Гнездо там, где ты. Том II (СИ) - Краснова А. - Страница 49

— Так порвите цепи, затушите тёмное пламя в себе, — скорее импульсивно, чем обдуманно, воспротивилась эльфийская принцесса.

— И как ты себе это представляешь, детка? — иронично заметил вожак. — Иногда я задаюсь вопросом, как долго смогу удерживать своих воинов в узде? Они преданны мне, ты сама это видела в пещере, но на одной голодной преданности не продержишься. Рано или поздно в любом из оголодавших может проснуться такой, как Сегорн, и он, поправ закон, призовёт тёмное племя к господству над человеком.

— И ты тоже голоден?

Фиен рассмеялся:

— Нет. Обретшим истинную проще приспособиться. Далласу легче. Он, — Фиен перевёл взор на линию горизонта, словно ища подсказки у посеребрённых снегом скалистых хребтов, — смягчился что ли, переняв что-то от смертной своей бабы. Вижу, что зверя в себе унял. — Лайнеф невольно улыбнулась, представив, чтобы сказал на это Даллас. — Пока Гретхен жива, он живёт в мире с собой. Мне так вообще повезло, у меня теперь есть ты, — нагло усмехнулся инкуб, плотно прижимая сидящую перед ним Лайнеф к своему паху.

На короткие несколько секунд вождь клана позволил себе расслабиться, но лишь на секунды. Почти тут же лицо его ожесточилось и потемнело, напряжённая складка пролегла между бровей. До поры до времени сдерживаемый гнев демонической твари, сокрытой человеческим обликом, поднялся из глубины его сути, и мрачный надтреснутый голос возвестил:

— Смертный король нанёс клану оскорбление, отвергнув моё предложение, унизив моего посла, украв моё золото и осквернив тленом имущество, принадлежащее моей жене. Вортигерн у меня кровью умоется.

— Подожди, вождь Каледонии! — теперь с Мактавешем говорила не покладистая жена, а истинная воительница и рассудительная дочь Валагунда, повидавшая достаточно, чтобы знать: поспешность и гнев не всегда добрые советчики. — Прояви терпение и дай Кемпбеллу объясниться.

— Нет! — прорычал демон.

Однако категоричность вожака и упрямства гордого мужа не остановили Лайнеф. Наоборот, спор приобретал масштабность и пошёл на повышенных тонах:

— Ты думал о том, сколько смертных погибнет прежде, чем ты потешишь себя его уничижением?! Ты задумывался, каково тем бабам из Килхурна, которые потеряли своих мужей из-за алчности и неуёмных амбиций предводителей, возомнивших себя богами? Ты, который укрепил Каледонию, сделал невозможным посягательство на неё, ты, к кому в молитвах взывают о помощи слабые… Не смейся, вождь! Это не смешно! — Лайнеф уже не говорила, она кричала, торопясь донести, вразумить, вколотить, наконец, пока не поздно, правду в этого дьявола, которого полюбила всем горячим сердцем. — Я собственными ушами слышала в стенах моего замка эти чёртовы молитвы, когда саксонцы ломились в мой дом. Эти полные отчаяния жители, трясущиеся старики и бабы, эти огромные детские глаза, полные непонимания и страха… Они не знали меня и не верили, они надеялись, что придёшь ты, Мактавеш! Придёшь и спасёшь их от ублюдочных саксонских шакалов! А теперь вспомни мальчишку, о котором мне рассказывал! Вспомни Вэриана! Разве он не поверил в твою защиту, Фиен, и не помог тебе?! Хотя бы ради него я умоляю тебя, не затевай войну с Вортигерном.

— Почему ты ушла из легиона, Лайнеф? — неожиданный вопрос поставил воительницу в тупик.

Почему?.. Она не знала, как объяснить демону, что в бесконечных колониальных войнах империи не рассчитывала и не подозревала, что терять смертных людей окажется не менее болезненно, чем соплеменников эльфов? После случившегося в мире тёмных Лайнеф словно оцепенела. Гибель Морнаоса, смерть отца высосали из неё малейшее сочувствие и ожесточили сердце. Судьбоносная встреча с инкубом и собственное перед ним падение, а затем беременность, боль и стыд, которые выжрали её изнутри — на предала всех и себя в первую очередь. Твою ж мать… она выпачкалась хуже некуда! Она так выпачкалась в грязи и крови постоянных сражений, что утопала по плечи, шею, по самую макушку, пока, вдруг, не увидела на поле битвы собственного сына. И тогда ей впервые стало по-настоящему страшно! За его жизнь… и за то, во что она превратила себя. В ней будто что-то пробудились и заставило взглянуть на всё происходящее со стороны. Она видела, как её блестящая турма, её верные конники, каждого из которых знала поимённо, идут в самое пекло битвы, зная, что здесь и сейчас, в любой момент их жизни оборвутся, и впервые задавалась вопросом: «Ради чего их смерть?!» Именно в тот день, в том бою она очнулась от сковывавшего её долгие восемнадцать лет холода, и человеческая жизнь стала приобретать в глазах тёмной ценность.

— Поумнела, потому и ушла, — промолвила эльфийка, но в довершение неуклюже призналась: — Меня тянуло в эти края. Теперь знаю, почему.

Фиен видел, что не сказала всю правду, но не стал настаивать. Расскажет, когда придёт время.

— Мактавеш, обещай выслушать Алистара Кемпбелла! Подумай о людях.

Не сразу вожак Каледонии согласился, но, помедлив, кивнул головой. Стегнув Сумрака, он устремился за стаей.

— Я бы тебя всё равно нашёл рано или поздно. Кстати, тёмная, похоже, вычислил я твоего изменника.

— И кто же он? — перекрикивая порыв ветра, Лайнеф прижалась к мощной шее коня.

— Не поверишь, но это Дарен.

— Не поверю. Ты забыл, он спас нашего сына.

— Неплохое прикрытие, согласись? — усмехнулся Фиен.

— А смысл?..

Не правда ли, весьма забавно наблюдать, как общий недруг объединяет враждующие стороны? Они бросают друг на дружку косые взгляды, воротят носы, упрямо задирают выступающие подбородки и… (вот здесь антре на «бис» разгорячённой публики) бочком, бочком, по маленькому шагу, почти что семеня, сближаются, покуда не упрутся плечом к плечу. А ежели меж тех сторон непримиримая, кипучая вражда пусть не угасла, но, определённо, отсырела под многолетней толщей стремительно бегущего времени, и нынче сковывает их общение лишь горечь вековой утраты, а если чуждый мир, что приютил схлестнувшихся между собой некогда изгоев, стал общим домом, в котором, вдруг, любовь им стала откровением, тогда… что же получается, нет худа без добра? А недруг сей помимо воли себе же оказал медвежью услугу? О, да! Мудра вселенная, а вот бессмертный, да и смертный тоже, пусть и умён, изъян имеет двойственный — склонность ошибаться.

Всё это лирика, но, возможно, именно поэтому мастерски разработанный план действий Кирвонта Доум-Зартрисс не смог учесть, что на энное время эпицентром событий станет не безупречная цитадель с богатыми чертогами каледонского вождя Мактавеша, а скромные развалины Килхурна, где в скором времени переполнятся все палаты, и даже в общих залах не останется свободных для сна скамей. Правда, к чести обладающего деловитостью и обстоятельностью Алистара Кемпбелла нужно заметить, что развалины сии день ото дня стремительно превращались в укреплённый форт, достойный противостоять полчищам саксов, сарматов, пиктов и иных воинствующих племен, с мечом и щитом в руках кочующих по земному шару в поисках птицы удачи.

Этой ночью сон не шёл к Cаm Veryа. Правильней сказать, он оставил её с того дня, как Кемпбелл уехал в Лондиниум, ибо, прекрасно осознавая, что нелепо тревожиться, Иллиам удивлялась и недоумевала над собой, но не находила себе места. Так было до послания.

Сейчас нет! Тревога, беспокойство, а с ними малейшие переживания — самодостаточная белокурая дева без излишнего драматизма избавилась от них с той же циничностью, с коей прагматичный Кемпбелл осквернил их недолгий брак. Как старый хлам она собрала и вытряхнула из себя душещипательные эмоции, а заодно тонкой ручкой, облачённой в дорогие перстни, выбросила в окно собранный накануне букет цветов, равнодушно смахнув со стола осыпавшиеся лепестки. Забавно было, увлекательно, но довольно! Заигралась тёмная, оттаяла, понравилось женой Кемпбелла быть. Спасибо, напомнил, что тоже хладнокровная!

Иллиам не смела себе признаться, что где-то там, очень-очень глубоко внутри неё, в самом потаённом, позабытом уголке женского её начала, недосягаемом для решительной Cаm Veryа, совершенно робко трепетала эфемерная надежда, что Кирвонт пошёл против собственных принципов, оклеветав мужа. И эта глупая, абсолютно неуместная слабость, эта слащавая иллюзия вдруг имела наглость подняться с колен, когда, лежа в темноте в холодных покоях, Иллиам расслышала приближающийся к замку конский топот.