Последнее пристанище (СИ) - Соот' - Страница 7

Он сам не понял до конца, что означает эта мысль. Юноша сидел в одиночестве за крайним справа столиком и смотрел на Дунай.

Какое-то время Луи колебался, не зная, подойти к нему или нет. Он в любом случае намеревался наблюдать за мальчиком со стороны, но вступать в разговор… Он все же помнил слово, которое взял с него Рафаэль.

"Это просто разговор", — сказал себе Луи, и в этих мыслях тоже сквозила злость. Он присел за столик напротив рыжеволосого юноши, тот обернулся, услышав шорох, и замер, когда встретился глазами с Луи. Дернулся, будто намеревался сбежать, и Луи вдруг необычайно ясно вспомнил слова Рафаэля: "Мне кажется, если я приближусь к нему…"

— Постойте… — Луи успел накрыть ладонью его пальцы, лежавшие на столе, прежде чем юноша отдернул кисть, — я не причиню вам вреда. Я просто увидел вас, был поражен вашей красотой и понял, что не могу не подойти.

Юноша медленно повел головой.

— Надеюсь, теперь вы не скажете мне, что я вас околдовал?

— Что? — Луи рассмеялся без всякой радости. — Нет. Хотя это очень интересная мысль, потому что с того момента, как я увидел вас, я не могу думать ни о ком другом.

— Я думал, вы увидели меня только что.

— Нет, — Луи улыбнулся, и ему показалось, что юноша немного оттаял, увидев эту улыбку, — немного раньше. Но это не столь важно, потому что мне кажется, что я знал вас всегда.

Юноша глубоко вдохнул, заставляя дыхание успокоиться.

— Вы даже не знаете, как меня зовут, — спокойно сказал он.

— Кадан, — выпалил Луи и умолк, удивленный тем словом, которое сорвалось с его губ.

Юноша, казалось, был удивлен не меньше его — и в глазах его снова появился страх.

— Да, это так, — осторожно сказал он, — но половина Вены знает меня.

— Я знаю о вас все.

— Например?

Луи в задумчивости замолк. Воображение отказывалось ему помогать, и единственное, на что ему хватило фантазии — это подозвать официанта и потребовать кроличье рагу.

— Вы любите самое нежное мясо, я угадал?

На мгновение лицо Кадана стало удивленно-трогательным, но уже в следующее мгновение в глазах его заблестел насмешливый огонек.

— Вряд ли я похож на любителя свинины и бюргерского пива, так что угадать вам не составило бы проблем. Однако увы, я не хочу рагу. Меня ждут на репетиции через час, и мне нужно спешить.

— Постойте… — Луи удержал его за запястье, но что еще сказать — не нашел. Он вдруг понял, что в самом деле не знает о своем собеседнике абсолютно ничего, и хотя, казалось бы, этого следовало ожидать — ведь он видел Кадана всего лишь второй раз — это открытие отозвалось в сердце непрошенной тоской. Он не хотел его отпускать, но уверенность, которая подтолкнула его к тому, чтобы начать разговор, теперь испарилась без следа.

Кадан тем не менее остановился ненадолго, будто бы давая ему шанс, но так и не дождавшись никаких слов, наклонился к уху Луи и прошептал:

— Не грустите. Чтобы ни произошло, я никогда не оставлю вас.

Он быстро поднес руку Луи к губам и легко поцеловал пальцы — а затем растворился в толпе посетителей, оставив Луи в недоумении гадать, что произошло только что.

Последние слова Кадана крепко въелись в сознание Луи. "Что он имел в виду?" — раз за разом задавал он себе вопрос. И в то же время от этих слов ему становилось тепло.

На следующий день, сбежав от Рафаэля, Луи снова отправился в кафе Хугельмана. Несколько часов сидел он с чашкой кофе, глядя на Дунай и надеясь, что рыжеволосый шотландец снова появится за угловым столом — но тот так и не пришел.

Луи расспросил всех официантов, пытаясь выяснить, кто и что знает о нем — но те лишь улыбались насмешливо и говорили в ответ:

— Многие хотели бы узнать его лучше, герр граф. Но у нас не принято много болтать.

Луи оставалось лишь скрипеть зубами.

Он, к своему стыду и разочарованию, все отчетливее понимал, что в самом деле не знает о мальчике, привлекшем его внимание, ничего — и более того, без всякого сомнения, о Кадане вздыхает далеко не только он.

Оставался один, самый очевидный путь, чтобы выяснить о нем хоть что-то: попытаться вызнать что-нибудь у Рафаэля. Но при мысли о том, что кузен знает о Кадане куда больше его, Луи разбирала такая злость, что он терял всякую способность связно вести разговор.

В тот день он так и ушел домой, не найдя того, что искал, но продолжал теперь приходить в кофейню Хугельмана каждый день — и каждый день оставался не у дел. Через некоторое время, впрочем, прислушиваясь к разговорам поэтов, отдыхавших после декламаций стихов, он заметил, что имя Кадана в сочетании с фамилией Локхарт то и дело скользит в воздухе.

— Как он пел в Персифале… герр Гаррах, вам никогда так не петь.

— Подумаешь, — отвечал собеседнику раздосадованный герр Гаррах, — зато он никогда не сможет того, чего могу я, — он произвел руками неприличный жест, заставив Луи нахмуриться.

— А мне больше нравится, как он исполняет арию Орфея, — слышал Луи в другой раз.

— Ему бы петь женские партии, с таким голоском.

— Вы не правы, голос вполне мужской. Люблю, знаете ли, несломавшиеся голоса.

— Как и все сейчас. Но эта мода скоро пройдет.

Со временем от нечего делать Луи пристрастился к бильярду, в который играли здесь же.

Эта игра в Вене пользовалась всеобщей любовью и приобрела невероятную популярность, и здесь, в кафе Хугельмана, с удовольствием сходились те, кто хотел продемонстрировать свое искусство. Бильярд в Вене был весьма распространен, а мастера игры пользовались не меньшей известностью, чем выдающиеся актеры и певцы, и не было бы преувеличением сказать, что они были настоящей приманкой для клиентов, которые знали всех по именам и толпами собирались вокруг столов, чтобы посмотреть на игру.

Азартных игр Луи не любил, а вот проверить свою ловкость и сноровку был не прочь.

Здесь тоже разговор часто заходил об опере, а не о шарах.

— Мне не нравится это новое веяние, — говорил один из его постоянный партнеров, граф Эстерхази, — эта мода выпускать на сцену полумужчин.

— Позвольте, — спорил с ним другой игрок, барон Шварценберг, — мода эта была всегда. Еще тысячу лет назад в турецких странах весьма ценились высокие голоса.

Луи ежился. Он начинал догадываться о том, чего ему следует ждать. И хотя он по-прежнему не знал о заинтересовавшем его мальчике ровным счетом ничего, кроме того, что тот пел как Аполлон, почему-то от мыслей о его возможной ущербности сердце Луи прихватывало тоской.

В конце концов он не удержался и задал Рафаэлю этот, более всего интересовавший его вопрос — благо Рафаэль заговаривал о своем увлечении теперь почти каждый раз, когда оказывался с Луи вдвоем. От него, впрочем, тоже невозможно было добиться ничего, кроме бесконечных "ах" и "ох", "как он поет…"

— А твой мальчик, случайно, не кастрат? — равнодушно раскуривая сигару, поинтересовался Луи, делая вид, что ему все равно.

Рафаэль замер, прерванный на полуслове, глаза его расширились, и он быстро-быстро закивал.

— Это так пикантно, — полушепотом сообщил он, наклоняясь вперед и как бы откровенничая с Луи, — ты когда-нибудь пробовал, ну… Ты знаешь, как у них там?

Луи покачал головой. Изображать холодность и равнодушие ему всегда удавалось хорошо, внутри же все содрогнулось от мысли, что у кого-то поднялась рука изуродовать то совершенство, что он дважды успел увидеть перед собой.

— От одной мысли о том, чтобы изучить его со всех сторон, у меня в паху пробегает жар, — продолжал тем временем Рафаэль, — я все смотрю на него и пытаюсь понять… — он качнул головой, отгоняя, видимо, образ, от которого избавиться никак не мог, — но… Все, что я могу — это видеть его в одежде и издалека. Скажи, Луи… Хочешь еще раз посмотреть на него вместе со мной? Послушать, как он поет?

Луи бросил на кузена быстрый взгляд. Соблазн увидеть Кадана — хоть бы и так, из зала, из сотни таких же других, был велик — и в то же время это означало признать, что он всего лишь один из них.