Fatal amour. Искупление и покаяние (СИ) - Леонова Юлия - Страница 106

— Мне известно, о чём ты немца просил, — злобно бросил Ракитин.

— Вот как? Поди прислуга расстаралась. Горничная твоей сестры. Как там её? Милка кажется? — догадался князь.

Ракитин кивнул, подтверждая его догадку.

— С ней у меня разговор короткий будет, — присел в кресло напротив Ракитина Куташев. — А за сестру свою не тревожься. Я никогда не желал ей смерти. Не буду лукавить. Не всё у нас гладко, но жизнь впереди долгая, — поднял свой стакан Куташев. — Ну, так кто? Мальчик? — поинтересовался он.

Сергей кивнул, протянув руку ко второму стакану.

— Хвала Господу, что всё не напрасно, — выдохнул Куташев, поднося к губам стакан.

Но выпить он так и не успел. В двери настойчиво постучали.

— Entrez! — опустил стакан на стол Куташев.

Вошёл Хоффман.

— Николай Васильевич, спешил сообщить вам радостную весть, но как вижу, опоздал, — устало улыбнулся немец.

— Мне остаётся только поблагодарить вас, Генрих Карлович. Вы совершили чудо.

— На всё воля Божья, — скромно потупил взор Хоффман. — Я бы посоветовал вам окрестить младенца, как можно скорее, уж больно слаб здоровьем, — вздохнул немец.

— Я непременно последую вашему совету, — тотчас согласился Куташев. — Генрих Карлович, вы, видимо, очень устали. Я распоряжусь, чтобы вас доставили домой, — позвонил в колокольчик князь.

— Буду весьма признателен, — склонил седую голову немец. — Я и в самом деле очень устал. Простите, господа, что помешал вашей беседе.

— Вы нисколько не помешали, — возразил Ракитин. — Примите и от меня сердечную благодарность.

— Это мне следует благодарить провидение, что вы оказались рядом, молодой человек, — откланялся доктор.

Ежели Куташев и был удивлён словами Хоффмана, то виду он не подал. Проводив эскулапа до вестибюля, Николай вернулся в кабинет, где оставил шурина.

— Сергей Филиппович, вы слышали всё, о чём сказал Хоффман. Вы не откажете мне в просьбе стать крёстным отцом наследника рода Куташевых?

— Разумеется, я согласен, — отозвался на его просьбу Ракитин.

— Тогда нынче после полудня жду вас здесь, — протянул ему руку Куташев, намекая на то, что желал бы остаться один.

За окном совсем рассвело. Погасив свечу, Николай взял было стакан с бренди, но, повертев его в руках, поставил обратно, так и не пригубив. Стараясь не шуметь, князь прошёл в покои супруги. Марья спала. Уходя, Хоффман предупредил, что княгиня, вероятнее всего, проспит до самого вечера. Устроившись в кресле у окна, румяная круглолицая баба укачивала маленького барчука, что-то тихо напевая.

— Покажи, — велел Куташев.

Женщина поднялась и протянула младенца барину. Николаю даже не надобно было долго вглядываться в маленькое сморщенное личико, дабы удостовериться в отцовстве Ефимовского.

— На вас, барин, похож, — прошептала женщина, принимая обратно дитя.

Куташев только усмехнулся в ответ. Мальчик родился темноволосым, как и он сам, стало быть, есть шанс, что тайну рождения маленького князя Куташева удастся сохранить, ежели, конечно, княгиня Анненкова, да и сама Марья будут хранить молчание. В том, что Ирина ни словом не обмолвится, Николай был уверен, но вот, чего ожидать от собственной супруги, он не знал.

Он уже собирался уйти, когда в комнату робко заглянула Софья.

— Можно мне взглянуть? — осветила её лицо сияющая улыбка.

Кормилица широко улыбнулась барышне в ответ и поднесла дитя. Софья в отличие от брата долго всматривалась в крошечные черты. Чистый высокий лоб княжны прорезала морщинка, густые тёмные брови сошлись к переносице. Наблюдая за сестрой, Николай несколько встревожился. Намётанному глазу художника может открыться многое из того, что не заметит взгляд человека неискушённого и ненаблюдательного.

Словно ощутив пристальный и напряжённый взгляд, младенец проснулся, заворочался в неловких руках княжны, и та поспешила вернуть его кормилице.

— Как ты собираешься назвать мальчика? — поинтересовалась Софья, выходя вслед за братом из покоев княгини.

Николай отметил про себя, что сестра спросила о мальчике, а не о сыне.

— Сегодня по святкам Михаил именинник, — ответил Куташев. — Стало быть, будет Михаилом.

— Ты будто не рад, — тихо заметила Софья.

— Полно, Сонечка. Рад, очень рад, устал только, — поспешил развеять её подозрения Николай.

Как и предсказывал Хоффман, в себя Марья Филипповна пришла только поздним вечером. Едва очнувшись от тяжёлого забытья, княгиня попросила принести ей дитя. Разглядывая ребёнка в своих руках, она никак не могла поверить в то, что это маленькое сморщенное существо и есть её сын. Её и Андрея.

— Да, вы барыня не глядите так, — забрала раскричавшегося младенца кормилица, — две-три седмицы минует, не узнаете, — улыбнулась женщина.

— А где Николай Васильевич? — осведомилась она.

— Барин-то? Дома. Где ж ему быть? — пожала полными плечами кормилица. — Позвать велите?

— Нет, не надобно, — вздохнула княгиня, откидываясь на подушки. — Звать тебя как?

— Марфой, — отозвалась женщина. — Ну, так я пойду тогда? Михаила Николаевича кормить пора, — добавила она, укачивая дитя.

— Михаила Николаевича? — нахмурилась Марья.

— Так окрестили сыночка вашего нынче днём, — пояснила кормилица. — Братец ваш — крёстный ему.

— Ступай, Марфа, — отпустила кормилицу Марья.

Оставшись в одиночестве, женщина закрыла глаза. Из-под сомкнутых век выкатилась слезинка и побежала по щеке. Марья не стала вытирать её. Руки её безвольно лежали поверх одеяла. Несмотря на духоту, стоявшую в конце августа, ей было холодно. Невообразимо холодно. Она подумала о том, как бы отреагировал Андрей на известие о рождении сына, и, сравнивая свои мечты с тем, что происходило воочию, горько разрыдалась. Вся жизнь отныне виделась ей бессмысленной. Что дальше? Как жить? Вставать каждое утро, причёсываться, одеваться, есть, пить, для кого? Для кого ей всё это делать? Для себя? А для себя не надобно более! Одна пустота впереди и нет ничего более, ни любви, ни ненависти. Всё выжжено, пустыня осталась.

Молодая княгиня оправилась на удивление быстро. Никаких видимых причин для того, чтобы целыми днями оставаться в постели в самом скором времени у неё не осталось, да только возвращаться к прежней жизни у Марьи Филипповны не было никакого желания. Весь день она проводила в своих покоях, не спускаясь даже к трапезе. Она ничего не просила, не требовала, не капризничала, а просто лежала в постели или сидела в кресле у окна, подперев щёку кулаком. Не проявляла она интереса и к ребёнку. Единственный раз взглянув на дитя, она более не просила принести его и не спрашивала о нём.

Так прошла седмица, за ней другая, но ничего не менялось. Поначалу Николая нисколько не заботило то, что происходит с его женой, но когда по углам стала шептаться челядь о том, что княгиня в уме повредилась, пришлось вмешаться. По просьбе князя Хоффман осмотрел Марью Филипповну и лишь развёл руками, демонстрируя своё совершенное бессилие и непонимание происходящего.

— Право слово, Николай Васильевич, княгиня вполне здорова, она совершенно оправилась, и я не понимаю, отчего она ведёт себя подобным образом, — заявил он князю, покинув покои его супруги.

— То есть, вы утверждаете, что медицинская помощь моей супруге не требуется? — прищурился Куташев.

— Точно так, ваше сиятельство, — кивнул Хоффман. — Ежели какой недуг и поразил вашу супругу, то он скорее душевного свойства, нежели телесного. Возможно, вам стоит поговорить с ней и этого будет довольно.

— Благодарю вас, Генрих Карлович, — отпустил врача Куташев.

Распрощавшись с доктором, Николай прошёлся по библиотеке, обдумывая слова Хоффмана. Ему вовсе не хотелось вести с Марьей Филипповной душеспасительные беседы, а то, что дело здесь было именно в недуге душевном, а не телесном, сомневаться не приходилось. Преодолев собственное сопротивление, Куташев вошёл на половину жены. На стук в дверь, ему открыла горничная жены Милка, тотчас съёжившаяся под сумрачным взглядом барина. Девица ещё не забыла разговора, что состоялся между ней и его сиятельством, и полученный урок усвоила надолго.