Женька и миллион забот (СИ) - Ворошилова Лариса Александровна - Страница 42

***

А в это время в салоне красоты Зинаида Викторовна наконец открыла глаза и…

— О Господи! — первые слова, которые сорвались с ее губ за последние полтора часа.

Из зеркала на нее смотрела вполне даже обаятельная, белокурая моложавая женщина, модно подстриженная, а заодно сбросившая сразу двадцать лет жизни. Зинаида Викторовна перевела взгляд на свое линялое, старое платье… Боже! До какой же степени оно не вязалось с образом красоты и молодости! Такое барахло, купленное в секонд-хенде, только старухам носить. А ведь она-то теперь не старуха! Да какая там, к черту, старуха! Совсем еще молодая женщина! Слезы сами запросились наружу, в носу защипало. Железобетонные нервы учительницы стали рассыпаться пеплом, откуда-то из глубин души на свет божий выглянула прежняя Зиночка, восемнадцатилетняя хохотушка и кокетка.

Внезапно вспомнилась детская любовь, первый неопытный и робкий поцелуй губами-трубочками в сыром темном подъезде соседнего дома. Угловатый мальчик с вечными прыщами на щеках, таскавший за ней тяжелый портфель, забитый учебниками…

Насладиться воспоминаниями не дали. Оборвали их самым грубым манером.

— Так, — Алена деловито развернула кресло на себя. — Ну что ж, неплохо для начала. — Она окинула учительницу строгим, профессиональным взглядом, уловив краем глаза, как Ниночка восторженно вздернула вверх большой палец. Не то слово! Из этой дамочки можно сделать настоящую красавицу. Были бы деньги да желание. Правильно же говорят, что нет некрасивых женщин, есть недостаток косметики.

— Для начала? — переспросила Зинаида Викторовна…

— Зиночка, можно я буду вас так называть? — Алена даже не спрашивала, а утверждала, разворачивая учительницу обратно спиной к зеркалу. — Это только начало. Теперь нам надо как следует почистить вам лицо, сделать маску, массаж и макияж. Кожа у вас сухая, поры маленькие, это ваше счастье. Угрей нет.

— А чистить, это как? — учительница нервно поерзала в кресле, сроду она не обращала внимания на собственную внешность, да и времени на это не было. Все хлопоты, хлопоты… — Паром?

— Ну что вы, вам такой метод не подойдет. Только кожу испортим. Ультразвуком. Да вы не беспокойтесь, больно не будет, ну что, делаем?

Зинаида Викторовна почему-то перевела вопросительный взгляд на Ниночку, которая в качестве группы поддержки присутствовала на процедуре стрижки и окраски волос. Та энергично закивала. И в самом деле: чего же останавливаться на середине пути? Уж коли идти, так до конца. А иначе и затеваться не стоило.

— Да уж, ладно, давайте, делайте… — но в голосе помолодевшей на десять лет женщины уже не прозвучало того пессимизма, какой слышался раньше. Она вдруг почувствовала, что в ней просыпается вкус к мероприятиям такого рода.

Веки набрякли кровью, налились свинцом, голова раскалывалась, тело болело так, точно его пинали всю ночь напролет. Это было первое, что ощутил Геннадий Хлопков, после того, как его мутное сознание выбралось из черных лабиринтов небытия. «Господи, я что, умер?"

"Ну, ты тормоз!" — голос, прозвучавший в голове, показался чужим и насмешливым. — "Ты сам-то прикинь — разве мертвые могут соображать? Хотя… хм, да, что-то я тоже торможу малость…" — в голосе прорезались нотки сомнения. — "Да, с кем поведешься, от того и заразишься. Скоро тоже стану таким же тормозом».

Голос внутри головы показался совсем уж нестерпимым. Мало всех неприятностей, еще и это! Гена попытался двинуться, но лишь застонал от боли. Руки и ноги свело. Слушаться конечности категорически отказывались, но дольше лежать на мокрой земле тоже было никак нельзя.

Ни удивления, никаких иных эмоций не возникло. Только пустота, точно все внутренности вынули, оставив вакуум. Он плохо помнил, что с ним происходило накануне. Помнил, как поругался с Ниночкой, помнил звонок от шефа, помнил, как приехал к нему на виллу, как ему вручили конверт с письмом, помнил… нет, дальше ни черта не помнил, будто ножом отрезало. Что-то он должен был сделать, куда-то поехать, с кем-то встретиться, что-то передать, что-то очень важное… письмо? Письмо.

Геннадий с трудом разлепил веки и, не меняя положения, оглядел поляну, на которой лежал на спине. Сквозь густой полог зеленой листвы проглядывалось хмурое небо, похожее на ватное одеяло — серое, грязное, беспросветное; от него веяло промозглостью. Геннадий приподнялся на локте, подтянулся и сел, прислонившись к стволу. И только теперь понял, что его так мучило — холод. Его раздели, остались одни трусы, зеленые, с белыми рыбками. Остальное… от одного лишь усилия припомнить события вчерашнего вечера в голове запульсировала боль, Геннадий приложил ладонь к горячему лбу. В душе начала рождаться паника.

"Тихо!" — голос вновь выплыл из ниоткуда. И на сей раз в нем прорезались строгие, даже командирские нотки. Геннадий никогда не служил в армии — откосил, что называется, мамочка постаралась, — но ему всегда казалось, что именно таким вот тоном сержанты должны дрессировать рядовой состав. Рядовым ему себя чувствовать не хотелось. Хотелось — генералом.

"Эк ты куда хватил, дружок! — голос вновь перешел на насмешливый тон. — Тебе до генерала, как мне до… до кого же? Ну, допустим, до эгрегора высшего порядка. Во! Так, ладно, не квасся! Жив — и ладно! Конявину спасибо скажи".

Почему он должен был благодарить за свои неприятности именно Конявина, Гена не знал, и знать не желал. На данный момент его планы так далеко не распространялись. Сейчас ему лишь хотелось каким-то образом выкарабкаться из леса, найти помощь и добраться до города…

Он принялся старательно растирать замерзшие плечи и руки, затем повертел головой, размял шею, потом с напряжением, прикладывая немалые усилия, помахал руками. Уже лучше. Попытался подняться. Получилось не сразу. Пришлось ухватиться за ветку. Ноги слушались с трудом. Еще бы! Полежи-ка целую ночь под дождем! Это ж тебе не Сочи и не Крым. Средняя Полоса, черт бы ее побрал! Тут ночи прохладные, а он — в одних трусах. Как марафонец-рекордсмен.

Эта неожиданная мысль вдруг развеселила Гену, он глухо рассмеялся, но тут же закашлялся. Тело до сих пор было мокрым после ночного дождя, а вот в горле изрядно пересохло. Хоть бы глотнуть чего-нибудь. Горяченького! Кофе, например! Крепкого, сладкого, со сливками! Он так явственно представил себе чашечку этого бодрящего напитка, что невольно сглотнул.

«Ага, размечтался! — тут же встрял голос. — Ты это… двигай, давай! А то не успеешь!» — и замолчал.

Хлопков нахмурился, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Может, он в результате всего еще и с ума сошел? Может, у него шизофрения?

«Обойдешься! — тут же вставил словоохотливый голос. — Это ты от армии закосил, а от судьбы не закосишь!»

Геннадий мотнул головой, отбрасывая эти назойливые мысли. Потом будет думать, сначала надо выбраться из леса. Он заозирался по сторонам, одновременно прислушиваясь к звукам. Будучи на все сто процентов городским жителем, он представления не имел, как ориентироваться по сторонам света. Какие-то обрывки информации услужливо всплыли в памяти: солнце (он с сомнением посмотрел на серые тучи, грозившие разразиться очередным дождиком), мох на северной стороне ствола (он с еще большим сомнением глянул на дерево, гостеприимно приютившее его на целую ночь), что там еще? Компас? Компаса не было. Были только трусы. И еще… лес… птички… их разноголосица доносилась со всех сторон. Потом откуда-то сверху донесся рев взлетающего самолета. Ага, значит от города недалеко. И то хорошо. Но вот куда идти?

Хлопков прислушался. Сначала ему показалось, что это одни лишь слуховые галлюцинации, но справа и в самом деле проехала машина. Большая. Похоже, грузовик. Ага, вот оно!

— Йес! — Геннадий хотел было изобразить известный всем жест, но, оторвавшись от ветки дерева, чуть не припечатался сопаткой прямо в землю.