Голод Рехи (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 16

— Мы поймали еду! — последнее, что услышал Рехи, когда кто-то приложил его сзади по голове.

«Отличное» завершение поединка! Просто «отличное»! Хитрая Лойэ скрылась вовремя среди развалин и даже не попыталась предупредить. Это ли не предательство с ее стороны? Пожалуй, зря Рехи болезненно осмыслил свое. Разрушенный мир не ведал благородства.

«Еда?! Людоеды… Эльфоеды!..» — пронеслось первобытным ужасом на фоне меркнущей картинки черных небес. Оставался ли теперь шанс очнуться? До чего же все нелепо, неказисто, искорежено!

========== Эльфоеды ==========

Рехи сперва решил, что очнулся, но после удара по голове это не так-то просто, к тому же картина предстала совершенно незнакомая.

Житель пустоши уж точно никогда не прогуливался по галереям помпезных дворцов, не видел мраморных колонн с затейливой резьбой, не вдыхал аромат пышных роз и разноцветных лилий. Вообще он и слов-то таких никогда не знал, но во сне всякое случается, поэтому Рехи даже не удивлялся.

Он вновь парил призраком, легко рассекая воздушную гладь. Воспринималась как должное красота неизвестного огромного строения. Множество искусных статуй, картин-гобеленов и барельефов с изображением неких гербов ничуть не изумляли, словно когда-то все это существовало неотъемлемой частью мира. Мира до Великого Падения — вот, что четко отметил Рехи даже в беспамятстве.

Что ж… Возможно, он уже умер и по недосмотру каких-нибудь сил угодил в прошлое. Или в лучшие миры, о которых так мечтательно твердили старики. Хотя вряд ли в идеальных сферах шли переговоры о войне…

Два человека медленно шли вдоль галереи, и их не радовали дивные ароматы сада, не услаждало слух щебетание разноцветных птиц. На обоих лежала печать тревоги и даже растерянности, однако оба, вероятно, не привыкли поддаваться воле течения. Они еще не догадывались, что постигнет их мир, они еще не видели Падения. Рехи мысленно усмехнулся, то ли с горечью, то ли со злорадством.

— Белая Крепость не выстоит, мой король, — подобострастно сутулясь, рассыпался в извинениях сухонький человечек в желтом балахоне. Одежду его украшала вышивка, красная оторочка змеилась узорами вдоль пояса, ворота и рукавов. Свет отражался от дорогой ткани, играл переливами так же, как и на смоляно-черной острой бородке. Человечек все извивался, семеня за собеседником. Но вертлявость и желание угодить шли вразрез с решительными тонкими губами и стальным взглядом, которого недовольно избегал второй, плотный и невысокий.

— Нам не хватает людей или стены недостаточно крепки? — отвечал, наверное, тот самый «мой король». Вроде бы так величали в старые времена правителей больших кусков земли. Наверное, они все носили на головах нелепые рожки, насаженные на круглую основу, а еще за ними волочились длинные красные плащи. В пустоши за такие тряпки любой ящер запросто бы схватил. Впрочем, Рехи ничего не раздражало. Он просто слушал и смотрел, пока позволяло время, с какой-то тайной печалью, будто он уже много лет назад попробовал жизнь, где и вкушал сочные плоды, и наслаждался шелестом листвы. А король с советником — о, еще одно старое-новое слово — оставались скорее фоном. Впрочем, они обсуждали начало какой-то войны. И это отчасти заинтересовало.

— Нам не хватает людей, господин, — еще больше сутулился советник, словно в иных обстоятельствах он достал бы из-под земли целые легионы. Любят же люди навешивать на себя клеймо вины.

— Тогда… — король запнулся на мгновение, но продолжал решительно, точно самого себя убеждая: — Мы должны перекинуть из-за моря гарнизон наемников. Мы выставим их в битве.

— Казна подвергнется опустошению, — выдохнул советник.

— Если у нас не будет армии, казна достанется завоевателям!

— Да, вы совершенно правы.

Наемники, деньги… Рехи представлял, что кто-то сражается за еду, кто-то за свои семьи, но на самом деле — ради выживания, не более того. Деньги — так эти странные люди называли круглые блестящие штучки. Невольно всплывал отзвук перезвона монеток. Впрочем, во сне всякое возникало.

«Да еще я зачем-то слушаю разговоры людей…» — осознал Рехи, но эти двое не напоминали кровожадных людоедов. Они отличались и от знакомых эльфов, но, наверное, до Падения все было иным. И что же привело к нему? В Рехи разгорался интерес, не сожаление и не злость, а интерес зеваки, который наблюдает случайную драку.

— Мой брат всегда готов загрести своими лапами самые лакомые куски, — вздыхал король, опускаясь на каменную скамью возле круглого изящного фонтана. — Ненасытный. Война неизбежна. Только пока мы говорим, время работает против нас, — правитель величественно махнул рукой. — Вели явиться писарю, а потом немедленно отправляй гонцов. Нам нужна эта армия, и мы обязаны выиграть эту войну.

— И пусть Двенадцатый будет милостив к нам, — воздел ладони к небу советник. Кого он там надеялся рассмотреть? Во двор заглядывало солнце, над головами сквозил лазоревый купол, осыпанный перьями облаков. Вот такой картине Рехи уже поразился, попытался потереть глаза. Но потом успокоил себя: это же сон. Хотя, если что-то приходит видениями, значит, с какой-то целью. Неужели вечная ночь началась уже после Падения? Не хотелось верить, будто они какие-то неправильные или вообще больные. Может, об этом-то все и говорило, но на протяжении «четырех рук» лет Рехи на себе этого не испытывал. Еще бы сказали, что раньше молились Двенадцатому Проклятому. Но, похоже, все так и обстояло, потому что король милостиво кивнул:

— Да, пусть будет… — но не слишком молодое лицо исказили морщины. — Если он еще слышит нас в своей цитадели. Последний раз его видел воочию мой дед.

— Милорд, будьте более почтительны к нашему воплощенному божеству! — не по чину возмутился советник. — Он не обязан показываться Вам, но он все слышит, я уверен. И его заступничество нам понадобится.

— Да, хоть чье-то… Лишь бы война не затянулась.

«Двенадцатый Проклятый? Милостив? Бред какой-то! Они поклоняются ему, как… как божеству!» — обескуражено охнул Рехи, все чувства смешались, закипая и путаясь.

И еще этот извечный надоедливый голос заунывно напевал:

«Во сне пришло начало той войны,

После которой потускнели сны.

Перепахал народы крыла взмах.

Остался черным вестником лишь прах:

Так черный ворон перья разбросал,

Весь мир сгорел, пожрал его пожар.

На судьбах шрам, истлела доброта.

И все иначе было, но когда?

Неужто не терзали яро плоть?

И тягу рушить как им побороть?

Склевало память воронье войны,

Мир окровавлен, он не видит сны».

Наверняка, это тот самый «голос» крутил старые воспоминания, обучал ненужным ныне словам. Кому, спрашивается, интересны барельефы? Фонтаны? Фламинго? Особенно когда вокруг только вонь, кровь и голод пополам со злобой и вечной борьбой.

Лица короля и советника плавились, рассыпались хлопьями пепла, их сметал огненный смерч. И не только их: рушились города, сравнивались с землей крепости. Предстало целое поле брани, но без победителей и побежденных, ибо все корчилось в агонии от огня и застывало пепелищем смерти. Все поглощал ненасытный пламень, превращавший сады в пустоши, а людей лишь в обугленные кости или в зыбкий прах. Ужас умирания взревел оглушительным воплем, последним стоном.

Легкое парение призраком прекращалось. Сначала обрушились жгучая боль в левом боку и ломота в запястьях, потом звон в ушах, и еще зачесалась рана на затылке. От неожиданности с губ сорвался слабый стон, хотя оставаться в дивном старом мире отчего-то совсем не хотелось. В обреченном мире хорошо лишь тем, кто еще надеется избежать конца.

Рехи-то помнил четко: все умирает, все неизбежно распадается пеплом и тленом. Только кому-то роют могилу поглубже, кто-то сгорает, кого-то съедают ящеры. А иных — людоеды.

Вот к ним Рехи и попал, обнаружив себя привязанным к грязному столбу. По неестественно выгнутой спине ползали мурашки боли и холода от прикосновения местами скользкого, местами заскорузлого материала, то ли дерева, то ли металла. Зрение не прояснялось, но вокруг сновали силуэты, чуткий слух доносил отрывистые реплики: