Заноза Его Величества (СИ) - Лабрус Елена - Страница 14

— Иди, Маргарита, — не глядя, небрежно машет пальцами король. И январский холод в его глазах никак не вяжется с его скоморошьим видом, когда он тщательно вытирает пальцы о салфетку.

— Останься, Маргарита, — скорее прошу, чем приказываю я.

Ну, же, тряпка, соберись! Твёрже голос! Шире шаг. Но от этого воплощения моей самой смелой мечты о подруге просто невозможно отказаться. Вот прямо как от порции моего любимого коктейля. Я аж сглотнула от появившегося во рту знакомого вкуса текилы, куантро и щепотки соли. И задушевных бесед до соплей, до рези в глазах поутру.

А Коктелька уже развернулась к выходу, но застыла, не зная, что ей делать.

— Подайте Её Милости прибор, — вроде спокойно произносит король, но в каких только школах их учат этому властному тону, от которого началась суматоха, как будто кто-то крикнул «Пожар!» Зато в этой кутерьме я, наконец, приткнула свою задницу на стул.

Не без сложностей, конечно. Мы к таким высоким пассажам не приучены. А потому я честно посражалась со слугой за своё законное посадочное место, пытаясь засунуть стул под себя без его помощи.

И пока я там отстаивала своё право притулить пятую точку, Властное Чудовище снова отправило девушку восвояси.

— Маргарита, останься! — рискуя прямо здесь остаться с откушенной головой, упрямо возражаю я. Но меня от Косматого Чудища спасают дети.

— Ваше Величество, — чуть не сбив моего слугу с ног, неожиданно обступают они короля без страха. Мальчик и девочка, лет пяти. Тоже перепачканные жизнерадостной смесью помады и угля. И явно попробовавшие и то и другое на вкус.

— А как зовут вашу жену? — строит мне глазки девочка.

— Катарина. — (Разрази меня гром!) улыбается ей король.

— Она красивая.

— Я знаю. Поэтому её разрисовывать нельзя, — касается он кончика любопытного носика мальчишки и добавляет тихо: — Ну, бегите!

И даже шёпот у него как гром среди ясного неба. На него из кухни тут же прибегает женщина, словно только этого и ждала, и, схватив за руки, уводит за собой одетых в простые рубахи сорванцов.

— До свидания! — усердно машем мы с Марго им вслед руками, как два котика с лобового стекла моей машины лапками.

И такие странные меня переполняют чувства. Противоречивые. Но их можно выразить тремя буквами.

Во-первых, разрази меня дважды гром, но у Георга будет сын! И он будет растить его сам! Я не знаю, мне даже в голову не приходит, что именно я для этого сделаю, потому что это такой всеобъемлющий вопрос. Но ответ легко сокращается до трёх букв. ВСЁ! (А не то, что первой пришло на ум).

А во-вторых, рвётся вперёд вытянутым средним пальцем как раз то другое слово из трёх букв всем, кто попробует мне в этом помешать.

И выдохнув после приступа неожиданного сентиментального героизма, я возвращаюсь к нашим баранам, точнее к одному.

— Дети нашей кухарки, — поясняет он явно для меня. Его Надменно-Злобное Величество принимается вытирать лицо салфеткой, являя этому свету истину о себе, а Маргарита кидается освободить от невинных бантиков его шевелюру.

И разрази меня гром трижды, но что-то определённо идёт не так. Хотя предо мной ставят чудно пахнущее блюдо с тушёным мясом и овощами. Но это не спасает.

Где мой революционный настрой теперь? Где эти коридорные заготовки, в которых я пугала стражу своим злобным лицом, пока в голове у меня звучало: «Убирай отсюда свою костлявую задницу!», «Прочь отсюда, шалава!» и «Вон, Мля! Вон!»

Это не честно. Я возражаю! Мне что-то не то подсунули. Где моя потасканная соперница, которую я должна была оттягать за вихры и с позором прогнать из дворца? Где рыдающие от смеха слуги? Где нервно икающий король? Хотя о чём я? Его Суровость, даже когда всухомятку жрёт, наверно, не икает. Ибо не царское это дело. А этого, Федота, Якова и всякого.

— Вина? — спрашивая меня, машет Георг Невозмутимый одной рукой виночерпию. Или как его тут зовут? В общем, пухлому белобрысому пацану лет двенадцати, который льёт из высокого кувшина какую-то мутную бурду всем желающим. А второй рукой Величество царственным взмахом отгоняет от себя Маргариту и всё же разрешает ей остаться и снова присесть. Как бы делая мне одолжение.

Ну, спасибо! Я тут как бы победительницей пришла: из-под ареста сбежала, короля губной помадой испачкала, про ужин с любовницей вызнала — заявилась. А он мне это унизительное снисхождение. И глазами на меня так: зырк!

Не дождёшься!

Да хоть обзыркайся. Вон мамзельку до слёз довёл, злыдень, и хватит тебе.

Типа сама напросилась, ну на те за столом мою мамзель?

Нет, я, как женщина современная, без обид, понимаю, что без жены нужна была ему эта подружка. Положение обязывает, организм требует. Летопись опять же — не хухры-мухры, исторический документ. И к девчонке без претензий — работу свою выполняла исправно: спермотоксикоз короля не мучил. В платочек всё же лучше, чем в кулачок.

Но я не знаю, как оно тут у вас принято, а у нас людей голодными не выпроваживают. А девчонка вон ни к чему даже не прикоснулась. Пригласил на обед, так пусть хоть поест.

— Чудесная погодка сегодня не находите? — Нет, не просто так рассматриваю я своё отражение в блестящей стенке бокала. Вроде как разговор поддерживаю. Негоже как-то приличным людям сидеть в тишине.

— Да, вёдро, — растягивает губы в милую улыбку Марго.

— Э-э-э, — вот собственно и всё, что я нашлась ответить. Что-то в светских беседах, я, походу, не сильна.

— Это такая тёплая, ещё сухая, немного ясная солнечная погода, — невинно хлопая ресницами, поясняет она. — Так моя бабушка говорила.

— А моя говорила: грёбаная жара, если вы понимаете о чём я.

— Грёбаная жара, — заливается она звонким смехом, и я, наконец, нахожу у неё малю-ю-ю-юсенький недостаточек. Вот просто незаметный невооружённым глазом.

Она — полная дура.

Нет, женскую солидарность это только усугубляет. Ибо мы своих на войне не бросаем, особенно сирых и убогих с пятым размером груди. Но блин, какое же это приятное чувство найти у соперницы хоть незначительный, а изъян.

С чувством облегчения и превосходства я поднимаю взгляд на подозрительно притихшего супруга. И мой язык снова прилипает к нёбу. Жующий, как корова в Индии, молча и невозмутимо он смотрит на меня так, что будь у меня лёгкое смещение между вторым и третьим шейными позвонками, он бы и это увидел.

Ничего, ничего, сейчас я верну себе хотя бы красноречие.

— За знакомство? — поднимаю я бокал.

Марго растерянно смотрит на Георга, Георг кивает и отломив кусок ноги какого-то мелкого животного средней прожарки, уверенно заявляет:

— Я пропускаю.

Типа я тебе не помощник, сама напросилась, вот и выкручивайся, а я посмотрю.

«Ладно», — уверенно чокаюсь с этой «рабой любви», что кажись, даже чихнуть не может без разрешения Его Демоничности. Чёрные круги вокруг глаз у него так до конца и не стёрлись, и теперь он похож на голодного вампира, обгладывающего кость.

Делаю большой глоток, загораживаясь от него, надеюсь, серебряным кубком.

Чёрт, да что ж в этой малой столовой не так? Просто не вижу я других причин для внезапного невезения. Хотя вино даже на вид показалось мне подозрительным. А сейчас этот ужасный аммиачный привкус во рту.

Подвергшийся внезапной химической атаке организм реагирует быстрее меня. А поскольку по ходу моего спасения от отравления сидит только Георгий, вот в него как раз и отправляется содержимое моего рта. Упс!

Нет, глаза, кажется, он прикрыть успел. С громким стуком на тарелку падает кость. Маргарита ахает. На кухне что-то летит на пол. Я прикусываю губу.

Я же его кажется опять оплевала, да? Неужели мне второй раз отрубят голову? Или у них тут за одно и то же два раза не карают? А то я прямо серийная плевальщица получаюсь.

— Простите, — смущённо покашливаю я, вытирая губы салфеткой. — Это, извините, случайно, не из конской мочи сделано? — А вот и красноречие. Но как же не вовремя-то! — Нет, вы не подумайте, что я пила, но, если это вино, то я точно испанский лётчик.