Импульс (СИ) - "Inside" - Страница 7

— Интраоперационное картирование мозга, — скороговоркой произносит Эмили. Ночные бдения над учебниками дают свой оправданный результат — Кларк бросает на нее взгляд, полный удивления. Наверное, она из тех, кто считает, что все медсестры — идиотки.

— Вы думаете, что там опухоль?

— Мы ничего не думаем, — отрезает Кларк-которая-все-еще-женщина. — Думает Хиггинс. И пока он решил, что неплохо было бы открыть ее черепную коробку и убедиться, что нет признаков опухоли и ее зрительный центр удален по какой-то другой причине, которой не видно на КТ и МРТ. И ему совершенно плевать, что снимки эту самую опухоль не показывают.

— Вы против? — робко спрашивает Эмили.

— Я не уверена, что лезть в чужую голову без веских причин — хорошая идея, — нехотя отвечает нейрохирург. — Но Марк настаивает на снижении всех рисков.

— Повышая их? — едва слышно уточняет Джонсон. Кларк-сидящая-в-кресле закатывает глаза.

— Это все потому, что ничего не происходит просто так, — подает голос Чарли. — Нельзя проснуться слепым, глухим или немым, а потом спокойно пойти заниматься своими делами. И нельзя ослепнуть за секунду, сохранив глазные яблоки нетронутыми. У нее ведь внешне нет никаких воздействий! Значит, что-то кроется внутри. — Он складывает пальцы домиком. — Вот и получается — чтобы узнать причины слепоты, нам нужно знать предыдущий диагноз. Узнаем диагноз — узнаем, что лечили. Узнаем, что — узнаем, где и кто. — Чарли зевает. — Ну и так далее.

Затонувшая в таком количестве информации, Эмили окончательно теряет надежду на спасательный круг.

— Но зачем я?

— Будете сидеть с ней всю операцию, — начинает терять терпение нейрохирург. — Что непонятно?

Джонсон мысленно делает пометку: одного из двоих Кларков она точно раздражает.

— Как ведущий конкурсов для одного, — улыбается Чарли. — Вам нужно говорить с ней и заставлять ее слушать. Она вас знает, так что мы избавимся от лишних стрессов и эмоциональных нагрузок на без того перегруженный мозг.

— Но… — Эмили вскидывает голову. — Но я вообще ее не знаю. Я просто собирала анамнез. Я не уверена, что я…

Кларк-которая-считает-ее-идиоткой взмахивает рукой, заставляя замолчать.

— Ничего не хочу слушать, — отрезает она. — Это ваша работа. Или вы не можете с ней справиться?

Эмили хочется ляпнуть что-то вроде: вообще-то это работа невролога, психиатра или лечащего врача, но никак не медсестры, которая не связана с пациентом — но она только молча кивает.

В конце концов, не сожрут же ее.

Ну, сразу.

*

Когда в конце рабочего дня Эмили проскальзывает в комнату для медсестер, она чувствует себя хуже, чем просто плохо: от непривычной беготни по всем этажам болят ноги, голова гудит от мыслей, а руки, то и дело ставящие инъекции и уколы, под конец двенадцатичасовой смены начинают предательски подрагивать.

Ей так и не удалось поесть или даже просто выпить чаю; все, что она успевала, — сделать пару глотков воды из кулеров, а потом снова нужно было бежать. Хиггинс, видимо, решил, что она приставлена именно к нему, поэтому завалил ее работой — как с папками, так и с пациентами. Он появлялся незаметно, исчезал быстро, а затем снова маячил у нее за спиной, повторяя, что время никого не ждет.

Мелисса отвлекается от своих дел и садится рядом с ней на жесткую лавку, тоже выглядя измотанной — только вот ее смена плавно перетекает в ночную.

Что ж, в мире есть по крайней мере один человек, которому хуже, чем ей.

— Что, Джонсон, тяжелый день?

Эмили прислоняется спиной к холодному металлу шкафчика и кивает, вытаскивая шпильки из головы. Затылок сразу же начинает тянуще ныть.

— То ли еще будет.

Мелисса хлопает ее по плечу, молчит с минуту, а потом поднимается и выходит, не говоря ни слова.

Эмили переодевается так быстро, как только позволяет усталое тело; тщетно ищет резинку для волос, но не находит и решает оставить запутавшиеся, кудрявые волосы так: вряд ли кто-то обратит на нее внимание.

Оливия — все еще бодрая и полная энергии — снова не замечает ее, и Эмили выходит из больницы на Уайтчепел. В восемь вечера улица полна народу — тут и там парочки и компании расположились на скамейках, из кафе и баров напротив доносится музыка; пытаясь перебежать дорогу в неположенном месте, люди спешат в метро.

Эмили поправляет сумку, вдыхает лондонский воздух полной грудью и медленно-медленно идет в сторону пешеходного перехода напротив Тернер-стрит.

— Эй, подбросить?

Она оборачивается — больше рефлекторно, чем заинтересованно — и видит, как позади нее из центрального входа выбегают две фигуры: одна в рваных джинсах и кислотно-зеленой кожанке, вторая худая, высокая, закидывающая на плечо небольшой кожаный рюкзак.

— Я на своей, — доносится до нее женский голос.

— Она что, все еще ездит? — Хохот в ответ. — Может, тебе купить самокат?

— Пошел ты, — лаконично отвечает женщина.

— Только после тебя, сестрица!

Она пытается сказать что-то в ответ, но звук заводящегося мотора и моментальный визг шин перебивает ее; плечи женщины устало опускаются.

Она проходит вперед метров семь — еще немного, и поравняется с Джонсон — а потом щелкает брелком сигнализации, и темно-синий MINI Cooper отзывается вспышками фар; еще минута — и крыша уезжает назад, повинуясь невидимой команде.

Это про эту машину спрашивали, едет ли она?!

Эмили снова завистливо вздыхает — что может быть лучше, чем после долгого рабочего дня мчаться по лондонским трассам на кабриолете?..

Свет проезжающего мимо автомобиля на миг освещает лицо незнакомки, и Эмили с удивлением узнает в ней Кларк.

Сама не зная почему, Джонсон стоит и смотрит, пока машина не скрывается вдали; и только потом, спускаясь в метро, она улыбается самой себе: все-таки хорошо, что она оказалась в неврологии.

Может быть, это ее крошечный шанс стать лучше.

Следующие два дня проходят слишком быстро — и ночная, и дневная смены полностью посвящены приемному отделению: Эмили толком не разобрала, но какая-то крупная авария за городом сбила график ее работы, превратив его в суточный. Почти двадцать часов она безостановочно бинтует, промывает, зашивает и делает уколы, параллельно заполняя тысячи бумажек. Из неврологии ничего не слышно — либо они забыли про нее, либо дата операции еще не назначена. Краем уха Джонсон слышит, что операция у глухого мальчика проходит неплохо, — но не придает этому значения: мало ли по всей больнице глухих юношей?

К утру Эмили уже не разбирает, где кто, выполняя свою работу на автопилоте, а после, падая от усталости, без сил доползает до шкафчика, где кое-как стягивает с себя белый халат, сминает его в шар и бросает на жестяное дно.

Ничего, думает Джонсон, за два выходных она его трижды постирает и четырежды погладит.

Почему-то факт того, что ей пришлось работать так много, словно бы за всю смену, злит ее; но эта злость — не яркие вспышки и не всполохи грома, нет; скорее гулкая и серая тоска по спокойствию.

Мелисса ободряюще кладет руку ей на плечо, мол, все будет хорошо; но Эмили не реагирует: кажется, нацепи на нее пульсоксиметр — и он покажет сплошные нули.

И точки.

Мел говорит:

— Ты еще легко отделалась, там у Сары трое — и все на руках.

Сторонний человек подумал бы, что речь о детях; но Эмили знает: у кого-то из ее коллег умерли сразу трое. Не то чтобы смерть ее пугает — в больницах смерть всегда блуждает по коридорам в поисках своей палаты, — но, наверное, в таком напряжении можно сойти с ума от потерь.

Или нет.

Уже когда она уходит, проскальзывая мимо Оливии — вечно заряженной батарейки с ресепшена — то слышит ее оклик.

И, поправляя копну кудрявых, идеально уложенных светлых волос, та улыбается и протягивает Эмили сложенный пополам бланк:

— Доктор Хармон просил передать, что завтра ждет тебя в операционной.

Кажется, двух выходных у нее не будет.