Голод Рехи (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 103

— Приведите его! Верните его мне!

Вкитор подхватил и вновь уложил на спину, отчего зал еще больше навалился тяжелой крышкой. Рехи вздрогнул, зажмурившись. Голос служителя давил не меньше начинавшегося бреда:

— Не можем. Полукровки есть великое зло нашего скорбного времени. Ни по людским, ни по эльфийским законам им нет жизни: едят лишь мясо и пьют сырую кровь. Великий Страж обещал послать проклятье на головы всем, кто испробует сырой крови и плоти человечьей. И вот они, выродившееся проклятье, плоды запретной связи.

Рехи вновь обрел над собой контроль, выдохнул и, не открывая глаз, отчеканил:

— Это какой Великий у вас? Который был три сотни лет назад?

Вновь захотелось посмеяться над Верховным: старик-то не видел того, что узрел Рехи. Не видел, как лиловый жрец, ведомый порывом, призвал страшное проклятье на головы людоедов, доведенных голодом до безумия. Тогда-то город уничтожал себя изнутри, поставки прекратились, дипломатия не принесла никаких плодов. И где-то в трущобах случилось пожирание плоти себеподобных. Первый ли раз? В первую ли войну? Конечно, нет. Но это увидел юный и наивный Страж Мира, лиловый дурак. И вот придумал всех проклясть, а вышло нелепо. Изменил природу и суть целого вида. Или не он, а Двенадцатый. Ответ все еще терялся. Так или иначе, Рехи вовсе не желал рождаться кровопийцей, но он просто родился. И когда молоко перестало насыщать его, перешел на кровь, как и все эльфы. Если бы кто-то сумел разорвать этот круг… Рехи задумался, что этот «кто-то», очевидно, он. Сделалось странно и тяжко от неверия самому себе: слишком мало пустынный бродяга значил для таких дел. Или нет? Здесь ему явно поклонялись. Всегда и везде порицали, гнали отовсюду, а здесь возвеличивали.

— Да. Великий Страж, три сотни лет назад призвавший проклятье, — воодушевился Вкитор. — Он…

— Слушай, старик, заткнись к ящерам. Знаю я, что там он. Все о нем знаю. И про любовь его, и про короля. И мне этот тип еще стихи читает. Короче, порядком надоел. Но все это ерунда, — с откровенным наглым пренебрежением ответил Рехи, вновь садясь.

— Стихи… Что… — Вкитор явно растерялся, но Рехи оборвал его:

— Верните мне Ларта! Я у вас вроде части культа? Вроде как главный?

Но ответ разочаровал и вновь вызывал головокружение:

— О нет, главный средь нас Верховный Жрец Саат. Ты же лишь орудие в руках нашего Создателя, Двенадцатого.

Рехи задохнулся от возмущения. Если бы не мерзкий запах гнилой желчи, идущий от Вкитора, то вцепился бы в его обвисшую складчатую шею.

— Двенадцатый безумец, — процедил сквозь зубы Рехи. — Вот и весь сказ. Тьфу, твои словеса, как зараза липнут. Еще место это…

— Ты узнаешь его? — поразился Вкитор. Рехи отвел взгляд, вновь сел, уже спустив ноги с алтаря. Он задел золотую посудину, и она с позвякиванием покатилась куда-то по массивным каменным плитам, уперлась в стену с намалеванными семарглами. Ошибки быть не могло: тот же тронный зал, тот же дворец. Только образы крылатых созданий нанесли явно позднее, возможно, в течение этих трехсот лет. Секта же чем-то занималась, создавала саму себя и поддерживала.

— Узнаю. Не спорю. Видел во снах.

Вкитор впадал в благоговейный экстаз. Он кинулся перед Рехи на колени, позабыв о боли в костях:

— Ты избран Двенадцатым! Ты — его орудие. И не нам решать, кто им станет. Мы приняли тебя таким, но на пути истинной веры ты станешь частью великой цели.

— Встань, старик, развалишься, — мрачно ответил Рехи, все больше кривясь. — Если я Страж, то не могу делать все, что захочу?

И вновь Верховный Служитель из фанатика превратился в сухого и исполнительного тюремщика:

— Нет. Ты еще не готов понять свою силу.

— Ко всему я готов. Верните Ларта!

Рехи кричал и рычал, но служитель его не слушал. Впалые губы Вкитора искривила снисходительная улыбка, которой одаривают неразумных детей. Он вкрадчиво махнул помощникам своим бездонным рукавом:

— Пусть Страж еще отдохнет.

Затем Вкитор вышел, а несколько его слуг засуетились подле дверей. И Рехи услышал, как щелкнул замок.

— Верните Ларта!!! Твари! Вы не можете запереть меня здесь.

Тяжелые кованые двери затворились, и Рехи остался в одиночестве. Ожесточенный крик вымотал его, поэтому какое-то время он пролежал в полной тишине, рассматривая в прорехи купола плывущие над дворцом облака.

Рехи раньше и не замечал, как быстро они двигаются, просто несутся черным крылом несчастий. Или они недавно пришли в такое движение? Огромные и черные, они исходили пеплом и копотью. Казалось, так же исходит и душа Рехи ядом небрежения к сектантам и болью разлуки с Лартом. Слабая надежда воспользоваться властью обернулась обыденным пониманием нового пленения.

Вскоре Рехи поднялся и сделал несколько неуверенных шагов, шатаясь и поминутно хватаясь за предметы. Но как только он дотронулся до колонны ладонью, то вновь задохнулся воздухом. Подступила тошнота. Он упал на колени, но неловко завалился набок. Слабая боль непривычно остро прошила все тело.

Очевидно, после использования линий и ожогов он сделался более восприимчивым ко всему. Казалось, что у него на всем теле не осталось и клочка кожи, содрали ее, оставили гореть на тлеющем воздухе оголенную плоть. И тело принимало послания всего мира, слышало, терзалось ими. Они впивались в каждую мышцу, пробивали кости, напитывали разум. Рехи вновь видел линии, вновь они окружали его темным лесом, который тянулся за купол. К Разрушенной Цитадели, это уж точно. Она горела где-то на северо-западе красным заревом, что не покидало ни в бреду, ни наяву и виделось даже сквозь толстые стены. А черные линии уплотнялись и уплотнялись. За ними не оставалось воздуха, терялись очертания предметов. И сквозь притащенное золото проступал тлен.

«Глупцы, они не знают. Они же ничего не знают. Конечно, ложные у вас были Стражи, если перебирали этакую мерзость, — думал Рехи, лежа на холодных камнях и вновь глядя на небо сквозь дыры в куполе. — А раньше оно иначе работало, раньше не так все было, раньше эти веревки были прозрачные и чистые. Глупцы… Отпустите меня, я должен дойти до Цитадели, так завещал Ларт. Нет. Сначала я должен найти его, найти Лойэ… И… Надо думать. Думать надо, ящер недобитый, думать, как здесь возвыситься, чтобы выбраться».

========== Голод славы ==========

Напевный голос приходил на границе сна и яви:

«Смерть споет им песню вьюги.

Все лесной ее подруги.

А буран в степях глухих

Занесет поземкой их.

Похоронит, завернет,

Ведь простой они народ.

Потерять да не найти

Цель в погибельном пути.

Но вдвоем идут-спешат

Дикий воин и солдат,

Предводители глупцов

В мире проклятых отцов.

Потеряет песню вьюга

Смерти верная подруга

И оскалятся клыки:

Монстры дикие близки.

Пепел ляжет вместо снега.

А вдали маячит нега

Без падений и борьбы —

К ней ведут одни гробы.

Разморенный и спасенный

Не найдет среди потемок…

Смысла вечного юдоль.

Странников ты не неволь.

Пусть сбивают ноги в кровь.

Вьюга, ты им славословь!»

Лиловый жрец или то, что от него осталось, его голос, отпечаток личности, опять придумывал стихи. Теперь приплел какую-то вьюгу, наверное, пепельную. Но среди иносказаний Рехи четко узнал два образа. Себя и… Ларта.

Ларта, от расставания с которым больно щемило сердце. Он все не приходил, не появлялся, не спасал, не передавал весточку. Рехи боялся признаться: а, может, не было никакой дружбы, никакой… любви. Ничего не было. Просто путь безумцев, путь обреченных. Но тут же одергивал себя: если Ларт спасся, то имел полное право не лезть в Бастион, где его ждала неминуемая гибель. Иногда ради спасения жизни друзей надо отпускать, а не тянуть за собой.

Но если бы хоть кто-то четко сказал, куда и как мог направиться Ларт, ведь там, возле гор, скитались недобитые ящеры из разоренного гнезда, случайные караульные, которые не слышали приказ жрецов, еще какие-нибудь неведомые твари. Словом, сотни опасностей ждали подкошенного раной воина, оставленного к тому же без меча. А тут еще лиловый твердил что-то о смерти, отчего совсем противно становилось.