Волк в капкане (СИ) - Lehmann Sandrine - Страница 100

Ее мысли вернулись к Жану-Сесилю. Милый мальчик, он одновременно развлекал ее и служил превосходным орудием мести. Может, это не совсем честно, вот так его использовать, чтобы показать мужу, что она — не содержанка, которую он может отодвинуть в сторону, когда она надоест, и открыто позорить связью с моделькой. Мисс Швейцария, видали мы таких… Этой твари место в Paqui^[3]!

Впрочем, Жан-Сесиль действительно забавный. В нем нет коварства и злопамятности Вернера, но нет и его блеска, остроумия, обаяния. Она любила Вернера… раньше, пока все это не произошло. Пока он не унизил ее, публично спутавшись с этой Ритой. Пока между ними не оказалось столько ненависти и столько измен. Ей хотелось верить, что она показала ему, что думает о его поведении.

Когда распахнулась дверь спальни, она подумала, что это он, Жан-Сесиль. Поэтому она испуганно вскрикнула, когда увидела в зеркале Вернера. Его зеленые глаза горели гневом. Она уронила браслет на колени и уставилась на мужа.

— Ты прекрасна, дорогая, — вкрадчиво сказал банкир, его голос был такой мягкий и приятный… и сочился ядом. — Я забыл, какой красивой ты можешь быть… для меня. Ты же надела эту красивую вещицу для меня, не так ли?

Она ждала чего угодно, но не этого.

— Ты… пьян, — прошептала она, прижимая руки к груди, которую почти не прикрывал прозрачный серебряный шелк. Про себя она взмолилась, пусть это окажется верным объяснением. Он пьян, только и всего… Он сейчас уйдет… Но как он попал сюда? Откуда он узнал? Что ему нужно?

Вернер саркастически рассмеялся:

— Пьян? Конечно, пьян, моя дорогая. Ты по-прежнему пьянишь меня, знаешь? Ты похожа на эксклюзивное шампанское, миллион франков бутылка. Только я пью его не один, правда?

— Вернер…

— Нет уж, помолчи, мое сокровище. Я намерен тебе сказать то, что считаю нужным, и ты выслушаешь меня! Я молчал, когда ты бросила на произвол судьбы нашу дочь. Я молчал, когда ты начала крутить шашни с этим своими альфонсиком. Я молчал, когда ты превысила лимит своих расходов на сто тысяч франков в мае. Я не сказал тебе ни слова, когда ты оплачивала этот милый домик и побрякушки для своего актеришки моими деньгами. Но меня протащили рогоносцем во всех таблоидах страны — и этого я терпеть не намерен!

— Вернер, ты пьян! — повторила перепуганная женщина, отшатнувшись от мужа, который одним прыжком оказался рядом с ней. От ее резкого движения изумрудный браслет упал на мраморный пол, громко звякнув. Звук отвлек внимание Вернера, он поднял дорогую вещицу с пола:

— Какая прелесть. Восемнадцатый век, колумбийский изумруд из Тунха… не так ли?

Анн Франсин сжалась в кресле, лихорадочно думая — как убежать отсюда, пока можно? Для этого ей надо было бы пройти мимо мужа. Он взирал на браслет глазами такими же зелеными, как колумбийские изумруды, и чувствовалось, что ярость в нем кипит, как раскаленная лава в жерле колумбийского вулкана.

— Ты любишь дорогие штучки, правда, крошка? — ласково спросил он. — И поэтому приобрела себе дорогую игрушку, смазливого ручного песика, который тебя ублажает, да?

Анн Франсин вскинула голову:

— Ты сам начал жить с этой девкой! Что я должна была делать?

— А, так это моя вина? Какой ужас, моя дорогая! Муж-злодей заводит себе любовницу, в то время, как невинная голубица, оскорбленная жена, отдает все силы своему новорожденному ребенку, а также мирному семейному очагу? Только вот этому ребенку сровнялось лет… двадцать, верно? А семейный очаг оказался здесь, в Женеве, хотя помнится мне, что дом, через порог которого я тебя переносил чуть больше года назад, находится в Берне?

— Прекрати! — беспомощно закричала Анн Франсин. — Ты меня пугаешь! Ты меня оскорбляешь!

— Пугаю? Оскорбляю? Да я даже еще и не начал! Те, кого я оскорбляю, выпрыгивают из окон, а кого пугаю — гадят под себя всю оставшуюся жизнь! — он холодно рассмеялся. — Так что ты выбираешь — напугать тебя или оскорбить?

Она вскочила и попыталась проскользнуть мимо него. Прочь отсюда, хоть на улицу в прозрачном платье! Но не успела — он схватил ее за руку:

— Не так быстро, моя прелесть! Дай-ка я тебя рассмотрю получше! Ты что же, совсем голенькая под этой прозрачной штучкой, детка?

— Отпусти меня! — закричала женщина. — Клянусь тебе, это больше не повторится! Я… я вернусь домой! Я буду заниматься Джулианой! Я…

— Ах, неужели? Ты делаешь меня счастливейшим человеком, соблаговолив дать мне слово, что прекратишь позорить меня и уделишь толику своего внимания нашей дочери! Вот что я тебе скажу, мое сокровище. Я дам тебе развод.

— Я на все согласна, только отпусти меня!

Он рассмеялся:

— Только имей в виду, что ты не получишь ни сантима! Все, что у меня есть, формально принадлежит банку, а все свои деньги я вывел из активов и надежно спрятал, так что, если ты рассчитываешь на половину моего состояния, то ты получишь половину от нуля — от ничего, если это тебе проще понять! А, поскольку опеку над ребенком я оформлю на себя, ты и алиментов не увидишь. Кто тогда будет оплачивать эти твои дорогие тряпки и запонки для твоего пупсика?

— Прекратите это! — испуганный голос от двери оказался полной неожиданностью для обоих супругов. Анн Франсин думала, что хуже быть уже не может. Забыла, что Жан-Сесиль собирался придти к ней и провести у нее время до завтрашнего утра. Он и стоял в двери. Юный и очаровательный, черноволосый, очень красивый и хрупкий. Она уже не в первый раз мельком подумала, а не назло ли Вернеру она выбрала себе любовника, настолько непохожего на мужа. Кукольные черты юноши и его бархатные глаза испуганного олененка были полной противоположностью классической красоте Вернера с его холодными проницательными глазами, зелеными, как Атлантика в Бретани. Вернер был ненамного старше актера — всего на каких-то четыре года, но выше почти на голову и шире в плечах, не говоря уже о железных мускулах и агрессивном нраве. Жан-Сесиль с цветами в руке, будто все и так было еще не настолько ужасно.

— Боже! — рассмеялся Вернер, обернувшись к Лафорнье. — Альфонсик собственной персоной, какая честь для меня! Убирайся отсюда, жалкая проститутка!

— Я попрошу вас, — побледневший Жан-Сесиль больше всего хотел последовать приказу обманутого мужа, но он не мог оставить Анн Франсин на растерзание этому типу. Может, он и получал то, что ему причиталось, раз позволил себе оказаться в таком положении, но какая-то честь у него еще осталась. Позволить этому богатому хаму вышвырнуть себя, чтобы выместить злость на хрупкой, беззащитной женщине, прекрасной, как принцесса?

— Ты меня попросишь? — издевательски повторил Вернер. — А у тебя есть право меня просить? Это я тебе плачу, я тебя купил, и если бы я не был так брезглив, ты бы сейчас у меня отсасывал! В последний раз говорю — пошел вон!

Анн Франсин, на которую никто не обращал внимание, снова попыталась проскользнуть мимо мужа, но он отшвырнул ее на кресло:

— С тобой я еще не закончил! Сидеть!

— Вы говорите с женщиной! — как это ни было невероятно, но Жан-Сесиль еще попытался подать голос.

— Я говорю с двумя суками! Все, я предупреждал тебя по-хорошему! Как ни жаль пачкать рук…

Бедная женщина не могла смотреть на безжалостное избиение. Впрочем, Вернер не собирался тратить силы и время на человека настолько презренного и незначительного, как этот актеришка. Одним пинком он отправил любовника жены в классическое путешествие — спустил его с лестницы, как провинившегося лакея.

Внизу еще одна напуганная до полусмерти женщина — горничная мадам Ромингер — в ужасе смотрела, как молодой человек с окровавленным лицом, хромая и прижимая к груди сломанную руку, ковыляет к дверям.

Наверху Вернер повернулся к дрожащей Анн Франсин:

— Будто бы про тебя говорили, что у тебя хороший вкус? И вот этот мопсик — его проявление?

Она нашла в себе присутствие духа попытаться противостоять ему:

— Ты — варвар, и, я надеюсь, скоро окажешься в тюрьме. Там тебе самое место.