Импульс (СИ) - "Inside" - Страница 59

Но еще больше Чарли любит причинять боль. Копаться в чужих головах, выуживать самое ценное, анализировать и, оплетая сетью красивых слов, заставлять людей страдать. Дробить их кости. Крошить их в пыль. Распарывать позвоночники, вбивать стигматы. Он проходится снова и снова, заставляет скрючиваться в глубоком кресле, рыдать в расшитую цветными мулине подушку; смотрит, сложив пальцы пирамидкой, не отводит взгляда.

Сломанные куклы.

Сначала он пытался тренироваться на сестре. Холодная, несломанная, всегда идеальная, она казалась ему образцом совершенства, и ломать-разбирать ее было бы слишком заманчиво и интересно: что за тайны ты прячешь в черной коробке под кроватью, милая сестрица?

Она бы стала его любимой игрушкой. Образцовым экспериментом. Мушкой в банке, за которой приятно наблюдать. Сколько раз он представлял, как она придет, сядет в мягкое черное кресло, закроет лицо ладонями и зарыдает; сколько раз мечтал, чтобы она показала свою боль, распахнулась, распяла себя сама; позволила бы ему проникнуть к себе в голову и достать все страхи.

Все несбывшиеся надежды.

Снять маску железного стержня с переломанного к чертям позвоночника, который прожжен насквозь сигаретами и чужими отпечатками.

Но он ее любит — слишком любит; и любовь эта стала мощнейшим оружием. Водородной бомбой. Общей слабостью.

Она души в нем не чает, вытаскивает из всего дерьма, в котором он оказывается; а он угощает ее кофе и готовит для нее очередную девочку — такую же, как та медсестра, до чертиков напоминающую ему самого себя несколько лет назад.

Он никогда не видел слез своей сестры. Не слышал ее отчаяния. Не чувствовал ее боли.

Поэтому он зовет ее, требуя внимания: ну же, посиди со мной, дорогая сестра, выпей кофе, расскажи о своих одинаково-одиноких днях, покажи мне свою агонию.

Из любви можно свить прочные нити. Можно заставить ползать на коленях. Можно попросить убить, унизить и уничтожить. Можно использовать любовь, чтобы добиться всего.

Поэтому Лорейн прощает его прикосновения — слишком сильные, оставляющие следы на ее коже, прощает каждый раз, когда он звонит ей после безумного сна и кричит, чтобы она приходила, а потом цепляется за нее, как за спасательный круг, причиняя боль до слез в глазах.

Исчезающих так же быстро, как и ее забота.

Он злится на нее, орет до хрипоты, называет злой сукой, стервой, эгоистичной мразью; обвиняет в своей все еще не сложившейся жизни; все никак не может простить чего-то, о чем и сам не знает; но мечтает о том, чтобы она сейчас разрыдалась и начала кричать на него в ответ.

И тогда Чарли приподнимается на локтях с кровати и говорит что-нибудь злое, что-то, что выведет ее из равновесия, заставит сжаться пальцы в кулаки.

Что-то вроде: господи, как он вообще трахал такую бесчувственную, как ты.

Или: понятно, почему Эндрю променял тебя на ту медсестру. Я бы тоже так сделал.

Уже дважды она давала ему пощечину и трижды не разговаривала несколько дней.

Но ни разу не заплакала.

И он продолжает делать все, чтобы увидеть черные мокрые дорожки туши на ее щеках.

Знает: увидит.

====== 22. Your cold skin melts hot rocks ======

Комментарий к 22. Your cold skin melts hot rocks Эта глава – очередные кусочки. Писалась она долго и трудно и стала, наверное, моей самой нелюбимой. В ней совсем нет любви, только вечная спешка и лимонный запах, щекочущий нос.

*

Так выглядит автоклав: https://clck.ru/EjmCm

*

Глава писалась под: Amy Macdonald – This Is The Life

Не могу улыбчиво лицемерить,

все аристократы, а я — челядь,

не могу. Ты слушай.

Меня трясет.

Понимаешь… Всех учили любить и верить,

А я с тех пор умею курить, и всё.

Эмили кажется, что если бы в ее руках была не прочная ручка, а тонкий карандаш, то он бы сломался пополам: Кларк диктует важную информацию так быстро, что медсестра едва успевает записывать.

На негатоскопе развешаны десятки снимков различных проекций, между ними липкие стикеры с мелким почерком; сама Кларк держит в руках диагностический фонарик, который использует вместо указки.

— Итак, мы убираем миорелаксанты и сажаем его на холинолитики. Возьмем мекамиламин. Джонсон, поставишь его за пару часов до времени погружения. На полном выходе подколем адреналин и пару капельниц, на промежуточном дадим треватил. Запасную кровь будем иметь под рукой. Далее… Ускорим кровообращение по всему телу, а на участок поставим пару лишних дренажей и подколем диксоний. Осталось выяснить, что делаем с инсулином.

— Снимаем глюкозу и осторожно оперируем. — Сидящий на диване Райли прихлебывает кофе из кружки. — Или нет?..

— Доктор Кларк имеет в виду, что количество холинолитиков может здорово замедлить и без того едва идущий процесс расщепления. — Эмили перелистывает на пару страниц назад — туда, где между чертиков и дьяволят все исписано диагнозами. — И нужно иметь запасной план, если сахар подскочит выше десяти.

— Мы не можем знать его сахар во время операции. — Гилмор закатывает глаза.

— Вообще-то, можем, — возражает медсестра. — Тест-полоски продаются везде, ну или можно подключить его к любому свободному монитору. Это же сахар, а не сложный гормон. Будем иметь рядом инсулин, чтобы подкалывать.

— Браво, Джонсон. — Кларк одобрительно кивает. — Значит, делаем запрос на полоски. Ставим операцию на десять утра, чтобы все успеть, предполагаем закончить к часу; и нужно будет попросить уменьшить квадраты — шесть на шесть для такой опухоли слишком мало, разбей десять на десять, тогда шансы не промазать повысятся. Готовим мою любимую девятку, полный комплект, все дела. — Она цокает языком. — Облажаемся — Мосс нас заживо сожрет.

Эмили уже и не помнит, когда все эти маленькие собрания второй бригады по утрам стали частью ее жизни. Ради них она встает на полчаса раньше, бежит на автобус и торопит мистера Коннорса, чтобы тот быстрее отдал ей кофе.

В этом есть что-то невероятно-волшебное — в заспанных врачах с цветными стаканчиками, в халатах, разбросанных по кабинету, в запахе дождливого утра, в лучах рассвета, еще не сошедшего с неба.

Гилмор в своем буйстве красок напоминает спятившую радугу: зеленые штаны, желтая майка, красные резиновые шлепки в тон волос (Кемп, конечно же, шутит, что тот специально подбирал); Дилан — вечный пират в бандане с крошечными черепушками и необычного покроя рубашке: настолько ассиметричной, что даже пуговицы не совпадают с прорезями. У него короткие, до голых лодыжек, джоггеры и низкие белые носки с Микки Маусом.

Хармон — уже в хиркостюме и с ворохом папок в руках — вполголоса переговаривается с Сарой: неизменное красное платье, высокие туфли, высокий хвост. Эмили, столько раз слышавшая его речь с постоянными повторениями, «да» и «значит», уже совсем свыклась. Теперь это действует на нее убаюкивающе, словно колыбельная.

Хлопают двери соседних кабинетов, слышатся шаги Мосса, поворот ключа в замке — и громкий хлопок: босс вышел на работу, босса нужно слушать. Впрочем, непривычно опаздывающую Лорейн это не волнует — она влетает в кабинет, закидывает плащ и рюкзак в шкаф, сбрасывает ботинки и влезает в лодочки.

По пути к столу забирает у Эмили исправленный график плановых: таблица, которую она когда-то придумала, для Кларк становится настоящим спасением. Хоть что-то здесь упорядочено, бурчит Лорейн, одобрительно кивая.

А потом начинает диктовать неимоверное количество информации.

Да, думает Эмили, глядя на алую рубашку нейрохирурга.

Есть в этом что-то волшебное.

От Робинса — того самого важного пациента — они переходят к плановым, и Гилмор сразу же возмущается: что это за список такой, одни суицидники и психи, то отвертка в голове, то с моста прыгнул.

— Он прыгнул, значит, а нам теперь спасай. А зачем спасать, если жить не хочет? Давайте не будем!

— Ты врач, — мягко напоминает ему Сара. — Ты должен спасать жизни.

— Но если он не хочет, чтобы его спасали? — возражает хирург. — Зачем тратить время? О чем вообще они думают, когда выбирают такие способы суи…