Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 9

Мальчишка послушно сполз с лавки, пошел за ним. На кухне Виллем усадил его у очага и принялся снимать наложенную утром повязку.

— Не так и плохо, — заметил он, осмотрев ухо. — Субстанция еще идет, но ее меньше. Болит?

— Чуть-чуть.

— Теперь я буду делать все то же, что и утром. Промоем, закапаем снадобья, и снова перевяжем. Ты уже все это знаешь, верно?

Лекарь принес все необходимое и принялся обрабатывать больной орган. Марк присел на другой конец стола, наблюдая за ним. Лицо его приняло странное, задумчивое, одновременно и горькое, и полное надежды выражение, словно то, что он видел, значило для него куда больше, чем небольшой эпизод из лекарской жизни.

— Вот и все, — Виллем закрепил последний узелок на новой повязке. — Ты молодец.

Мальчишка кивнул, спрыгнул со скамьи, на которой сидел, шустро шмыгнул к двери.

— Эй, погоди! —лекарь вышел вслед за ним в приемную. — Ты сам хоть дойдешь? Не заплутаешь? Где ты живешь?

— На Виселице.

Виллем кивнул, словно другого и не ожидал: Виселицей именовали квартал городских трущоб, прилепившийся у юго-восточной стены города, за которой, и правда, располагалась городская виселица. Путь неблизкий, через весь город, считай…

— Дойдешь? Или проводить? — еще раз уточнил он.

— Дойду. Я часто по ночам хожу.

Уточнять, зачем пятилетнему ребенку приходится блуждать по ночному городу, было слишком тяжело, тем более, что от расспросов вряд ли что-то изменится. Лекарь вздохнул.

— Возьми на дорожку, — сказал он. Вернулся в кухню, вынул из кладовой большой кусок еще свежего хлеба и вяленого мяса. — Поешь.

Мальчик нерешительно протянул руку к еде, в глазах его мелькало недоверие, будто он боялся, что щедрый дар тут же отберут назад. Затем, видимо, уверившись, что подвоха не ожидается, быстрым движением выхватил подношение, прижал к груди и стремглав кинулся к входной двери.

Лекарь выпустил ребенка в темноту, еще несколько секунд постоял, почти прижавшись лицом к выпуклому стеклу окна, провожая его взглядом — а затем Марк к немалому своему удивлению услышал, как друг все же выругался.

— Ты что, Виллем?

Тот вернулся в кухню, обессиленно рухнул на стул и с силой сдавил двумя пальцами внутренние уголки глаз.

— Он не стал есть, — глухо ответил он на вопрос кузнеца. — Припрятал и понес домой. Этой… недомамаше, которая при нем же сегодня утром заявила, что жив он или подохнет — ее не волнует. Эх, Марк… — он глубоко, прерывисто вздохнул. — Тебе не кажется, что дети иногда любят нас больше, чем мы того заслуживаем?

Тот промолчал, не зная, что ответить. Виллем, хоть и был его лучшим другом, все же, впадая в подобные размышления и меланхолию, становился для Марка совершенно далеким и непонятным.

Лекарь, видимо, почувствовал замешательство собеседника: тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли, возвращаясь к реальности.

— Ладно, пустое. Похлебка готова, давай, угощу тебя.

Он поднялся, вынул из очага исходящий душистым паром горшок с нутом, выложил половину содержимого из него в глубокую миску и поставил ее перед кузнецом. Тот кивнул в знак благодарности, сложил руки, читая молитву, затем принялся за еду.

Сам Виллем скрылся в кладовой со снадобьями, в которую вела неприметная дверца в правом углу кухни.

— Тебе именно так и нужно питаться, — голос его, уже снова ровный и деловитый, смешался с какими-то шорохами и постукиваниями, и вскоре он появился в кухне, нагруженный разными емкостями и мешочками с лекарственными травами. Сгрузил их на стол напротив Марка, затем вынес из кладовой каменную ступку и пестик.

— Нутом питаться? — уточнил Марк.

— Не только нутом. Хорошо все, что вязкое и склеивающее. Чистый белый хлеб из хорошей муки, ячменная и просяная каша, она особенно хороша с вареными раками, чечевица, спаржа, мясо кур и куропаток, только скажи Марте, чтобы у мясника нежирных брала. Коровьи ноги также отлично помогают. Можешь пить белое вино. И да — мед. Его можно сколько захочешь. Даже в бульон подмешивать. Мясо жарить хорошенько, оно тогда подсушивает язвы. Соленого избегай, молока не пей. Запомнил?

— Угу…

— Вот и хорошо. Теперь о лекарствах.

Виллем поставил на решетку очага небольшую плошку с водой, куда перед тем щедро сыпанул коричневого сахара, затем вернулся к столу и положил перед Марком туго набитый полотняный мешочек.

— Это мука? — удивился кузнец.

— Нет. Белая армянская глина. Возьмешь кусок чистой ткани, насыпешь немного глины, разотрешь тонким слоем. Затем полей водой и ляг на это спиной. Хорошо на ночь это делать. Но не чаще одного раза в три-четыре дня, средство сильное. Теперь дальше…

Он высыпал в ступку немного сушеной травы странного сине-зеленого цвета. Туда же с помощью маленькой лопаточки с длинной тонкой ручкой отправил буквально несколько светло-бежевых крупинок из другого мешочка.

— Что это? — заинтересовался Марк.

— Морской лук и натертый корень мандрагоры. Он вызывает онемение, будет сдерживать кашель, пока лук не подействует.

— А лук для чего?

— Заживляющее. Помешает язвам увеличиваться.

Виллем растер обе травы в ступке, добавил в получившийся порошок оливкового масла, еще раз перемешал и перелил получившуюся смесь в небольшой глиняный пузырек. Заткнул его пробкой и тоже передвинул к пациенту.

— По пол-ложки в день, с утра, на пустой желудок. Больше нельзя, хотя от него тебе будет лучше, кашель будет стихать.

— Понятно.

— А это для очищения язв.

Виллем снял с огня закипевшую воду с сахаром, помешал. Одобрительно кивнул, увидев, что получился сироп, и принялся добавлять в него лечебные ингредиенты.

— Семена фенхеля, — комментировал он, — и сок солодки и венериного волоса. Вот и все.

Жидкость, приобредшая светло-зеленый цвет, также перетекла в пузырек.

— Это раз в три дня. Можешь совмещать с компрессами из глины, чтобы не сбиться. Только ни в коем случае не вместе с тем первым, где мандрагора. То подавляет кашель, а это, наоборот, возбуждает, чтобы легкие очищались.

— Оно усиливает кашель?

— Да. Будет неприятно, но тут уж ничего не поделаешь. И еще — это на случай, если лихорадка усилится.

Перед кузнецом оказался еще один мешочек, гораздо меньше предыдущего.

— Камфорные пастилки. Их рассасывать. Ляг на спину, расслабь горло и сглатывай понемногу, чтобы не провоцировать кашель. Запомнил?

— Запомнил, — Марк поднялся, начал одеваться. — Спасибо, друг, — в ладонь лекаря лег серебряный флорин, который тот принял с молчаливым благодарным кивком. — Пойду, мои волноваться будут, что по темноте брожу. Ты приходи к нам на Пасху, а? Если я доживу, конечно, — кузнец попытался иронично улыбнуться, но усмешка вышла кривой и горькой.

— Приду, раз приглашаешь. Рад буду.

Виллем закрыл за Марком дверь, прислонился к ней спиной и какое-то время стоял так, отсутствующим взглядом следя, как догорает огонь в очаге. «Если доживу»…

Собрал снадобья, омыл ступку и пестик, отнес их в кладовую. Спрятал в теплый очаг горшок с нутом, на утро.

Есть почему-то уже совершенно не хотелось.

***

Герик, старый мастер-сапожник, смотрел в глаза Богоматери.

Большую, почти в половину человеческого роста, и удивительно изящную статую Приснодевы с Младенцем не так давно установили в боковом приделе храма св. Квентина. На алтаре под стопами Богородицы находился герб его цеха: именно его членов Она призвана была оберегать и защищать от всяческих земных невзгод, а после смерти — препровождать в Царствие Сына Своего.

О смерти Герик думать не хотел, а вот о заступничестве в земных испытаниях молил уже не первый день.

Колени ныли от холодных каменных плит пола. Вообще-то перед алтарем стояли две специальные мягкие скамеечки для коленопреклонения: нарядные, совсем еще новенькие, обитые темно-красным бархатом. Герик воспользовался было одной из них в первый день своего бдения — но пришедший чуть позже зажиточный собрат по цеху глянул на него так, что старик как-то разом прочувствовал и всю убогость своей одежды, и всю неуместность своего нахождения пред взором Приснодевы в целом.