Кухарка (СИ) - Великанова Наталия Александровна - Страница 35

Фёдор вернулся к прерванному разговору, но она знала, что это лишь позёрство: он продолжал наблюдать за ней. Всеми фибрами души она чувствовала это. Странно, что он не потребовал кухарку попросить прощения у возлюбленной. Даже удивительно. Она должна была извиниться. Первое правило прислуги: извиниться, даже если не виноват. Но она этого не сделала. Не могла выдавить из себя, хотя обычно просьбы такого рода давались ей легко.

Может быть, сегодняшний день был спектаклем? Может она специально была приглашена в этот дом, чтобы оплатить давние счета?

Леська с горящими от унижения щеками заставила себя присесть и взять самый большой осколок. Ей была невыносима мысль, что он наблюдает за ней. Как бы она не сопротивлялась и не строила из себя профессионала, она была служанкой для людей, собравшихся в комнате. Для него! Это не было больно и обидно где угодно, но только не там, где был Фёдор.

Собрав всё до мельчайших крупинок, Леська медленно поднялась. Ей хотелось бежать. Жаль, что сейчас она не могла этого сделать. Надо было уходить ещё утром, надо было наплевать на репутацию и все слова, что Ксения ей сказала. Надо было сбежать до того, когда он посмотрел на неё зовущими глазами и сказал, что хочет к ней прикоснуться. Он желал ей только зла.

Леська “вставила” в позвоночник стальной меч и пошла на кухню. Бросила осколки в урну и потрогала лоб рукой. Нет ли температуры?

Нет. Температуры не было. Она прижала холодные пальцы к горячим щекам. Успокойся! Скоро настанет конец. Потерпеть осталось совсем немного. Как говаривал доктор Фрейд, масштаб личности зависит от масштаба проблемы, который способен вывести её из себя.

Почему же, Боже, ей так больно?

Она ведь выше всего этого? Смогла дать отпор, когда на детском празднике папочка именинницы пытался забраться к ней в трусики? Смогла выстоять, когда семья Шиловых обвинила её в воровстве? Не бросила всё, когда Галкины не заплатили? Выдержит и теперь.

Леська отдышалась. Скорей бы уже они проглотили торт и остальные десерты. И скорей бы всё это закончилось!

Закончилось… закончилось...

Когда они — Коробовы — уезжали тогда, семь лет назад, она видела, как их машина проехала по переулку за Домом культуры “Моряк”. Леська прыгнула на велосипед и нажала на педали. Она знала, что сначала они проедут по центральной улице, притормозят у родственников, чтобы тётка могла перекрестить брата и племянника на прощание, обогнут “золотую” аллею и выедут из города. Она же двинулась наперерез, по краю пустыря через плотину и негустой перелесок. Она ещё могла ему всё объяснить, попросить прощения, умолять не держать зла…

Она давила на педали, не сбавляла скорость на кочках, глотала пыль от встречных грузовиков и забыла о лёгких, разрывающихся от боли. Не обращала внимания на ноющие ладони и жгучие царапины от острой придорожной травы. Она думала только о нём, о золотистых глазах, о машине, которая непременно остановится, если она будет стоять на обочине.

Солнце палило нещадно: слепило глаза и изжаливало кожу. Лёгкий ветерок, который обычно не давал пеклу делать свою черную работу, сегодня затерялся где-то меж низкого кустарника. В траве разбегались юркие ящерицы. Шумели звонко, словно птицы, где-то далеко дети. За дорогой крикнул коростель, но Леська его не слышала. Глухое оцепенение охватило её. Успеть! Успеть! Она чувствовала, как бисеринки пота скатываются по спине и животу. Наплевать, что она будет выглядеть перед ним чучелом. Наплевать, что его отец будет смотреть на её жалкие потуги объясниться, наплевать на мать, которая несколько дней проклинала её без передышки. Наплевать.

...Она не успела. Издалека увидела, как пронёсся мимо чёрный дорогой автомобиль, нырнув за ряд высоких тополей. Только и осталось, что прижать кулак ко рту и разрыдаться. Сесть на пыльную дорогу, нимало не заботясь о сарафане и новых босоножках. Плечи её вздрагивали и вздрагивали от безмолвных всхлипов, слёзы ручьями струились из-под закрытых век.

Тогда она ещё не знала, что полюбила навсегда.

Тогда ещё не знала, что у неё родится ребёнок…

Как она теперь вернётся домой и будет притворяться перед Маськой, что ничего не произошло? Что она не встретила снова её отца в теперешней, осознанной жизни? Маська, конечно, вряд ли что-то поймёт сама, а если и догадается, то не станет задавать назойливых вопросов — она слишком деликатный ребёнок. Но как ей самой, Леське, продолжать прежнюю жизнь? Как просыпаться по утрам? Как дышать? Как смеяться?

Как снова научиться верить в будущее?

Едва слышное шуршание заставило её обернуться.

Фёдор.

Он стоял в проёме, пугая чёрной угрожающей фигурой. Глаза, презирающие весь мир, не сулящие ей во веки веков ничего хорошего, лицо, принадлежащее человеку, который не собирался прощать ничто и никому.

31

...вокруг бардак,

Табурет на полу, вмятина в стене, где был кулак.

Поломанные. “Та сторона”

Леська съёжилась.

— Ты,.. — с намеренной жестокостью процедил он сквозь зубы.

Яростный детский рёв, как будто малыш облился кипятком, заставил их обоих вздрогнуть.

— Чёрт! — выругался Фёдор и сорвался с места.

Леська оказалась в гостиной всего на несколько секунд позже.

Александра, вся в слезах, стояла у ног Максима, протягивая к нему руки. Видимо, он держал дочь на руках, когда она выронила салфетку, которая развлекала её некоторое время, потому что сейчас он командовал:

— Подними салфетку!

Конечно, малышка не хотела этого делать. По всему было видно, что девочке невыносимо, что от неё отказались. Леська застыла. Ей до ломоты в суставах было жаль малышку.

— Подними салфетку и прекращай. Тогда я, может быть, и возьму тебя на руки снова.

Логика его действий, видимо была такова: “Ах, ты уронила! Да ещё и рыдаешь! Ни в коем случае не допускать этого! Тебя следует за это наказать, чтобы не вздумала показывать дурное воспитание! И не надумала повторить в следующий раз!”

Девочка опустила голову и незаметно поискала глазами мать. Её в комнате не было, поэтому, как совершенно нормальный ребёнок, она собралась отправиться на её поиски, чтобы просить защиты, но суровый голос отца не позволил ей этого сделать.

— Подними салфетку, — повторил он.

Куда делась Ксения? Почему именно сейчас?

Фёдор приблизился к парочке.

— Макс, кончай! Она устала!

— Прекрати истерику, — не обращая на него внимания, едва слышно велел разгневанный отец.

Девочка заплакала ещё громче.

— Ты не слушаешься? — наклонился он к ней. У него был такой ледяной вид, словно он пытался показать всем присутствующим, что держит ситуацию под контролем. Леське так совершенно не казалось. Ей казалось, что он просто не видит, что загоняет ситуацию в тупик. Она хотела оглянуться, рвануться из комнаты, чтобы найти Ксению. Кто-то должен был вмешаться и решить ситуацию до того, как ребёнок впадёт в окончательную истерику.

— Немедленно подними, иначе тебе несдобровать!..

Девочка заплакала ещё громче, она шлёпнулась на пол, отпихнула салфетку в сторону и залилась горючими слезами.

Почему взрослые так уверены в своём праве казнить и миловать? Леська посмотрела на Максима. О чём он сейчас думал?

Девочка ревела, но рёв был не капризный, а скорее жалобный. Леська совсем растерялась. Ей хотелось подойти, поднять, успокоить — ведь малышка всего лишь хотела спать. Она видела, что и Фёдор колеблется. Почему? Из-за гнева хозяина? Неконтролируемого гнева? Неужели муж Ксении относится к тем сумасшедшим, которые вымещают гнев на детях и женщинах?

Все вокруг замерли — перестали есть, разговаривать. Какая уж тут еда? Какие разговоры? Но отец твёрдо стоял на своём: нельзя потакать капризам, нельзя допускать неповиновения. Плач не прекращался.

Леська сама едва не расплакалась. Рёв превратился в отчаянный, протестующий. Как заставить взрослых понять, что не всегда они правы, не всегда им должны беспрекословно подчиняться, только потому, что они старше. Почему, вместо того, чтобы обвинить беззащитного ребёнка, не спросить сначала у себя: “Что я делаю не так?” Разве можно так обращаться с маленькой девочкой? Ясно ведь, что она выбилась из сил. Куда подевалась Ксения?