Импульс (СИ) - "Inside" - Страница 33

— Да, — выдыхает Эмили. — Чарли просто герой. Спасает жизни, исправляет судьбы. Как ангел.

Кларк перекашивает так сильно, что сигарета выпадает из ее рук в воду.

— Да, — сдавленно произносит она. — Как ангел.

А потом разворачивается, прислоняясь спиной к парапету:

— Знаешь, Джонсон, а ведь Чарли был прав: для тебя врач — это халат да машина; а ангел — спасение жизни и исправление судеб. Странные у тебя понятия, Джонсон, ломаные и извращенные. Успешность — не признак профессионала.

Эмили сбивается со счета, сколько раз за сегодняшний день щеки горели от стыда.

— Я… Я просто…

Кларк достает еще одну сигарету.

— Я просто всегда думала, что если ты хорошо работаешь, то получаешь много денег, — на выдохе поясняет Эмили. — Но, встретив вас, я поняла, что это не так… То есть… Я хочу сказать, что я была не права. Я просто все время…

— Драматизирую, — услужливо подсказывает Кларк.

— Да, наверное. — Эмили переминается с ноги на ногу. — Знаете, идти прямо так трудно, — признается она. — Прошло всего двое суток с момента моего возвращения, а мне так хочется сломаться пополам. Кажется, что я никогда ничего не достигну, — шепотом добавляет она.

— Опять драма, — кривится Кларк. — Нельзя достичь чего-то, стоя на месте. А ты опять застряла в своих соплях, жалея себя. Как ты вообще это делаешь? Мне кажется, это чертовски сложно — лежать на диване в надежде, что мир тебя поймет. Мир, Джонсон, никогда никого не поймет. Он вообще понимать не умеет.

— Не говорите, что вам никогда не было жалко себя, — бурчит Эмили.

— Думаешь, у меня было на это время? — Кларк грустно усмехается. — За моей спиной все время стоял брат, которого я должна была прикрывать.

— Вчера в кабинете вы тоже прикрывали брата?

Эмили слишком поздно соображает, что за глупость только что сморозила — битым стеклом слова осыпаются возле ее ног.

— О, Джонсон, ваше благородство такое же лживое, как и вы. — Кларк покрывается льдом за секунду. — Собственно, другого я и не…

Договорить она не успевает — Эмили закрывает ей рот ладонью, прижимая руку так сильно, как только можно, готовясь вцепиться в Кларк в любой момент.

Только бы удержать ее.

Не дать уйти.

И вода под мостами — черный над голубым, и небо кажется холоднее, чем прежде; и становится так страшно, что еще секунда — и момент будет упущен, очередная сделанная-сказанная глупость сломит все.

По спине пробегает волна мороза, оставляя на коже кусочки льда, врастающего в позвоночник.

Эмили смотрит Кларк в глаза — золото и платина — и качает головой, беззвучно шепча одними губами бессвязный бред, превратившийся в одно сплошное «ненадоненадоненадо».

Ей страшно — и этот страх разливается по венам, заставляет сердце колотиться так громко, что его слышно, наверное, за сотни миль от них, стоящих под мостом, укрытых от посторонних глаз.

Кларк теплая, почти горячая; Эмили и забыла, что та еще утром выглядела больной, а теперь стоит на ветру, пусть и спрятанная от ледяных порывов, в своем чертовом длинном пальто, которое совсем не производит впечатление надежного.

При дневном свете ее кожа кажется стеклянной — ровной, гладкой, с редкими бликами света; только в уголках глаз прячутся морщины, не от возраста — от усталости; и ресницы дрожат едва заметно.

Она даже не пытается вырваться, только медленно-медленно моргает, все еще не осознавая происходящего.

— Не надо, пожалуйста. — Она умоляюще смотрит на нейрохирурга. — Я говорю глупости, постоянно, да, но не надо, пожалуйста. Не уходите. Не надо. Пожалуйста…

Они так близко, так чертовски близко, что ткани их пальто соприкасаются — грубая серая шерсть и нежный черный кашемир; Эмили чувствует размеренное дыхание Кларк, пойманное в ладонь.

— Пожалуйста, — шепчет Эмили, — послушайте, я просто… Я творю много глупостей, я говорю много ерунды, но мне важно, мне так важно, что вы меня заметили. Из всех их вы заметили меня, и это бесценно, понимаете? Да я всю жизнь невидимка, пусть, пусть я себя жалею, пусть я снова кажусь жалкой и драматичной, но зато я искренна, понимаете?.. Вы заметили меня в толпе, вы за эти дни сделали для меня больше, чем кто-либо за всю жизнь. Я… я просто не знаю, как сказать вам «спасибо» так, чтобы вы поняли это. Вы же дали мне шанс, понимаете, не ваш брат, а вы, вы, вы. Это все вы. Вы меня нашли тогда у дома, вы специально отпрашивались с работы, я знаю это, мне Джеймс рассказал, что вас не было несколько часов. Я знаю, что от меня одни проблемы, знаю, что раздражаю вас каждой своей частицей, знаю, как вам трудно найти со мной хоть какой-то контакт, но я обещаю, я обещаю, что стану лучше. Чтобы вы не пожалели о том, что выбрали меня. Только не уходите сейчас, пожалуйста. Я просто… не подумала. Простите меня. Пожалуйста.

Кларк, наверное, считает ее психом. Больной на голову девочкой, которая помешалась на нейрохирурге — даже не самом лучшем на планете.

Даже не самом лучшем в больнице.

Косточки на шарнирах, пластиковое тело, полное отсутствие ума — именно такой, думает Эмили, считает ее Кларк.

Бесполезной. Несуразной. Бестолковой.

— Пожалуйста…

В ладони птицей бьется дыхание, оставляя едва заметные фиолетовые перья на коже. Она просто не может сказать что-то еще — она не умеет, она способна только на стежки, что скрываются за эластичной повязкой на руке.

Они такие до чертиков правильные и ровные, что ей становится тошно от самой себя.

Будто единственное, что она может, это штопать чьи-то раны.

Когда Эмили наконец убирает руку, Кларк не двигается с места.

А потом выбрасывает давно потухшую сигарету и, улыбаясь, говорит:

— Я замерзла. Может, по пуншу?

*

Пожалуйста, уходи, молится Эмили, прижимая к себе подушку.

Вылезай из моей чертовой головы.

Растворись.

Отпусти.

Я не вынесу тебя в ней.

Но Лорейн уже внутри — сидит, закинув ногу на ногу, курит ментоловые сигареты, смотрит своими серыми небесными глазами, прищуривается, наклоняет голову набок, распахивает сухие губы.

У Джонсон в рюкзаке украденный чек из бара и два стаканчика из-под пунша, на одном из которых отпечаток фиолетовой помады; ее собственные маленькие тайны, которые утром она спрячет в большую коробку и будет доставать, чтобы помнить об этом дне.

Эмили знобит, и пол сливается с потолком, когда она наконец засыпает.

====== 15. Every great woman has a soft spot ======

Комментарий к 15. Every great woman has a soft spot Всю главу на повторе Coldplay – The Scientist (Piano Version); снова и снова.

Твоих родинок помню созвездия.

Они указывали мне путь:

До-ре-ми-ля-си-до-ми;

Ты узнаешь когда-нибудь.

У Лорейн Кларк в жизни много маленьких слабостей: она любит голубику со взбитыми сливками, горячие ванны с аромамаслами, запах мяты и духи.

Хининные, кориандровые, полынные — горькие до скрежета зубов, до ощущения яда на языке, до мурашек в области лопаток; не оставляющие шлейфа, накрывающие с головой, ударяющие под дых, выбивая остатки кислорода.

Именно поэтому на ее идеально черном лаковом туалетном столике возвышается флакон «Serge Noire» — шершавого, бальзамического аромата, почти разъедающего кожу, — который она наносит каждое утро перед работой.

Их так отчаянно ненавидит Чарли — каждый раз, приходя в гости, он распахивает широкие окна ее дома на Квин Энн Стрит и позволяет холодному ветру хозяйничать в квартире.

Ветер раскидывает ровные стопки бумаг, поднимает краешек легкого синего одеяла, чуть цепляет висящие на тонких крючках черные кружки и заставляет клетчатый шарф обнимать резную вешалку.

Кларк не злится — напротив, садится в кресло на самом продуваемом месте, словно бросая вызов самой природе, закидывает ногу на ногу и курит ментоловые «Lucky Strike», совершенно не подходящие ей по стилю.

Лорейн всегда ухоженна: укладка, макияж, чистая одежда — впрочем, как и ее квартира. Сто квадратов светлого паркета и темных стен в стиле самого кричащего минимализма — здесь почти нет никакой мебели, кроме самой необходимой.