Ловцы жемчуга - Пашек Мирко - Страница 18

Господин Попастратос курил турецкие сигареты и наблюдал за ним. Некоторые из гостей уже начали приходить в себя; расслабленные и обессиленные, они не имели воли для того, чтобы заставить себя подняться и уйти. Наконец, и они ушли…

Лишь тогда очнулся Абдаллах и тут же бессильно поник на пол, как будто ветвь, на которой висела его одежда, обломилась.

Настала долгая тишина.

Господин Попастратос продолжал курить. Он приказал приготовить Абдаллаху постель, полагая что сыну Саида будет трудно дойти до дома. А Абдаллах начал понемногу пробуждаться от летаргии, которая обычно наступает после кната… наконец, он поднял голову и огляделся по сторонам, словно забыв, где он находится, словно разыскивая те чудесные райские сады…

— Спасибо тебе, Абдаллах, за то, что ты почтил своим посещением мой скромный дом, — произнес господин Попастратос так ласково, как только смог. — Двери его всегда открыты для тебя.

Но Абдаллах даже не взглянул на него. Он озирался по сторонам. Господин Попастратос, догадавшись, что его мучает жажда, налил ему воды. Абдаллах выпил, не заметив, кто напоил его.

— Дай еще! — произнес он.

Господин Попастратос снова налил воды, но Абдаллах качнул головой:

— Дай мне кната!

Господин Попастратос удивился; он знал, что в Йемене многие жуют эль-кнат, но только один раз в день, или в крайнем случае два. Но сейчас… Минуту он раздумывал…

— Кната! — настаивал Абдаллах, и в голосе его слышалась мольба.

Господин Попастратос встал и принес еще охапку. Потом засвистел, вспомнив о господине Бабелоне. Не могло быть сомнений в том, кто из них двоих окажется победителем.

Однажды вечером, тем вечером, когда Абдаллах бен Али наслаждался кнатом, Саффар сошел на берег. Остальные матросы сидели на палубе и пели старинные песни, то тоскливые, то радостные.

Ему захотелось побыть одному, побыть в тишине.

Только что среди туч появилась луна, круглая, как овечий сыр, бросавшая свои лучи на спокойную гладь моря. Саффар спустился по трапу, нашел на пристани укромное место и сел в тени одного из столбов, к которым привязывают лодки. Он был недвижим, и казалось, слился с этой тенью. И европеец, который застал бы здесь его — нагого туземца, любующегося морем, луной и ночью, — был бы поражен.

Но Саффар пришел сюда не любоваться морем. Он смотрел на него, чтобы отчетливей вспомнить события прошлой ночи, когда он сам вел корабль, чувствовал в руке его дрожь, словно дрожь живого существа, чувствовал, что он слился с громадой корабля. Это было захватывающее ощущение, и Саффар хотел еще раз пережить его. Поэтому он вспоминал это снова и снова.

Постепенно для него стало привычкой вечером, после молитвы иша, когда его товарищи шли спать, оставаться на палубе и вызывать в себе это ощущение. И думать… Вскоре он получил для своих мыслей новую пищу: на корабле узнали, что Абдаллах, сын Господина Жемчуга, переметнулся от господина Бабелона к господину Попастратосу.

Это была правда, хотя и не совсем так: Абдаллах не переметнулся, а всего лишь оставил дом Бабелона и перебрался в дом Попастратоса. Он все оставил в доме Бабелона, даже вечное перо, которое тот ему когда-то подарил. Ничего не надо сыну Али Саида, Господина Жемчуга; если нужно, всегда найдутся друзья, которые дадут ему все…

И ему правда ничего не было нужно, ничего, кроме кната, женщины из райских садов прелестнее танцовщиц из Массауа. Абдаллах перестал выходить из дома — одежда была ему не нужна. Он ничего не покупал — деньги были лишние. Ничего не подписывал — вечное перо было ни к чему. Новый хозяин, в противоположность господину Бабелону, не связывал его расписками; он и так крепко держал его в своих руках, очень крепко держал…

Саффар этого не знал, но вскоре он стал кое о чем догадываться. Достаточно было связать воедино некоторые факты, как поездка господина Попастратоса в Ходейду, охапки зелени, которые он там закупил, отношения между Али Саидом и Абдаллахом — и все становилось на свое место.

Зачем белый ездил в Йемен за эль-кнатом? Чтобы привязать к себе Абдаллаха. Зачем ему это нужно? Потому что Абдаллах сын и будущий наследник Али Саида. Что достанется ему в наследство? Жемчуг…

На этом месте размышления Саффара прервались, остановленные недоумением перед сложными путями белых, которые из множества предпосылок, причин и следствий, тесно переплетенных между собой, связанных в одну длинную и запутанную цель, могут совместить две такие различные вещи, как йеменский эль-кнат и жемчуг Саида: чтобы получить жемчуг, который находится на Дахлаке, белый плывет в Ходейду за эль-кнатом! Да, так ведь и было. Аллах акбар…

Это был очень сложный узел причин и следствий, и Саффару удалось распутать его, хотя он и держал в руках только один конец — эль-кнат.

Потом размышления Саффара неожиданно были прерваны. «Эль-Сейф» снова отплыл в Ходейду.

На этот раз господин Попастратос остался в Массауа, потому что не хотел оставить своего гостя, и корабль вел нахуда. Это был веселый рейс. У нахуды было исключительно хорошее настроение — и потому, что он хотя бы временно был единственным хозяином корабля, и потому, что незадолго до отплытия его навестил тайно сам господин Бабелон с неизменной улыбкой на своем лице, с той улыбкой, которая была так заразительна. И после этого визита в течение всего пути нахуда тоже улыбался, а матросы смеялись и пели, словно и их сердца захлестнула волна радости.

В Ходейде нахуда закупил много эль-кната, а потом отправился на берег отдохнуть, отпустив и команду. И этот день оказался для Гамида роковым.

Он зашел в йеменскую кофейню — один, потому что несмотря на свою привязанность к Саффару, он избегал показываться на людях с ним вместе. В кофейне он потребовал стакан воды, но забыл добавить «из Эль-Хохи». Ему принесли воду из колодца, потому что за привозную воду надо платить особо. Гамид выпил ее, хотя она и отдавала болотом; потом стал пить кофе мур, запах которого не чувствовался из-за пряностей. Он весело провел в Ходейде весь день, но вечером, сразу же после отплытия, почувствовал резкую боль в желудке и вскоре уже метался в лихорадке, мучимый жестоким поносом. Саффар заменил его у руля, и в этот раз он впервые вел корабль сам, без посторонней помощи. Но он беспокоился о своем друге, и радость его была омрачена. Он без ошибок довел корабль до Массауа, и лишь перед самой гаванью к рулю встал нахуда.

Как уже говорилось, корабль привез много кната, но часть его нахуда тайно продал господину Бабелону, который все также приветливо улыбался ему.

И вот господин Бабелон отправился с визитом.

— Войдите! — сказал господин Попастратос. — А, это вы, любезный друг! Садитесь же!

— Не беспокойтесь, я постою, — скромно отвечал господин Бабелон. — Я, собственно, пришел не к вам, а к сыну Саида; у меня есть к нему дело…

— Не знаю, не знаю, примет ли он вас, — озабоченно почесал затылок господин Попастратос. — Его навещают другие, более желанные гости.

— Даже самые желанные гости когда-нибудь ведь уйдут, — заявил господин Бабелон. — Я подожду. Что поделаешь. К сожалению, Абдаллах мой должник…

— Боже мой, да если ваше дело заключается только в этом, вы можете не затруднять себя ожиданием, — засмеялся господин Попастратос. — Я сам заплачу за него, а потом рассчитаюсь с ним.

— Вы очень любезны… пожалуй, вы самый любезный из всех, кого я знаю, — поклонился ему господин Бабелон. — Но мне нужно бы и поговорить с Абдаллахом. Смотрите, ведь он забыл у меня свою вещь, которую я ему когда-то подарил. Это очень меня огорчило… — С этими словами он показал вечное перо, и господин Попастратос рассмеялся.

— Ну, что же, поднимитесь наверх. Первая дверь налево. Она не заперта — в комнате так уютно, что даже птица не пожелает улететь из нее.

Господин Бабелон поблагодарил его поклоном.

Абдаллах сидел в пустой комнате на соломенном коврике, и веки его глаз дрожали, словно листья осины. Он только что возвратился из далекого путешествия в райские сады. Господин Бабелон улыбнулся, поздоровался с ним и уселся прямо на голый пол.