Дети, которые хотят умереть (СИ) - Гаd Григорий - Страница 54

Родились они вместе, умрут порознь.

Из Риты перестало течь. Она поднялась с писельника, смыла воду. Трещины на зеркале расходились из улыбки брата по всему его лицу и мускулистой шее.

— О брат! Как ты позволил так себя унизить? — сказала Рита. — Как ты позволил разбудить себя такому слабаку, как Сингенин Широкоротик?

Брат молчал. Теперь он всегда молчал.

— Продул такому жалкому неряхе. Спустил такому вонючему сопляку, — сказала Рита. — Смотри, брат, какому ничтожеству ты просадил честь, клан, свою собачку Бесхвостого. И меня!

Рита ударила кулаком в зеркало. Стеклянные осколки посыпались в умывальник, сверкая как брызги дождя.

— Я думала, Сингенин — невообразимый, сильный, неподражаемый, — сказала Рита и вынула острый осколок, воткнувшийся между костяшками. — Думала, Сингенин желал владеть Апостоловой-сан, как мной, а у этого гнусного плаксы просто щемило сердце от того, что увидел ее труп. Разбудил Апостолову-сан не этот глупый сыкун, я тебе точно говорю! Наш грустный мальчик ни за что бы так не поступил.

Красный сок стекал из руки Риты. Она нарисовала пальцем на битом зеркале красную улыбку поверх губ брата. Она не ощущала подушечкой пальца острых краев и трещин разбитого стекла. Изогнутая черта на зеркале становилась все краснее, все ярче, а она водила пальцем по треснутому стеклу и не ощущала ничего, кроме злости.

— Наш нежный недотрога, — сказала Рита, — наш ранимый мальчик и ударил-то меня, только когда я засунула его в себя, и ему оставалось либо взять меня полностью, либо оттолкнуть. Сильный бы взял, так ведь, брат?

Брат молча улыбался двумя улыбками, язвительной своей и сочно-красным рисунком Риты. Огненно-рыжие вихры на его голове торчали во все стороны.

Всегда, когда брат омывался в бадье, Рита намачивала эти вихры, делая послушными, и расчесывала мягкими-мягкими неторопливыми движениями. Брат садился низко в бадью, спина его прижималась к борту, срубленному сверху случайным ударом катаной во время вечерних упражнений. Острые зубья ржавой жести торчали рядом с огненным затылком брата, и Рита постоянно сдирала об них кожу с руки, когда чесала книзу рыжую гриву. Красный сок капал с ее запястья в теплую воду, омывал тело брата, а Рита продолжала чесать мягко-мягко, бесконечно долго, неторопливо.

Но вот некоторые, видите ли, слишком честолюбивы и хотят только сразиться с ней.

— А наш трусливый Широкоротик, конечно, оттолкнул, — сказала Рита. — Он хотел меня, но оттолкнул, потому что всего боится. Ты, брат, не боялся ни крови, ни драк, ни голых наложниц. Кого хотел мой брат, того пытался получить, а кого не мог получить — убивал.

В последний раз, когда Рита омывала брата, к ним в комнату постучался сэме Неуместо-сан. Сэме поклонился и передал от Бесхвостого, что клан Красоткина хранит на верхних этажах общежития запасы еды. Сидя в бадье, брат слушал. Нагой и сильный.

— Ненавижу мыться в холодной воде, — сказал брат. — Пока ты говорил, вода остыла. Потрогай ее.

Это был приказ оябуна. Сэме наклонился и коснулся рукой водной поверхности между торчавшими из нее коленями Стаса. Тогда брат и схватил его за плечи. Брат со всей силы дернул сэме вниз. Окунул головой в воду. Насадил горлом на ржавые зубья содранной сверху жести.

В туалете Рита говорила:

— А этот трусливый недотепа дрожит, когда видит меня голой! Если наш недотыка не хочет желать меня, я мечтаю тоже не желать его. Хочу, чтобы он умер грязным, вонючим, пугливым и таким же скромным. Нет, брат, только подумай: Широкоротик оттолкнул меня!

Сэме рухнул на колени, руки его бешено молотили по бортам бадьи, по воде, по голым плечам Стаса. Брат навалился на его плечи и вдавливал открытое горло в острую жесть. Вдавливал, вдавливал, вдавливал, вдавливал… Пока кипящие красные фонтаны не разорвали шею.

Кровь летела повсюду, вместе с ней в воздухе разлилось тепло. Рита сбросила с себя кимоно и закружилась в горячих струях, бивших в нее. Кровавые лучи грели ее кожу как поцелуи летнего солнца. Рита кружилась и хохотала. Она поднимала руки, чтобы ее холодным подмышкам тоже досталось тепла. Жар растекался по телу, щекотал груди и промежность, затекал внутрь нее. Так счастливо она смеялась в последний раз.

В туалете Рита говорила:

— Дух грязного Широкоротика — не сталь, не меч, как твой, брат. Этого недотепу словно вылепили из хлипкой глины, настолько он во всем не уверен. Нет, на самом деле его вылепили из говенной кучи. Из жидкого дерьма, настолько вонючего, что даже мухи на него не садятся. Иначе бы он разве оттолкнул меня?

Брат выдавил из сэме остатки крови в воду. Отбросил дохлую тушу на пол. После того как закончит мыться, брат откроет окно, выкинет мертвого сэме в холодную ночь и скажет: «Ра-аз птенчик».

Колени брата торчали из темной воды как два скалистых острова из розового камня. Широкая грудь лоснилась от брызг крови. Сестра подошла к желанному брату; оба с живота до головы красные, словно их усыпали багровыми лепестками дикой розы. Два комка разделанного мяса с белыми белками глаз. Два голых рыжих чуда, что исторглись из утробы давным-давно. Прошлое зашепталось на ушко с настоящим.

Хлопнув по борту бадьи, Стас сказал: «Лезь сюда».

Рита взобралась на брата, уместила бедра между его согнутых коленей. Теплая вода накрыла ее красные ягодицы и ноги. Брат обнял сестру, вдавил ее в воду, в себя под водой. Рита закашлялась. Ей в рот затекла вода, солоноватая, сладковатая, вкусная, и Рита не прочь была бы ее попить, но ей в глотку залило слишком много сразу.

Стас сказал: «Тихо ты». Из его рта пахло прокисшим молоком, которое давали на завтрак.

В воде, верхом на брате, Рита закрыла глаза. Влажно, тепло, теперь еще и темно — так наверно было внутри материнского лона до того, как оно выплюнуло Риту с братом наружу. До того как их изгнали из черного покоя в жестокий мир, где смерть разлучает братьев и сестер.

В туалете Рита сказала:

— Почему слабый Широкоротик, а не мой гордый брат сделал меня сильнее? Почему не ты, а этот слизняк, этот муравей убедил меня не стыдиться короткого меча? Почему пугливец голых грудей обратил меня в чудовище? Я больше ничего не боюсь только благодаря ему, стыдись, брат!

В бадье, в их железном лоне, в сладко-солоноватой воде брат сдавил внутренности Риты и назвал ее «моей дыркой». Рита даже не могла представить, что может быть лучше.

Брат сдавливал сестру все крепче и крепче, пока Рита почти не потеряла сознание. Она сказала, что ее сейчас стошнит. Тогда Стас слегка отпустил Риту, отвернул ее лицо в другую сторону от себя, затем снова стал давить так же крепко. Он всегда был таким внимательным, ее брат.

Рита говорила зеркалу над умывальником:

— Как такой слабый трус может побеждать сильных самураев? Между его волей и поступками копится столько сомнений, что, пока он сквозь них продерется, годы пройдут. Но он легко расправляется с теми воинами, кому для действий не нужны никакие усилия. Неужели и я так могу, брат? Я тоже слаба, но разбудила дайме клана Рейгена. Видел бы ты, как качался мой вакидзаси в его промежности! Словно черный цветок на сером стебле! Ничего прекраснее я не создавала.

Со дна ржавого лона поднялось что-то твердое, что-то упругое, будто бадья отрастила пуповину и искала у Риты пупок, чтобы соединиться с ней и начать кормить. Брат цепко держал Риту, а это твердое нечто копалось в ней, шерудило внутри, толкалось, вело себя по-хозяйски. Железные борта под Стасом скрипели. Кровь сэме на теле Риты свернулась. Вязкие красные сопли облепили ее волосы и лицо. Заклеили рот. Она хотела крикнуть, позвать на помощь брата, и не смогла разомкнуть губы.

Рита сказала призраку брата:

— Я не смогла зарезать Широкоротика ночью, — сказала Рита. — Днем со спины тоже. Он так безмерно боится смерти, что всегда осторожничает. Он всегда слышит мои движения, даже когда спит. Жалкий трус.

Лежа в бадье, брат терся лицом об шею Риты. Если бы он отпустил ее, она бы выскочила вон — подальше от твердой штуки внизу. Но он не отпускал. Сжимал крепко, до синяков.