Время расставания - Ревэй Тереза - Страница 66

В Перми Сергею выдали форму и направили в Красноуфимск. По дороге юноша с удивлением видел новые, только что построенные заводы, которые день и ночь выпускали боевую технику. Казалось, вся страна поднялась, чтобы дать отпор фашистским захватчикам. Женщины, дети, старики — все безостановочно работали, и каждый, как мог, старался помочь Родине-Матери.

После нескольких дней подготовки Сергей, восхитивший всех военачальников своими талантами стрелка, был отправлен за сотни километров на берега Волги, куда он добирался на поездах, грузовиках, а иногда и пешком, пока однажды, солнечным утром, не оказался у великой реки.

Здесь он попал под командование полковника Батюка, худого мужчины с черными волосами. Этого самого командира, отличающегося стойкостью и отвагой, Сергей однажды вечером нес на спине до самого укрытия: Батюк страдал тяжелым заболеванием сосудов и порой не мог ходить. Командир тщательно скрывал этот недуг от своих солдат.

Так вот и получилось, что в свои двадцать четыре года лейтенант, получивший не одну боевую награду, стал командовать людьми, готовыми следовать за ним даже в пекло. Сергей не раз задавался вопросом, почему они доверяют ему, что они нашли в нем, простом, скромном охотнике из Сибири?

Как всегда, прежде чем отправиться в бой, Сергей очень тщательно проверил все свое снаряжение. Он застегнул гимнастерку на все пуговицы, нацепил портупею, отряхнул от пыли пилотку. Сначала Володя подшучивал над лейтенантом, но Сергей оставался верен своим привычкам настоящего охотника. В Сибири, когда противостоишь опасностям и лютому холоду, нельзя рассчитывать на удачу. Конечно, в тайге водилась совсем другая дичь, но Сергей нуждался в привычных ритуалах, и, в конечном итоге, его боевые товарищи, глядя на то, как он готовится к очередной операции, понемногу успокаивались — эти, казалось, обыденные жесты напоминали магический обряд, способный защитить от смерти.

Сергей пригладил волосы и еще раз поправил пилотку. Объясняя людям, что их ждет, он пополнил запас гранат в вещмешке, спрятал в карман одну из плиток шоколада, принесенных молодым солдатом из штаба, а затем взял свою снайперскую винтовку, которую тщательно смазал, перед тем как лечь отдохнуть.

Он терпеливо ждал, пока соберутся его люди, затем в последний раз взглянул на часы. Вот уже несколько минут Сергей испытывал то особенное, будоражащее душу чувство, этакую смесь ожидания неизвестного и уверенности, абсолютного спокойствия, которое он всегда переживал перед тем, как столкнуться с диким зверем, которого преследовал не один день. В нем говорил инстинкт, какое-то шестое чувство, и если бы Сергея спросили, то он не смог бы объяснить, почему у него появилось предчувствие, что грядущий день станет решающим, судьбоносным.

Часы лейтенанта Сергея Ивановича Волкова показывали ровно пять часов утра 19 ноября 1942 года[51].

Иван Михайлович проснулся, как от удара. Он открыл глаза и уставился в темноту. Никакого шума, за исключением пыхтения чайника на плите и спокойного дыхания жены.

Мужчина с трудом поднялся с постели и накинул телогрейку. Впервые он сожалел, что наступила зима. Внезапно изба показалась ему тесной. Пожилой мужчина хотел выйти, взглянуть на небо, почувствовать ровное биение пульса тайги, раскинувшейся на сотни километров вокруг, но у него не было сил даже одеться, не то что расчищать снег, которого накануне навалило изрядно.

Смирившись, Иван Михайлович зажег свечу, налил в кружку горячей воды из чайника и бросил туда щепотку чайной заварки. Он прислонился спиной к печи, вытянув больную ногу, которая в этот день ныла больше обычного.

Что же пробудило его ото сна? Накануне вечером Анна приготовила мужу отвар, который помогал ему заснуть, если тело доставляло слишком много мучений. Со временем головная боль, появившаяся после несчастного случая и отравлявшая первые годы жизни Леона Фонтеруа в Сибири, постепенно прошла, став лишь дурным воспоминанием. Но в последнее время давнишняя рана решила напомнить о себе.

Анна что-то проворчала во сне и перевернулась на другой бок. Ее хрупкая фигура была почти полностью скрыта под меховым покрывалом, и лишь нога в шерстяном носке упрямо выглядывала наружу. «Если я ее не высуну, то буду чувствовать себя, как в тюрьме», — пояснила Анна, когда супруг указал ей на эту странную привычку Мужчина ласково улыбнулся. У Анны Федоровны всегда и на все находился ответ, даже после больше чем двадцати пяти лет брака она умела удивить своего супруга.

Охотник маленькими глотками, с небывалым удовольствием пил крепкий чай. Он долго не мог привыкнуть к его терпкому, горчащему вкусу, но когда привык, полюбил, как и многие другие до этого чуждые ему вещи. Отныне мужчина не мог обходиться без этого бодрящего напитка.

Дом тихо разговаривал с хозяином. Под весом снежной шубы вздыхало старое дерево, потрескивал лед на оконных стеклах. Иван подумал о том, как удивительно и прекрасно то, что человек может быть счастлив в столь негостеприимном мире. Возможно, секрет подобного счастья крылся в уважительном отношении к дикой природе, которая, в свою очередь, приняла и полюбила этих суровых людей. Здесь царили свои законы, их было немного, но все они неукоснительно соблюдались. Эти законы обозначали границы, которые не следовало переступать, но они не мешали чувствовать себя по-настоящему свободным.

Бывший Леон Фонтеруа никогда не жалел о том, что женился на женщине, которая спасла ему жизнь, и остался на сибирской земле, где был похоронен его первый ребенок. Когда-то давно он долго и мучительно размышлял над своим поступком, порой его сердце охватывала тревога, и мужчина задавался вопросом, а не стало ли это его решение извращенной формой самоубийства? Поселиться в столь чуждом ему мире! Когда младший Фонтеруа принял решение обосноваться в Сибири, ему было столько же лет, сколько теперь его сыну. «Я был тогда мальчишкой», — подумал Иван Михайлович, и у него защемило сердце.

Впервые он остался один на один с собой на безграничных просторах Канады. Во время молчаливых ночей, с первых дней охоты, исполненных терпения, одиночества и ожидания, в сопровождении лишь верного проводника, Леон Фонтеруа научился размышлять. Он думал о своем детстве, о тех привилегиях, что были даны ему с самого рождения, о любви матери, о том, что люди восхищались им лишь потому, что он умел красиво говорить и пускать пыль в глаза, хотя сам он испытывал при этом смутное беспокойство, желание изменить свою жизнь. Он взбунтовался, взбунтовался, как избалованный ребенок, сошел с уготованной ему дороги и стал меняться. Да, его по-прежнему раздирали противоречия, он всегда был готов шутить и смеяться, ослеплять девушек и соблазнять женщин, но он уже не был прежним.

И лишь в этой избе, в ее деревянных стенах, наблюдая за плавными жестами молодой вдовы, пораженный ее трогательным совершенством, он понял, что, даже став взрослым, рисковал навсегда остаться обаятельным и лицемерным, соблазнительным и причиняющим боль ребенком. Судьба поставила его перед выбором. Он мог стать другим Леоном Фонтеруа — лишенным масок и ухищрений. Но такой человек должен был существовать в совершенно ином мире, отличном от того, в котором он родился. В этом мире, где все измерялось иными мерками, его фамилия больше не была значимой, здесь важно было, что ты за человек, что у тебя на душе.

Утверждать, что этот выбор дался Ивану Михайловичу легко и безболезненно, означало солгать. Полностью отказаться от себя прежнего, от многолетних привычек трудно, очень трудно, и на это может решиться лишь очень отважный человек… Но если вы внезапно осознали, что вам присуще недостойное или ничтожное, что вам еще остается делать?

Мужчина, сидящий в избе, заваленной снегом, крепко обхватил кружку с чаем своими длинными тонкими пальцами. Сергей унаследовал его руки. «Руки художника», — восхищалась Анна, когда сын был еще маленьким. Уязвленный мальчик намеренно пачкал их в грязи, как будто надеялся, что от этого его пальцы станут могучими и узловатыми, как у Старшого или Григория Ильича.