Голод Рехи (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 71

«Я один… снова совсем один. И снова предал», — понял Рехи, неуютно поводя плечами, будто стряхивая что-то липкое. Конечно, Ларт пленил его, мучил, ломал, заставлял совершать ужасные вещи во имя себя. Но в итоге они оказались заодно, они сбежали. А в решающий момент не хватило ума и воли потащить дальше за собой. Да хоть связанным, в конце концов! Лишь бы живым. А теперь, наверное, уже погорели и кости.

— Это я разрушил деревню. Я позвал Двенадцатого, — пробормотал Рехи, с трудом шевеля рассеченными губами. Он вдыхал отравленный воздух, давился едким пеплом, закрывая лицо воротом туники. В груди все горело, силы иссякали. Впрочем, не так уж много осталось причин цепляться за жизнь. Только Цитадель. А в ней… Митрий обещал неизбежный конец. Хотя хотелось бы набить самодовольные морды и Двенадцатому, и Митрию, обтрепать белые перышки семаргла, чтобы не бросал на дне отчаяния.

— Ну? Что сейчас я должен понять? — выкрикнул в небо Рехи, прямо в рассеченные алыми отблесками тучи. Но никто не ответил. Возможно, не все злоключения служили именно испытанием. Возможно, кара касалась именно полукровок. А на их долю хватало бесчинств. За поедание своих собратьев три сотни лет назад посулил проклятья самонадеянный «лиловый жрец». Догадывался ли он, во что превратится его мир? Понимал ли, что у многих не останется иного выбора?

«Случилось бы извержение, если бы они не свергли Ларта?» — подумалось невольно Рехи. Полукровки предали своего короля, переступили последний закон. Хотя запах серы витал уже давно, пропитывал пещеру с глубоким озером. Теперь на ее месте зиял провал, напоминавший чей-то разорванный рот с отрубленной челюстью. Рехи отвернулся, чтобы не вспоминать о тяжком времени своего пленения. Он не сожалел о полукровках. Но все еще рыскал по пустоши в поисках одного из них.

Взметенный песок с горьким пеплом путал направления, перемежал землю и небо. Только красный сигнал на далеком горизонте сиял неизменно ярко. Возможно, так разрушитель мира «приглашал» своего последнего жреца. Это будило гнев, бушующую ярость — нет, не из какой-то великой миссии одинокий эльф плелся на верную погибель, только от отчаяния и несправедливости. Или это цель очередного опыта такая: Страж Мира обязан терять всех, кто ему дорог?

Впрочем, что уж твердить о потерях, раз он сам ушел. Бросил. И снова сожалел об этом. Оттого бродил кругами, все дальше уходя от дымящегося разлома. Но картина вокруг не менялась, не утешала и не давала подсказок. Впервые Рехи не думал о голоде, впервые не заботился о том, где бы достать свежей крови. Его мучил совсем другой голод, теснящийся где-то под сердцем, отравляющий, словно опять задели ядовитым клинком. Неужели все повторялось? Никто не давал ответов, никто не приходил, на все четыре стороны стелилась пустыня, которую накрыло полотнище ночи.

Когда Рехи потерял всякую надежду отыскать хоть кого-то, до притупленного грохотом слуха донеслись истошные стенания:

— Это была высшая кара! Это Двенадцатый сделал с нами!

Их переполняли отчаяние и боль, помноженные на непередаваемые страдания. Рехи прислушался, вытянул шею. Что-то болезненно перемкнуло в груди, что-то пронзило под ребрами, как острие копья. Он смутно узнавал голоса, хотя под вой песчаной бури едва ли оставалась вера звукам. Возможно, так зазывали призраки, воспарявшие тенями из разлома. Возможно, собственный рассудок обманывал от чувства вины. Слишком хотелось бы услышать голос, всего один. От того Рехи еще больше напрягся, направляя свои стопы на зов.

— Двенадцатого нет! Он умер! Никого нет!

Вот снова этот голос, эти переполненные горечью слова. Смысл почти не различался, только отпечаток великой скорби. И слишком знакомое их звучание разъедало глаза неверием самому себе. Или то лишь пыль увязла на ресницах, смежая веки?

Так или иначе, Рехи непроизвольно перешел на бег, несколько раз упал, прокатился клубком по каменистому склону, ушиб правый бок — все это оставалось за гранью восприятия. Собственное тело показалось лишним и малозначительным, в какой-то момент почудилось, словно вокруг мир состоит из одних только линий, раскаленных и страшных. Но где-то меж них вновь блестела неповрежденная, едва мерцала. Рехи видел ее не глазами и двигался к ней не ногами. Тело же уверенной непоколебимостью отмеряло шаги по песку.

— Двенадцатый! Двенадцатый! За что ты проклял нас? За что ты проклял себя? — вновь донесся глас. И пустыня содрогнулась от него. А Рехи наконец-то пробрался сквозь тучу пыли.

По пустоши, практически припадая к шершавому песку, брела крошечная группка искореженных созданий. Тех, кто раньше гордо называл себя полукровками, величал себя отдельным племенем. Теперь от них осталось только пятеро, может, шестеро. Рехи сбивался со счета, потому что выжившие после разлома выглядели единым страшным клубком ран и ожогов. Средь них выделялся лишь один, еще напоминавший живое создание. У него только на руках пузырились свежие волдыри, да лиловую тунику прожгло в нескольких местах. Да еще на шее под паклей белых волос бугрился нарывом свежий укус. Он же вел своих людей…

Он. Он выжил.

Рехи застыл на месте, готовый завыть от раздиравшей грудь радости и ненависти. Вновь все смешивалось, но в прошлый раз он так ликовал только после «воскрешения» Лойэ. И от воспоминания вновь на него навалилось ощущение предательства.

— Двенадцатый, защити нас! — молили выжившие полукровки. Только в самый темный час они обратились к старым богам. Один Рехи ведал, что бог его мира никакой не бог, а невесть что. Да и существовал ли где-то… иной? Если все это происходило со всеми ними, если они настолько упивались жестокостью. А теперь не менее жутко расплачивались. Или воздаяние — лишь сказка стариков? Возможно, никакие события не имели связи. Но каким совпадением объяснить, что вновь перед Рехи стоял Ларт? Его Ларт.

— Никто не следит за нами, никто не направляет! — кричал исступленно опальный король. — Этот мир проклят его создателем! Проклят его болью! Его безумием!

И Рехи лишь соглашался, недвижимо застыв поодаль. В какой-то момент захотелось вновь сбежать, кинуться прочь. Не вдыхать смрад обожженных тел, не приходить на помощь тем, кто мучил и собирался съесть, а главное — не смотреть в бледно-синие пугающе расширенные и неподвижные глаза Ларта. Взгляд его ощупывал пустошь, но некоторое время даже не замечал Рехи. Потом Ларт сморгнул, его брови сошлись к переносице, губы искривил жестокий оскал.

— Ну что, пришел позлорадствовать? — глухо отозвался он. — Пришел поглумиться над падшим королем? Вот он, мой народ.

Показалось, что эти с виду спокойные слова пронзили землю, и она вновь загудела, заходила зыбучим песком. Рехи переступил с ноги на ногу, потому что почва уходила, как ему показалось.

— Вот и все, кто выжил… Вот и все, кого я вытащил, — уже обращаясь к себе, пробормотал Ларт. Тогда-то Рехи обратил внимание, кто безвольной тряпицей повис на плече опального короля исчезнувшего племени.

При иных обстоятельствах, наверное, не удалось бы узнать обгоревшую женщину. Кожа ее покраснела, покрылась волдырями, местами обуглилась, на левой ноге в окружении черного пласта спекшегося мяса, кажется, проглядывала кость. От остатков белых волос и бровей несло паленым. Хотя хуже пахли, конечно, многочисленные раны. И все же чутье не могло подвести. Это была она.

— Телла… Надо помочь ей, — неуверенно протянул Рехи. Почему же Ларт вытащил именно ее? Ее, зачинщицу проклятого бунта. Ее, затаившую бесконечную злобу на всех, кто держал в рабстве. Хотя если бы не она, если бы не побег из деревни, то Ларт не отличался бы от полуживых угольков, в которые превратились последние пять полукровок.

— Ей уже ничем не помочь… — выдохнул Ларт и с какой-то необъяснимой нежностью погладил умирающую по волосам. Она оставалась в глубоком беспамятстве. Рехи заметил, что правый бок ее начисто распорот, как будто неким острым предметом. Возможно, мечом. Не Ларт ли нанес эту рану? Да вряд ли. Если бы намеревался уничтожить мятежницу, доказывая свою власть, то уже убил бы.