КК. Книга 8 (СИ) - Котова Ирина Владимировна - Страница 32

Марина

Замужество - ужасно скучная вещь. Особенно когда мужа видеть не хочешь, на работу ходить запрещено из соображений безопасности (и разумных соображений), к сестрам наведываться в гости - сразу вызывать у них вопросы о том, почему это счастливая новобрачная не наслаждается сейчас замужеством. Можно было бы заглянуть к Кате, но Тандаджи обязательно доложит об этом Василине, и тоже возникнут вопросы.

Мартину с прошедшим взрывом не до меня, и дергать его некрасиво. За пределы замка выходить нежелательно, так как брак тайный. Можно, конечно, выехать в полумаске, но куда здесь выйти? Мне не хотелось ни в магазины, ни на концерты - хотя Люк с похвальной настойчивостью пытался меня развлечь. Разве что съездить полюбоваться на море, в которое я чуть не улетела на « Колибри»? Чтобы осознать свою глупость до конца?

Теперь, по прошествии нескольких дней мне, было жутко жаль прекрасную машину. И себя было жалко. И Полю, и бедного ребенка, который мог умереть, ещё даже в эмбрион не развившись. Как я могла обо всем забыть?

Впрочем, сейчас я бы уже не забыла - второй день ощущала беременность. Начались легкие головокружения, так что по лестницам я спускалась, крепко держась за перила. Меня преследовала сонливость, а еще я литрами пила томатный сок, и мне казалось, что я никогда ничего вкуснее не пробовала.

Единственной отрадой стали ежедневные чаепития с матушкой Люка, леди Шарлоттой. Она обладала замечательным чувством юмора и, несмотря на грусть и горечь, проявляющуюся в ее глазах, оказалась прекрасной собеседницей. Я забывала о своих тревогах и часто смеялась вместе с ней - над рассказами о детстве Люка (и понимала, что с таким сыном у нее обязано было развиться либо чувство юмора, либо невроз), над острыми суждениями об инляндском дворе. Леди Лотта удивительным образом сочетала в себе аристократическую несгибаемость и мягкость, уступчивость, была крайне ненавязчива и добра. Сына она, очевидно, любила до безумия. Но в отношения не лезла, «мудрых» советов не давала, за что я была ей очень благодарна. Как-то так получилось, что я потихоньку, оговорками рассказывала ей и о маме, и о своем детстве, и даже о годах учебы и работы. Бывают такие люди, к которым проникаешься доверием сразу же.

Люк уехал на похороны короля Луциуса, а я гуляла с Бобом во внутреннем дворике замка Вейн, мрачно хлюпая резиновыми сапогами отвратительно-жизнерадостного желтого цвета по лужам. Сапоги мне выдали здесь - сама бы я, конечно, такой ужас никогда не купила. Мне кажется, у простых и непростых инляндцев так мало радости из-за постоянных дождей, что они специально делают свои плащи и сапоги ослепляющих оттенков.

Грязный Бобби, радостно виляя грязным хвостом, тащил ко мне палку, и я, подхватив ее ноющей от утреннего втыкания иголки рукой, бросила в сторону часовни. Посмотрела на тяжелые двери, вспомнила свадьбу и вздохнула.

Наутро после своей чудесной брачной ночи я проснулась в помятой постели рядом с отчетливо пахнущим вчерашним алкоголем Люком, прижатая к кровати его рукой и ногой. Несколько минут разглядывала лицо, очевидно, напившегося вчера мужа - все черты обострились, и он выглядел ещё более некрасивым, чем обычно, а я все смотрела и смотрела на него, пока губы не начали подрагивать. Сожаление и гнев снова начали грызть меня, и я кое-как выбралась из-под Люка, полюбовалась на пятно крови на простыне - кто бы сомневался, что он все предусмотрит, - и пошла в душ.

В свои покои я переехала еще до того, как Кембритч проснулся. Сон немного приглушил вчерашние эмоции и горечь обиды, но все равно стоило вспомнить о том, что я увидела в кабинете, как меня с головой захлестывала тяжелая злость и слезы подступали к глазам, и голова начинала кружиться. Самое противное, что даже не застань я Люка в лучших традициях мелодрам (а я-то всегда думала, что так только в кино бывает), то рано или поздно эта сцена все равно бы случилась. Пусть после свадьбы, но я бы узнала, что эта женщина жила здесь все то время, пока он хотел и получал меня. И вряд ли моя реакция была бы иной.

А еще Мария, взявшая на себя ознакомление меня с положением дел в замке, голосом опытного разведчика доложила вчера:

- У этой Софи двое детей. Слуги болтают, что это дети хозяина, ваша светлость, и вовсе она не вдова, а давняя его любовница. Говорят, он заходит к ней справиться о здоровье каждый день.

Когда горничная ушла, я расколотила от ярости заварочный чайник. И так с самого представления слуг мне казалось, что служанки и лакеи с поварами смотрят на меня кто с жалостью, кто с жадным любопытством, и так и слышались шепотки и пересуды за спиной. Люк поставил меня в положение обманутой, достойной сочувствия, несчастненькой. А я терпеть не могла выглядеть жалкой. И еще меня трясло от ревности и злости. На Люка. На эту женщину, у которой хватило стыда оставаться здесь, на ее детей, на всех в замке, ставших свидетелями моего позорного положения.

Бобби ткнулся палкой мне в колено, измазав клетчатые брюки, и я, отвлекшись от тяжелых мыслей и дикого желания покурить, снова кинула ее, развернулась и пошла в замок. Пес поскакал за мной.

Навстречу мне в холле попался Ирвинс. Такое ощущение, что все дворецкие в мире обладают способностью возникать на пути хозяев и сверхъестественным чутьем на них. Он тут же крикнул лакея, чтобы тот вымыл пса, сам принял на руки мой промокший дождевик - голубой в желтых цветах - и зонт.

- Моя госпожа, желаете что-нибудь? - почтительно поинтересовался старый слуга, размещая вещи на вешалке и предлагая мне туфли.

- Нет, - слишком резко пробурчала я. Но эмоции взяли вверх. - Да. Проводите меня к лазарету, Ирвинс. Там ведь сейчас находится… госпожа Руфин?

Дворецкий заколебался, я чувствовала это, но склонил голову и пошел вперед.

Зачем я шла туда, как отвергнутая склочная жена, ищущая бабской драки? Устроить скандал? Выбросить ее из замка? Уничтожить парой высокомерных фраз, облить презрением? Или посмотреть в лицо своему страху и своей невозможной ревности?

Я толкнула дверь лазарета, что располагался на втором этаже, не дожидаясь Ирвинса, вошла внутрь. Здесь было очень чисто и тихо; молоденькая медсестра замерла, поднося ко рту чашку с чаем, почтительно встал из-за стола и поклонился пожилой врач. В стороне приветствовал меня молодой мужчина с нашивкой виталиста, но я уже увидела чуть приоткрытую дверь одной из палат, направилась к ней и распахнула створку.

И посмотрела в лицо своему гневу.

Я видела Софи Руфин мельком, когда ещё глаза не были застланы туманом ненависти и обиды, и запомнила ее рыжей и очень красивой. Сейчас, приподнявшись на койке, на меня с ужасом, щурясь, смотрела изуродованная молодая женщина, похожая на старуху из-за слезающей с лица, плеч и рук кожи и красных и серых пятен после обморожения. И это уже подживало - то есть бинты сняли, оставили только мази и виталистические процедуры. Красными были и глаза, губы ее вообще были похожи на какие-то клочья, волосы потускнели и напоминали паклю. Она со страхом прижимала к себе двух девочек, таких же рыжих, как она сама, и от Люка в них не было ничего. Это и неудивительно, если они были рождены не в браке, но я смотрела на них и понимала - нет, не его. Ни малейшей черточки.

Девочки начали плакать, и женщина, легко придерживая их, что-то зашептала сипло в макушку младшей. Видимо, гортань я тоже ей выморозила. При таких повреждениях удивительно, как она осталась жива.

У меня закружилась голова.

Злость ушла, сменившись растерянностью и осознанием того, что я лишь чудом не убила человека. И только чтобы не сбегать отсюда, давая повод ещё большим пересудам, я подошла ближе. Женщина сжалась еще больше.

- За вами хорошо ухаживают?

- Да, госпожа, - просипела она. Девочки рыдали, глядя на меня, как на злую ведьму, и это ощущалось странно и некомфортно. Вблизи картина была ещё более ужасающей. Конечно, в таком состоянии ее нельзя транспортировать.

- Мне жаль, что так случилось, - еле выдавила я из себя.