Эра безумия. Колыбель грёз (СИ) - Анненкова Валерия - Страница 81

- Андре, - его собеседница присела на стул, возле него, - почему ты так относишься к своему отцу? В нем же должно быть хоть что-то благородное, бескорыстное, за что его все уважают и любят.

- Уважают его все только за его должность королевского прокурора, способность управлять людьми и произносить красивые речи в суде, а за остальное - его просто любят! - буквально скрепя зубами, ответил студент. Но знала ли тогда девушка, что вместе с его сердцем страдала и душа, желающая одного - взаимности со стороны самого очаровательного создания на свете, со стороны Агнессы. - Элен, пойми, мне надоело терпеть отзывы о нем, как о великом и справедливом человеке! Нет, нет Элен! Он, на самом деле, Люцифер, падший ангел, совративший совершенно чистое создание, которое я любил! Понимаешь? Я любил Агнессу, а де Вильере отобрал ее у меня!

Он буквально кричал, схватив Элен за плечи и всматриваясь в ее лицо бешеным взглядом, таящим за собой обычную усталость и желание вырваться из клетки обязательств, заковавших его в кандалы. Девушка не могла вымолвить ни слова, пытаясь помешать алмазным слезинкам заблестеть на ее глазах, покрасневших от бессонных ночей. Она и так страдала, с ужасом вспоминала свое прошлое и с трепетом представляла грядущее будущее, несущие за собой море крови, мучений и испытаний. Как Элен боялась встретиться с революцией, как она хотела, чтобы все было по-другому; чтобы Андре забросил эту идею с восстанием, вернулся в отчий дом и наконец-то забыл о красавице и полюбил ее. А почему это она была так уверена в том, что студент мог променять Агнессу на нее, не такую идеальную и страстную? Конечно же, он никогда бы подобного не сделал, ведь никто не променяет рай на земные скитания. И все же девушка продолжала свято и наивно верить в то, что все еще наладится, вернувшись на свои места. Но, даже если Андре и согласится стать наследником своего отца и разлюбит его супругу, то где будет ее место? Естественно, Элен будет вынуждена вернуться в свой мир бедности и унижения, в котором она была рождена. Приговор один: забыть навеки о том, о той сказочной мечте, что она таила в своем сердце.

***

Что же можно сказать о Луизе, все это время трепетно надеющейся хотя бы еще раз встретиться с дочерью? Одно можно сказать точно - она, как любая другая мать, лишившаяся своего ребенка, начинала медленно сходить с ума. Женщина сидела в комнате в кресле, пытаясь занять себя чем-нибудь, лишь бы не думать о том, что сейчас могло происходить с Агнессой. Блекло-фиолетовая ткань ее платья сверкала и переливалась различными оттенками сиреневого в бесцветном свете солнца. Темные короткие волосы, казалось, начали покрываться тонкой серебристой сетью седины то ли от скуки, то ли от расставания с дочкой. Глаза же Луизы окончательно потухли. Если раньше в них еще можно было заметить хоть какую-то слабенькую искорку жизни, то теперь не было даже этой живости, ее взгляд был мертв. Впрочем, как и ее сердце, бьющееся из последних сил. А хотя, ради чего оно билось? Ради Монелини? Глупости. Луиза, конечно, любила его, но не так сильно, не так преданно, как Агнессу. За долгие годы разврата и унижения женщина научилась разбираться в истинных чувствах человека, поняв, что лишь одна любовь никогда не погибает - это любовь матери и ребенка.

Луиза пыталась довольствоваться увиденным на балу, стараясь заглушить этим желание увидеть дочь. Она, подобно сумасшедшей, зависимой от опиума, надеялась найти утешенье в каплях мысленного яда, отравляющего жизнь. Женщина вспоминала то, что могла в прошлую ночь увидеть в окне или подсмотреть в замочной скважине. Ее память тщательно возрождала четкий образ дочери: ее внешность, одежду, жесты и поведение. Из увиденного на балу Луиза могла сделать только один вывод - Агнесса изменилась, пусть немного, пусть почти незаметно, но изменилась. Ее материнское сердце чувствовало это легкое изменение, выраженное в совершенно очевидных деталях: взгляд девушки, более огненный, ее улыбка, более раскованная, ее движения и прикосновения к де Вильере, более страстные и смелые. Из-за всего этого несчастная женщина не узнавала в очаровательной супруге королевского прокурора свою дорогую дочку.

- О чем ты думаешь? - отвлек ее Монелини.

- А о чем может думать несчастная мать, лишившаяся ребенка? - чуть ли не плача проговорила она.

- Луиза, ты же видела ее на балу... - граф, казалось, сам не понимал, что говорил. Сказать подобное женщине, потерявшей всякий смысл жизни, было жестоко даже для него.

- Да, видела... - ее голос, сорванный от нахлынувшей волны переживаний, сейчас казался протяжным ревом медведицы, лишившейся медвежонка. - Но то была не моя дочь! Понимаешь, то была не Агнесса! Моя девочка никогда не выглядела, как какая-то роковая демоница, нет! Я хорошо знаю ее... это не она...

- Она. - Монелини сел в кресло напротив женщины. - Поверь, то была Агнесса.

- Нет, я не верю! - Луиза была готова вот-вот упасть в обморок. - Это все де Вильере, он совратил ее! Она сама никогда бы не стала такой!

Холодный ветер бесцеремонно ворвался в комнату, зацепив за собой темные шторы. Прохладный поток воздуха резко ударил в лицо графа, не дав тому позволить скупой слезе заблестеть на глазах. Монелини тоже переживал за Агнессу, тоже мечтал встретиться с ней и заговорить не как с госпожой де Вильере, а как с родной дочерью. Ему уже не первое время снился сон, где все было совсем иначе, где не находилось места ни королевскому прокурору, ни всему дворянскому обществу Парижа. Такие сны были единственным пристанищем его грез, раем, который мог осуществиться, если бы представитель власти сжалился над несчастным моряком и не отправил бы его на каторгу. Каждую ночь, ложась спать, граф представлял, как они: он, Луиза и Агнесса - скромно жили на берегу моря, встречали рассветы, провожали закаты. Как он мог бы наблюдать за счастливым детством своей малышки-дочки, мирно играющейся с куклами. А потом, спустя годы, Эдгар нашел бы ей достойного мужа, достойного, а не де Вильере, любящего поиграть с властью и жизнями других людей! Как бы они тогда были счастливы..., но это были лишь грезы, которые, увы, никогда бы не нашли местечка в реальной жизни.

- Луиза, - обратился к ней Монелини, - хватить ныть! Я знаю одну тайну... одну страшную тайну нашего господина королевского прокурора! И поверь мне, если этот секрет станет известен суду, или того хуже - народу, то де Вильере лишиться не только своего состояния и положения в обществе, но и своей головы!

Он проговаривал каждое слово с нескрываемой злобой и ненавистью к представителю власти, наверняка, представляя себе сцену его разоблачения и казни. Как же ему хотелось видеть стыд и ужас на лице королевского прокурора, старающегося оправдать свои действия. Это, несомненно, была мечта всей его жизни, самая главная, самая трепетная. Увы, месть - это один из самых сладких ядов, когда-либо придуманных человечеством, только он способен полностью утолить непримиримую жажду крови и страданий, желаемых человеку за причиненное «добро». Мир еще не придумал ничего изобретательнее и изощреннее, чем право на причинение боли людям, совершившим какой-нибудь проступок или грех. Человек готов отомстить любому, даже самому Господу, лишь бы избавиться от чувства собственной слабости. Ради исполнения этой низкой идеи, прикрытой благородной причиной, он заходит слишком далеко и только потом, уподобившись зверю и забыв всякие человечные чувства: любовь, доброту, милосердие - осознает свое одиночество. В таком случае вокруг него воцаряется своеобразная пыль, а внутри образуется пустота.