Эра безумия. Колыбель грёз (СИ) - Анненкова Валерия - Страница 83

- Обвиняемая, - грозно произнес он, - вы признаете свое преступление?

- Нет... нет! Это не я... - женщина, дрожа всем телом, не могла дать толкового объяснения своим действиям. - Клянусь, господин прокурор! Перед Богом клянусь, это не я!

В тот момент Виктора, как молнией ударило, как эта мерзавка вообще смела произносить слово «Бог»? Огонь яростного возмущения вспыхнул в его серых ледяных глазах, доселе выражавших только жажду закона. Он просто не желал присутствовать при этом богохульстве, не способном вытащить преступницу из острых когтей закона. Де Вильере при этом забывал о том, что право на веру - единственное право, которое нельзя отнять у человека, пусть даже совершившего тяжкий грех. Преодолев неприязнь к этому судебному заседанию, он впервые за все время посмотрел на подсудимую. Преступница была невысокая полноватая женщина лет тридцати, с бледно-золотистыми волосами, неаккуратно заплетенными в косу, и с темно-карими безумными глазами. На правой щеке у нее находилась родинка, не большая и не маленькая, средняя. В остальные подробности мужчина не стал всматриваться и тут же отвел свой взгляд на судью.

- Обвиняемая, - твердо произнес де Вильере, - вы хоть понимаете, какое преступление совершили? Вы убили двух детей! Понимаете? Вы отобрали жизнь у детей, беззащитных маленьких людей, имевших такое же право на существование, как и все мы с вами. По-вашему, это не преступление? Я не буду приводить цитаты из библии в качестве обвинений, нет. Ваша честь, - обратился он к судье, - я только напомню всем легенду о Геракле. Есть много версий его жизни, но я напомню вам лишь одну, когда Геракл после своих подвигов женился, и у него родились дети. Тогда движимая завистью Гера наслала на него безумие, заставив жестоко убить своих детей. Осознав, что сотворил, Геракл выколол себе глаза, не в силах видеть собственное преступление. Понимаете, за убийство невинных всегда следует расплата. - Виктор вновь взглянул на обвиняемую. - И вам, мадам, от нее не уйти.

- Но, господин прокурор... - она говорила тихо, боясь что-либо заявить в свою защиту.

- Не смейте меня прерывать! - де Вильере знал, еще немного, и он перейдет на крик. - Мы живем не в средневековье, и не на каком-нибудь отдаленном острове. Мы живем во Франции, стране, где закон есть и должен исполняться! Преступлению не место в нашем обществе, тем более такому жестокому, как убийство. Всякий, убивающий кого-то, губит в первую очередь в себе все человеческие качества! - он не вдумывался в значение произнесенных слов, просто говорил то, что приходило в голову при слове «убийство». - Убить легко, сложно потом пережить все угрызения совести. Я могу представить себе смерть ребенка, это самое кошмарное событие на свете. Поверьте, убить ребенка - это убить свою душу!

Представитель власти замолчал, стараясь унять злость внутри себя и найти силы продолжить обвинение, но что-то ему мешало, какой-то внутренний голос твердил, что такое нельзя усмирить. Его грудь вздымалась из-за тяжелого дыхания, иногда переходящего на уровень скованной дрожи. Де Вильере впервые присутствовал на таком заседании в роли главного королевского прокурора, что добавляло ко всему этому букету возмущения шипы переживания. Он хотел, чтобы все присутствующие поняли, что он относится к этому делу со всей серьезностью. И это ему удалось, все слушатели начали восторженно аплодировать, восхищаясь его речью. Виктор оставался на своем месте, замерев, будто нашкодивший мальчишка, которого разоблачили. Он иногда смотрел на этих людей, не понимая, чему именно они восхищались. Скорее всего, они просто видели в этом заседании не справедливый суд, а развлечение, похожее на оперу, только более завораживающее и интересное. Глупцы! Могли ли они на самом деле понять, что чувствовал мужчина, вновь столкнувшийся со смертью не своих, но все же детей? Конечно же, нет. Слушатели лишь находили в этом развлечение, а он видел в этом самую настоящую жестокость.

После заседания де Вильере вернулся в свой кабинет, где, казалось, надеялся найти спасение от любопытных глаз всех, кто присутствовал на суде. Как только вынесли приговор, в зале начался ад, наблюдающие разделились на две группы: одни стали расходиться, а другие - старались добраться до королевского прокурора и выразить ему свой восторг. Больше всего ему не хотелось видеть всех этих людей и все, что напоминало о смерти, но, не потому что Виктор боялся ее, вовсе нет, а только из-за того, что он устал от траура вокруг себя. Ему невыносимо было смотреть на то, как хоронят близких для него людей, это было слишком жестким наказанием даже за все грехи человечества. Если бы представителю власти дали возможность выбрать: умереть ему или еще кому-то из его близких, то он выбрал бы свою смерть, какой бы мучительной она не была.

А хотя теперь ему просто нечего было терять, все родные и близкие его уже давно находились в светлом царстве покоя, где не существовало земной жестокости. Разве это нельзя было назвать счастьем? Де Вильере, будучи еще ребенком, не знал, что оплакивать человека следует с того самого момента, как он родился, а не тогда, когда умер. Ведь в смерти он не мог увидеть ничего такого, что сумело бы превзойти страдания людей при жизни. К сожалению, эта мысль пришла к нему слишком поздно. Увы, только тогда, потеряв новорожденного сына, он по-настоящему понял, что значит быть свидетелем смерти дорогого человека. Виктор так надеялся, что станет отцом и сможет уделять свое ничтожно маленькое свободное время любимому сыну, но эта мечта разбилась о скалы жестокости судьбы. Та сказка о счастливой семейной жизни рухнула, превратившись в пыль.

Окончательно успокоившись, де Вильере начал собираться домой, заметив то, с какой неохотой он это делал. А была ли у него причина радоваться и спешить туда, где его никто не ждал ни жена, ни ребенок? Он пытался найти отраду в службе, ставшей единственной целью всей жизни. Он искал утешенье в судебных заседаниях и расследованиях различных преступлений, а не в объятиях счастливой семьи, как обычный порядочный человек. Представителю власти некуда было торопиться, а посему он не спеша вышел из кабинета, закрыв дверь на ключ. Королевский прокурор даже не смотрел по сторонам, только всматривался в одну точку, как в тумане, не обращая внимания на то, что происходило вокруг. Он даже не замечал, как одна женщина в черном билась в рыданиях, стоя у соседнего кабинета, принадлежащего нотариусу. Он не думал о чужом горе, желая поскорее забыть собственное. Единственное, что смогло его остановить - тихий и нежный голос за спиной, подобно удару грома, поразивший его:

- Извините, месье, можно с вами поговорить?

Де Вильере боялся обернуться, предчувствуя, что как только он сделает это, источник столь ласкового голоса исчезнет, как призрак с восходом солнца. Он пытался вспомнить, где прежде мог слышать чудесные нотки сего волшебного голоска, но, увы, не смотря на старания, в его памяти не воскрес образ девицы. Не став дальше пытать себя догадками, королевский прокурор резко развернулся на каблуках, встретившись с самым неожиданным для себя зрелищем. Пред ним стояла не девушка, а древнегреческая нимфа, настолько прекрасная, что сказать что-либо он не мог. Виктор смотрел на нее, будто завороженный, скоро пробегая по очертаниям ее личика: невинно изогнутые брови, ярко-голубые глаза, окруженные темными ресницами, аккуратный носик, пухлые аленькие губки и остренький подбородок. Но больше его внимание привлекли небрежно разбросанные по плечам длинные огненные волосы девушки, оттеняющие ее бледную кожу. Он начал понимать, это была не нимфа, это была прекрасная посланница ада, прибывшая за его душой. Несколько мгновений представитель власти молчал и пытался разобраться, что могло понадобиться такой очаровательному созданию в обители закона.