Дети, которые хотят умереть (СИ) - Гаd Григорий - Страница 55

Брат закричал: «Ах, да!» — прямо в ее склеенные губы и откинулся назад с такой силой, что борты стали ломаться и падать на пол один за другим, как от землетрясения. Вода растеклась по всему полу. Их одежда, их мечи, их спальные тюфяки — все промокло. Промок труп сэме, который через пять столовок будет сброшен в темноту за окном. Навстречу птичкам.

Рита снова ударила по зеркалу. Дождь осколков осыпал ее кулак. Забавно было бить брата теперь, когда он только улыбался и не давал сдачи. Как замороженный. Как мертвец.

— Я должна Широкортику так много, — сказала наложница, — хочу раскромсать его на куски. Издырявить насквозь мечом. Бросить в окно как птичку. Будет знать, как отталкивать меня.

Вода схлынула из бадьи и обнажила шланг, который только что копался внутри Риты. Кожаный отросток поник и обмяк. Белый сок капал с его кончика. И эта терзавшая ее штука росла прямо из паха желанного брата. Вот что ужасно. Сказка кончилась.

Рита разодрала ногтями корку на губах. Из мертвого сэме с глухими хлопками пошли газы. Его хакама в промежности была более темной. Воняло кислым, воняло мочой.

Стас скинул Риту с себя и поднялся. Она с укором посмотрела на обожаемого брата. А он сказал только: «Уберись». И потащил труп к окну. Рита потрогала себя между ног. Оттуда текла ее собственная кровь. И белый сок брата.

Вода на полу хлюпала под сандалиями брата. Труп не прекращал пускать газы.

— Я стравила его с Красоткиным, и Красоткин мертв, — говорила Рита призраку. — Пыталась поссорить с Лютиным, но тот оказался дрессированной шавкой Бесхвостого. Что бы я ни придумывала, Широкротик никак не подохнет. Как мне его разбудить, брат?

В тот день их тюфяки промокли насквозь. Провоняли запахом избитого до смерти животного, его кровью, мочой, говном и болью. Сколько бы Рита не стирала их, не сушила на батареях, не проветривала, свесив в окно, — каждую ночь брат и сестра будто спали на великанских тряпочных затычках, подобных тем, которые наложницы засаживают внутрь своих лохмушек, чтобы в дни краски не прыскать повсюду кровью. Еще много ночей брат и сестра зажимали носы прищепками перед сном.

Призрак исчез в разбитом зеркале туалета. И оказался рядом с дверью. Ладонь брата рубанула по воздуху. Рита пошла за ним в коридор.

Стоя у стены, Широкоротик спал. Синие глаза сразу открылись, только Рита переступила порог туалета. Он ведь всегда все слышит. Жалкий трус.

Брат прошагал мимо Широкротика, не взглянув на него. Как храбрец с трусом несхож, хоть оба воины! Один достоин владеть любой и погиб. А Рита досталась живому, который и жить-то по-настоящему не смеет.

На лестнице брат рубанул ладонью в сторону высокого прямоугольного окна над ступенями. В уличной тьме мигали десятки далеких желтых огоньков. Кирпичные бараки начальной школы.

— Вот как его убить… — прошептала Рита. Сзади Андрей спросил:

— Кого убить?

А не догадаешься, тупица!

Рита повернулась к Андрею и сказала:

— Для моего господина кого угодно. Хоть саму себя.

— Лучше уж рисуй желтоглазую лису, — сказал Андрей. — Ты слила воду? Идем спать?

Брат улыбнулся и рубанул ладонью воздух рядом с шеей господина. И Рита засмеялась. Таким остроумным желанного брата она еще никогда не видела.

Ее смех струился вниз по лестнице до самого дна их мира — школьных подвалов. Желтые огни по одному затухали в окне над узкими ступенями.

Андрею снова снились пальцы Риты.

Мягкие подушечки погладили лезвие катаны. Раз, другой. Кожу содрало с пальцев сразу. Во все стороны стрельнуло маленькими комками мяса. Красный сок потек по клинку. Рита не отпрянула. Ее ладони страстно натирали меч, алые обрезки сыпались, кусок за куском. Слой за слоем. Голая кость скрежетала по металлу.

Нужно остановить ее.

Нужно остановить ее.

«Остановить меня? — сказала Рита, — но ведь ты сам тычешь в мои руки своей острой палкой».

Клинок рос из чресел Андрея, теперь он видел. Его бледная кожа плавно переходила в твердую сталь. Никаких разрывов или швов, никаких следов сварки. Просто железный изогнутый дрын торчал из него как гвоздь из досок.

Рита подняла кисти вверх. Обглоданные мечом кости сияли белизной. Руки скелета. Костные фаланги сужались к кончикам и торчали острыми когтями. Лапы чудовища. Обрывки человеческой кожи высовывались из-под рукавов кимоно как кисточки бахромы. Как слипшиеся макароны на снежно-белой костяной посуде.

«Сначала ты зарезал моего брата, — сказала Рита, — а теперь делаешь меня виноватой в том, что заставил дергать твою штуку?»

Она сжала все костяные пальцы в кулаки, все, кроме указательных. Два тонких перста целили в лицо Андрею.

Прошу, прекрати делать себе больно.

Прошу, прекрати дергать эту мою штуку, если она в самом деле моя, потому что я ее впервые вижу.

Рита сказала:

«Все равно моя очередь. Давай теперь я потыкаю в тебя свои палки».

Она шагнула вперед к Андрею, острие клинка ткнулось ей в живот. Алое пятно выступило на сером кимоно.

Стой!

Она шагнула второй раз. Клинок со смачным хлюпаньем погрузился в нее. В ответ наружу брызнула кленовая краска. Много кленовой краски.

Назад!

«Так стоять или назад?» — спросила Рита и снова шагнула вперед. Лужа краски на ее животе стала пузыриться, синеватые бледные черви в прожилках всплыли на поверхность и обвили кольцами клинок.

Прекрати это делать.

«Если тебе так не нравится, — сказала Рита, — почему сам не отойдешь?»

Если я двинусь, эта штука выйдет из тебя, и ты истечешь кровью.

«Одни отговорки», — хмыкнула Рита. И еще глубже насадила себя на сталь. Венозные черви вылезли из нее полностью и стали мотками прямой кишки. Серые внутренности Риты повисли резиновым венком на клинке, который захватил промежность Андрея, болтались на этой стальной палке, которая сожрала его тыкалку вместе с двумя шарами, а наложница даже не морщилась. Спокойно шагала вперед. Толкала вглубь себя острую железку. Целила голыми костяными фалангами в лицо Андрею.

Раз, только раз нужно до усеру испугаться, чтобы внутри тебя что-то обмерло и ты стал бесстрашным.

«Хватит просто глазеть», — сказала Рита и воткнула костяные когти в синие глаза. Рой звездочек в ярко-красном ореоле боли сверкнул в глазах Андрея, прежде чем они вытекли ему на лицо.

Пора умирать. Очень кстати. Умираю. Умираю. Все, умер. Ура.

Достойно порви с этой жизнью, чтобы тебя пустили на тропу, которая ведет к вечной жизни. Этот сраный порочный круг бесконечен?

Как бы то ни было, ты снова не спишь. Ты проснулся.

Окно снаружи словно заливало струями черного молока. Андрей поднялся с тюфяка. Сквозняк пролезал сквозь щели в стенах и прикасался к его голому телу. Только по коже пробегал не холод, а нестерпимый жар.

Будто в печи сидишь.

Разодранная школьная форма серела на полу распластанным трупом. Андрей перешагнул ее и прижался горячим лбом к холодному окну.

«До чего ты себя довел, человек, — проскрежетал волк за ширмой, — ты заболел».

Андрей закашлялся и прохрипел: «Не дождешься».

«Такое чувство, что ты рад этому, — сказал волк, — и кошмарам, которые не дают тебе спать, ты тоже радуешься. Будто, страдая, ты наказываешь себя за то, что все еще жив».

Андрей снял сопли с лица, вытер руки об окно и сказал: «Тогда почему я не радуюсь тебе, мой самый мерзопакостный кошмар?»

«Потому что я напоминаю о тех, кого ты убил», — сказал волк.

Завали! Это ты их убил, не я.

«Их убил Сингенин Андрей, — сказал волк, — сейчас ты — Сингенин Андрей».

Ошибаешься, волк. Ты напоминаешь мне не тех, кого я убил. А тех, кого я потерял.

«Ах, да, ты же у нас слабачок, я как-то позабыл», — хмыкнул волк.

Андрей смотрел в окно. Сквозь стекло и зеленые сопли на нем, в мокрой тьме осенней ночи Андрей искал свет, который не должен был умереть. Ведь без света нет тени.

«Подари свою мечту врагам. И она точно их прикончит», — сказал волк.