Знамена из Пепла (СИ) - Шкиль Виктория - Страница 52

Немного переждав в тупике, он уже собрался вернуться к площади с чанами, как вдруг земля под ним покачнулась. Чтобы не упасть он схватился за стену. Руки дрожали.

Он просто устал — подумалось Дарику. Он хотел сделать шаг и упал...

***

Город бурлил и клокотал, как закрытый крышкой котёл.

Убит улле-Эфеби!

Из уст в уста передавались самые невероятные сплетни. Подозревали тавантинов — извечных врагов, живущих за горами на Северо-Западе, коварных и жадных морейцев — продающих Алалу Души за деньги и, конечно же, салхитов, которым праведный улле мешал распространять свою ересь. Толпы разъярённых горожан свирепствовали на улицах и площадях, громили лавки мармаридских и тавантинских купцов. Очень быстро разнёсся слух, что убийца был переодет в сафуада. Шахских гвардейцев ловили на улицах, стаскивали с коней, избивали и срывали маски. Те не оставались в долгу. Лилась кровь, лежали убитые...

***

Адски болела раненная эльдаром щека. Дарик попробовал подняться, но руки были как из соломы. Его бил озноб, он трясся и мелко щёлкал зубами.

Почему так холодно?

Словно в полусне он видел какую-то женщину, склонившуюся над ним.

— Грустный маленький зяблик, не вовремя ты прилёг отдохнуть...

Дарик хмурился, пытался разглядеть лицо, но всё было как в мутной воде. Он почувствовал как она невесомо провела пальцами по его лбу и щекам. Ему стало лучше, зрение прояснилось, но лишь на миг. Он успел разглядеть чёрные пернатые крылья и провалился во тьму.

***

Он лежал на чём-то твёрдом, спина болела, его по-прежнему трясло, щека горела огнём. Кто-то разговаривал совсем рядом. Попытался прислушаться.

— ...Произойти следующей ночью. Теперь Гюлиму придётся менять свои планы.

— Он рассердится.

— В том числе и на нас…

У первого был густой громкий слегка гнусавый голос. Звучал он размеренно и даже немного властно. Второй, напортив, говорил напористо, быстро.

Ни тот ни другой были ему не знакомы.

Дарик попробовал раскрыть глаза.

Где он? Ночь или день? Темно… всё как в дыму…

Голову пронзила резкая боль. Он снова зажмурился, решив, просто слушать.

— Не понимаю,— говорил обладатель быстрого голоса и, кажется, говорил о Дарике.— Почему хозяин так приблизил к себе этого червя? Он всего лишь смертный, их — много! Чашу можно вручить другому.

— Кому? У тебя уже есть на примете подходящий кандидат? Может, вручить её Гарпии?

— Я ей не доверяю!

— Тогда может быть, ты сам возьмешь её?

— Ты же знаешь, что это не возможно!

— Не возможно,— подтвердил Гнусавый.— А потому не мели ерунды. Хозяин — суеверен. Он верит в удачу этого мхаза.

Дарику вдруг стало смешно. Он захохотал бы в голос, если бы мог. Он попытался улыбнуться, но силы снова покинули его.

***

В пустыне полно руин. Одни когда-то были построены эльдарами во времена Риенлисета, другие оставлены людьми. Стоящая посреди каменистой пустыни крепость Мааших-Кавыр в древние времена была крупным форпостом в южных владениях царя Саракаша. При строительстве Маашиха в камень вмуровывали живых пленников, дабы их духи вечно хранили зубчатые стены. Из неё отправлялись войска на покорение Офира и Бедзана, в неё же свозили награбленные сокровища. В ней же согласно преданиям, Марустаф Гюлимани бросил мумифицированные головы одиннадцати побеждённых им царей и цариц, когда узнал о свержении своего государя.

А потом и самому Гюлимани пришёл конец. Царство Саракаша распалось, а часть его земель прибрали к рукам соседние государства. Мааших-Кавыр остался ничейным. Забытый, заброшенный он стал добычей пустыни.

В последние годы, пастухи и кочевники, случайно оказывающиеся возле Маашиха, всё чаще стали рассказывать о зловещих тенях и призраках, о гарпиях, взлетающих с его башен, о демонах, частенько посещающих его по ночам и пригоняющих с собой длинные вереницы собранных Душ.

Но находились и те, кто соблазнялся легендами о сокровищах Маашиха. Сбиваясь в отряды, они отправлялись в руины. Никто из них не возвращался назад, увеличивая мрачную славу цитадели.

— Алал поселился в этих камнях! — шептали случайные путники, делая отвращающий знак из сжатого кулака с отогнутым средним пальцем. — Да пожрут их скорее пески!

А одиннадцать голов в царских венцах и коронах так и лежали глубоко в подземельях. Расставленные полукругом на постаментах, они взирали пустыми глазницами на резное деревянное кресло и на своего победителя в нем, и взгляд их казался злым и бессильным. Необыкновенно ярко горели масляные лампы, заливая всё вокруг чистым золотым сиянием.

Бесстыдно покачивая бёдрами, к Гюлиму приблизилась обнажённая женщина. Увидь её кто-то из пастухов или кочевников, то назвали бы её алья или абасса. Птичьи лапы, которыми заканчивались её стопы, цокали по камню изогнутыми когтями. В синих, раскосых глазах отражались язычки пламени. Она подошла со стороны спинки, наклонилась, полной грудью мазнув хафаша по впалой щеке. Унизанные цепочками и браслетами руки обвили его шею. Расправив сложенные за спиной чёрные крылья, она окутала ими кресло будто плащом. Смуглое лицо Гюлима изрезанное глубокими морщинами задумчивости, хранило сосредоточенное выражение. Крылатая недовольно вздохнула.

— Я обо всём позаботилась. Я немного подлечила твоего зяблика и отдала лекарям. Он в надёжных руках. Ты — доволен?

Гюлим молчал.

— Ты так уверен, что пророчество слепой ведьмы завязано на нём? — она снова вздохнула.— Стена — рухнет. Нигде не говорится, что именно твой мхаз обрушит стену. И о какой стене речь?

Гюлим молчал, продолжая смотреть на сморщенные головы в коронах.

— Или тебя заботит другая часть предсказания, где говорилось о предательстве? — вкрадчиво спросила абасса, силясь заметить перемены в его лице.

Перемен не было, но хафаш вдруг сказал.

— Я вижу в том мхазе огненные отблески великих потрясений, которые шагнут в этот мир. Что же до пророчеств, я не верю в их неодолимую силу. Какой от них толк, если всё предопределено?

Казалось, глаза абассы сверкнули. Или то просто отблеск лампад.

— Пророчества верны или же лживы,— она опустила голову, мазнув иссиня-чёрными волосами с вплетёнными перьями и украшениями по плечу.— Не вступив в войну — не вкусишь горечь поражения. Не повернувшись спиной — не познаешь предательства…

— К чему ты говоришь это? — красные глаза хафаша скосились на женщину и сощурились, он напрягся.— Уж не отговариваешь ли от задуманного?

— Отговорить? — печально поджав губы, абасса покачала головой.— Ты никогда не сойдешь с тропы сражения, а за твоей спиной всегда будет твоя тень. Слова слепой ведьмы лишь слова и только ты можешь превратить их в пророчество!

— И я это сделаю! — Гюлим выпрямился.— Мир узнает, какой приговор написан ему на моём мече. Я пройду весь Атраван из конца в конец, с Полуночи на Полдень и с Заката на Восход. Царство Саракаша восстанет вновь во славе своей. Умрет и сгорит все, что не покорится.

Абасса нахмурилась и отстранилась от него. Цокая по камню когтями, она подошла к постаменту с головами царей, вальяжно и властно опустила ручку с короткими, но острыми коготками на череп с иссохшими патлами. Сказала тихо.

— Покорятся тебе, Мустафа, но зачем тебе знамёна, давно обращённые в пепел? — и продолжала, видя, как меняется лицо Гюлима.— Прошедшее — прах. Оно неотличимо от песка под ногами. Царство Саракаша осталось позади, мёртвые владыки ушли в прошлое. Но ты — жив. И ты не меч в руках истлевших царей.

— Предлагаешь мне забыть о клятве?

Голос его звучал тихо и хрипло, будто выходил из лёгких мертвеца, но глаза засветились. В этом алом свете угадывалось пламя пожаров, в них горели города и целые царства.

— Будь осторожна. Я убивал за меньшую дерзость.

— И ты убьёшь меня? — она распахнула свой плащ из крыльев, представая в ослепительной наготе, подошла ближе, покрутила плечиком, будто дразня.— Обескровишь?