Разношерстная... моя (СИ) - Сергеева Александра - Страница 9

– А как мою лапушку кличут? – заместо ответа проворковала Отрыжка.

Темноглазая кроха, выпустила из ручонки полосатый хвост. Обернулась и, не исковеркав не единой буковки, четко произнесла:

– Ялитихайри.

– Этого уж мне сроду не осилить, – пояснила старушка. – Вот и кличу Ялькой. Откликается и ладно. Яличка! Солнышко мое пушистое, а как мы с котиком играем? Кис-кис-кис! Как мы с нашим Хлюздиком-полосатиком играем?

Батя хмыкнул, но мысль о том, что Отрыжка свихнулась, так и застряла на полпути. Ибо на его глазах девчушка вдруг оторвала от пола попку, встала на карачки и… Белесая пелена, облепившая ее, была непроницаема. Но, по очертаниям Батя дотумкал: что-то там с малявкой происходит не то. Недоброе что-то.

– Вот тока мне вякни, – грозно прошипела Отрыжка, и в бок уперся ее кулачок.

Он знал, что там зажат крохотный – острей острого – ножик с мазаным ядом лезвием. И верил: подруга сотворит, что вознамерилась, коли уж взялась грозить. А дымка, меж тем, рассеялась. И перед опешившим гостем предстал… второй кошак! Один в один Отрыжкин, но раза в два крупней. Хлюзд – прозванный так за криводушие и повальное жульничество – подскочил и разорался. Его новоявленный собрат залепил скандалисту зуботычину, и Хлюзд позорно бежал.

– Ялька, поди ко мне, – преспокойно окликнула Отрыжка, выуживая из кармана домашнего сарафана леденцовую рыбку. – Глянь-ка, чего дам.

Громадный кот мигом подлетел к бабке, на ходу обметавшись белесой пеленой. Десяток ударов сердца, и вот уже на колени к Отрыжке забирается темноглазая шалунья. Да счастливо блеет при виде лакомства. Бабка усадила ее поудобней, прижала к груди и принялась оглаживать головку с опрятно сплетенными косичками:

– Вкусно, Яличка?

– Вкусно, – чирикнула девчушка и целиком загнала в зримо растянувшийся ротик слишком крупную для него добычу.

– Выходит, оборотень, – наконец-то, выдавил из себя Батя.

– Оборотенка, – призналась Отрыжка. – Затем на нее и охотились. А вериги те, видать, ее от обращения удерживали.

– На кой столько-то? – недоверчиво пробубнил старик. – Кота, небось, и за шею довольно прихватить, чтоб…

– Кота да, – оборвала его Отрыжка. – Да вот тока намедни Хлюзд крысу притащил. Хотела, было, рушником его приголубить. А моя Ялька возьми, да обернись крысой. Крысищей – меня аж подкинуло. Хлюзд – тот полдня в оммороке придуривался. А на другой день, гляжу: в переулочке ребятишки ужика дохлого таскают. Выкупила за медяшку, домой притащила.

– Да, ужом-то она из ошейника уйдет, – догадался Батя, уже оправившись и даже глянув на оборотенку с интересом.

– Ага. А подрастет чуток, так и волчицей перекинется. Да загрызет кого нужного. А там уж мы и до медведя дорастем.

– Не, медведя не потянет, – весомо опроверг Батя и выудил из поясного кошеля узорный пряник.

Ялька взвизгнула и ловко зацапала подарок – старик только крякнул, пораженный быстротой ее ручонок.

– Ты мне ее не балуй, – строго указала Отрыжка и вознамерилась, было, отнять подарок.

Но ушлая оборотенка порскнула с бабкиных колен, утащив добычу подальше от придирчивой радетельницы.

– Медведем у ней не выйдет, – повторил Батя, по-хозяйски разглядывая Яльку. – Вон кота она один в один на свой росточек сделала. Думаю, и крыса такой же была?

– Пожалуй, – согласилась Отрыжка. – Так чего делать-то станем? Чего-то мне боязно за нее. Не ровен час, кто подглядит, так прибьют же. Добро бы тока меня, а то ведь и ее…

– Учить станем, – оборвал ее пустые сетования Батя. – Вот как научим сторожиться, так и защитим. С нас и спрос. Слышь, Ялька, учиться станешь?

Двухлетняя сопля на полном серьезе глянула ему в глаза и твердо постановила:

– Стану.

И тут он отчетливо разглядел, как черные ее глаза, обрели цвет темной южной сливы. Да еще тут же и меняются обратно от сине-красного до беспроглядно темного.

– А слушаться деду будешь?

– Буду.

– Вот и ладно, – довольно осклабился Батя. – Не тужи, мать, – сгреб он своей лапищей безвольную руку Отрыжки. – Подымем девку. Подучим. А там уж, как боги повернут. Все одно, на всю жизнь не загадаешь, как оно там станется. Поживем, так и увидим. Ялька, собаку хочешь?

– Куда мне ее?!.. – заартачилась, было, хозяйка, всплеснув руками.

Но гость, поднимаясь с лавки, ее сурово окоротил:

– Надо. Тебе, Благоюшка, нужно к ней охрану надежную приставить. С малолетства сторожей взрастить вместе с Ялькой.

– Собаку, – попросила та, умильно помаргивая на бабку.

– Куда ее! – махнула рукой та. – От нее вон Хлюзд шарахается. Так то кот. Он тварь домашняя. А твоя псина на весь город хай подымет.

– Пожалуй. А от медведя и соседи разбегутся, – хмыкнул Батя и осекся.

Оборотенка опасно призадумалась, услыхав про медведя, а тут уж думай, чего городишь. Но, старик был не лыком шит: заиграл девчоночку, закрутил, охмурил – та и позабыла про треп опасный. Возился он с ней до самой ночи. Отужинал, дождался, покуда Отрыжка уложит свою радость под добрую сказку. А после сядет рядком да станет их общую думу думать: как оборотенку уберечь. Благойла-то не зря поселилась в этом клоповнике, где земля трещит от нищего многолюдья – тут днем с огнем не сыщешь нужного человека. У державничков здесь, понятно, свои лазутчики имеются, но и те с пониманием к делу подходят: кого сдадут, а на кого и косо глянуть остерегутся. Бабка Отрыжка – зараза известная. Знахарка знатная, хотя и не про всех. Под крылом разбойного люда живет, и про то всякий знает. Было дело, пытались как-то обидеть вдовицу разбойную, так после не один десяток трупов прятали. С разбойниками не шутят – те шуток не понимают и не прощают. Так что сдавать кого из них – или близких им людишек – сродни попытке облобызать разъяренного волка. Все это так, но Батя верил лишь в себя. И в то, что судьба – сучонка блудливая – хвостом вертит, как ей в голову взбредет. Полагаться на нее – последнее дело, а, стало быть, судьбой для оборотенки должны стать они с Благоюшкой. Не дали боги обоим детишек, так внучку подкинули. Со странностями – не сказать извратом – да все ж девчоночку беззащитную.

И хрен их знает – этих богов – чего они хотят от старого разбойника? Куда сунуть желают – раздумывал Батя, шагая по ночи к харчевне. А тока неспроста все это…

Он увернулся от брошенного ножа. Влип в дощатый покосившийся забор и залег под ним в лопухах, чутко выслушивая и вынюхивая ночные тени. Не ко времени – подумал раздраженно – вовсе уж некстати. Хорош защитничек, коль и защищать еще не начал, а уж сдохнуть норовит. С той стороны, откуда прилетел нож, доносилось приглушенное парой десятков шагов хриплое дыхание. Батя выудил засапожник. Левой рукой нащупал в лопухах оторванную полусгнившую дощечку – пригодится чужое лезвие принять. Унял дыхание, изготовившись поохотиться на неведомого охотничка. Он, было, примерился, куда сподручней податься, дабы обрушиться на ублюдка, как вдруг тот подал голос. Да и как подал: заорал дурным голосом, подскочив и заметавшись. Нож Бати его утихомирил. Следовало бы смыться от греха подальше, да любопытство взяло верх. Обтерев и убрав засапожник, старик перевернул ткнувшееся мордой в землю тело. Дрянь подзаборная, теребень уличная, очёски человечьи, рвань никчемушная – старый разбойник сплюнул, но тут углядел на грязной шее нечто странное. Уж кто-кто, а он-то знал, как выглядят змеиные укусы. Да вот не ведал, что и у них в Стольнограде завелось нечто подобное. Змеи – животины мудрые, деликатные, чужого вмешательства не терпящие. Не место им в замызганной городской сумятице...

Он не услыхал, а почуял. Медленно повернул голову и обомлел: чуть не под самым его носом покачивалась голова столь здоровенной змеюки, что перехватило дыхание. Раздвоенный язычок почти касался его плеча. Но Батя страшился ворохнуть и ресничкой, не то, чтоб дергаться. Здравых мыслишек не было. Да они и не понадобились: змеюку окутала подозрительно знакомая дымка, в которой на мгновение промелькнуло черноглазое девчоночье личико. Промелькнуло и пропало вместе с туманом. А змея опустилась на землю и утекла прочь в сторону Отрыжкиного дома. Тут Батя выдохнул и выругался, бессильно оплывая плечами. Вот же зараза! Утолкали же спать, так нет, надо ей шляться – Отрыжка проведает, так, небось, вздует поганку. Он опомнился, осознав: Ялька его выручила. Да мало того: пошла…, тьфу ты, поползла следом, охраняя только-только обретенного деда от ночных татей. Куда уж ее костерить при таких-то делах! А все одно: нехорошо. Не дело ей шляться по ночам. Старик хмыкнул, одыбав окончательно. Погрозил вслед исчезнувшей оборотенке кулаком. Споро поднялся и потопал дальше, фыркая под нос и укоризненно качая головой. Что-то их еще ждет, коли она уже столь ушлая да понятливая? Кабы не обожраться им с тех чудес… до отрыжки.