Love Is A Rebellious Bird (ЛП) - "100percentsassy" - Страница 70

— Конечно, — сказал Флориан, сжав плечо Гарри и посмотрев на него хмурым взглядом, будто бы не хотел, чтобы он думал, что является обузой.

Гарри продолжал сжимать и разжимать кулаки, когда они с Флорианом уже возвращались в Барбикан Холл с остальными концертмейстерами. Он не мог совладать с нервозностью, которую чувствовал за Луи. Он всегда усердно работал. Он очень талантлив; он заслуживает всё внимание, которое ему достанется.

Гарри немного напрягся, а его сердцебиение участилось, когда Луи вышел на сцену. Выглядел он, как и всегда, великолепно, но на этот раз у него был трагически привлекательный вид, его скулы выделялись намного больше, чем обычно. Он выглядел стальным и решительным со всех сторон. Руки Гарри дрожали, когда он аплодировал. Его тревожность начала усиливаться, после того как зрители утихли, и Люсинда Прайс подняла руки, дав понять, что вот-вот начнётся выступление. Он прикусил внутреннюю часть щеки и прикрыл глаза.

Началось.

На протяжении двух частей, увертюры и адажио, Луи был превосходен, но из-за того, что Гарри находился на эмоциональном расстоянии от его игры, он всё время извивался на своём месте, не в состоянии спокойно сидеть. Он сел на свои ладони, чтобы не сделать что-то абсолютно нелепое, например, чтобы не попытаться общаться с Луи, дирижируя прямо из зала. Своими движениями рук убеждая его почувствовать музыку, почувствовать и выразить её, потому что Гарри знал, на что он способен. Флориан продолжал стрелять в него взглядом с соседнего места.

«Где ты? — подумал Гарри, когда адажио подошло к концу. — Куда ты пропал, Луи?»

Как только началась финальная часть, он почувствовал неминуемую опасность. Луи играл начальную, более энергичную мелодию, мощно и эффектно, но с той же эмоциональной отрешённостью, что и всё произведение. Когда он начал следующий отрывок — более медленный и романтичный, по сравнению с первым, — эмоции Луи наконец прорвались вспышкой невероятного блеска, с которым он исполнял Дворжака.

Гарри открыл глаза, чтобы посмотреть на Луи. Он на самом деле всё это время присутствовал на сцене, осознал он вдруг. В этом и был корень проблемы. Луи не мог перестать контролировать себя и полностью отдаться музыке. Теперь, когда он отпустил себя, Гарри был охвачен невероятным страхом, что Луи двигался к катастрофе. Что он позволил мышцам и эмоциональной памяти захватить музыку до такой степени, что мысленно он больше не находился на сцене. Что Луи неизбежно придёт в себя и потеряет нить музыки, что его тело слишком далеко от его мыслей. Что его головокружительная эмоциональная высота неустойчива.

«Осторожно, дорогой. Пожалуйста, будь осторожен».

Гарри плотно вцепился в предплечье Флориана, другой рукой он прикрыл рот.

Начало было ложным, с одной пропущенной нотой, заставившей сердце Гарри дрогнуть, но после которой Луи снова нашёл мелодию. Но затем всё закончилось. Луи потерял нить, на этот раз окончательно и бесповоротно. Его смычок скользнул по всем четырём скрипичным струнам, перед тем как полностью опуститься.

Зрители сидели в полном молчании. Оркестр продолжал играть ещё несколько секунд, пока Луи стоял, уставившись в зал, вероятно, ослеплённый прожекторами. Он выглядел потрясённым и опустошённым, будто не знал, где сейчас находится.

«Луи, о, Луи».

Луи покинул сцену.

Гарри едва знал, что случилось дальше. Оркестр, скорее всего, в какой-то момент перестал играть. Должно быть, вокруг раздались возгласы и вздохи, но для Гарри это всё было неуместным белым шумом.

«Мне нужно к нему. Я должен пойти к нему», — всё, о чём он мог думать.

Гарри встал с места ещё до того, как осознал, что произошло.

========== Глава 10.2 ==========

Луи знал, что шёл, просто он не чувствовал своих ног. Он почувствовал, как недалеко от него оркестр содрогается в предвкушении: струны натянуты, валторны стонут, как стадо сбитых с толку коров, после чего остаётся лишь фагот, одиноко играющий в тишине. Он быстро прошёл через закулисье, направляясь к массивным чёрным шторам и пытаясь не прислушиваться к гулу в зале. Люди всё шептались, безостановочно задавая вопросы. Луи направился к выходу на сцену. Гром перестал дрожать в его руках, только когда Люсинда Прайс начала извиняться в микрофон.

— Дамы и господа…

Он сбежал оттуда, прежде чем успел что-то услышать. «О Боже. Дерьмо», — Луи мог чувствовать, как пульс бьётся в горле, когда съехал вниз по стене, придерживаясь за неё, чтобы окончательно не свалиться. Тихий, сухой всхлип вырвался из его рта. Его горло начало болеть. «Дерьмо. Почему я не могу… Гарри…» — его глаза заслезились и всё, что он был способен сделать, — это проскользнуть в крошечную каморку для уборщиков ниже по коридору. Он закрылся на ключ и со вздохом опустился на перевёрнутое пластиковое ведро, костяшками пальцев поглаживая лакированную поверхность скрипки. «Блять, блять, блять. Всё кончено», — он почти начал задыхаться, когда осознал, что всё, над чем он так усердно работал все эти годы, потрачено впустую. Как ни странно, последние три недели без Гарри стали для него намного более ужасной трагедией, чем два с половиной десятилетия целеустремлённой практики, жертв и преданности инструменту, который никогда не любил его в ответ. «Всё кончено, — подумал он снова. — С меня хватит».

Луи заплакал, крепко прижимая к себе скрипку. Он провёл подушечками пальцев по её изгибам, пытаясь вспомнить нежную кожу Гарри. Ямочки на его спине, его мягкие губы. Его расписанные татуировками ключицы. Но единственным, до чего он мог дотронуться, было твёрдая холодная древесина, а всё, что у него осталось, — его карьера. Было ясно, что ему придётся покинуть ЛСО. Он найдёт другую работу, возможно, где-то в составе оркестра второго плана, выступая на задних рядах вместе с арфистами и колокольчиками, но он никогда не станет концертмейстером снова. Он никогда не сыграет соло. Даже если Гримшоу захочет, чтобы он остался после сегодняшнего дня, он знал, что не сможет сделать это.

Не без Гарри.

Луи вздрогнул, прерывисто дыша, чувствуя тяжесть в груди, переполненной рыданиями. Ему хотелось смеяться от абсурдности этой ситуации: всю жизнь он так боялся потерять свои музыкальные способности, лишиться своей должности, боялся сказать что-то лишнее в неподходящее время… Вместо этого он потерял Гарри. Гарри, который нашёл внутри него то, что Луи сдался искать в себе много лет назад. «Мой Гарри».

Он не удержал ещё один всхлип: Гарри больше не был его. Теперь он был с Флорианом, независимо от того, принадлежали ли они друг другу так же сильно, невероятно, до самых кончиков пальцев, как Луи принадлежал Гарри. У него больше не было никаких прав. Его задача теперь — отступить. Это было большее и лучшее, что он мог сделать.

Луи почувствовал, как его сердце разбивается в очередной раз, боль распространяется по его телу и костям, разрушая его, до тех пор пока новая волна эмоциональной боли — больнее, чем всё, что он когда-либо испытывал, — не накатила на него снова. «Гарри… — Боже, он был там. Луи почти перестал дышать. — Интересно, насколько стыдно ему из-за меня. Потому что сейчас… сейчас он наконец знает это. Он должен! Он знает, что я всего лишь заурядный музыкант, которому каким-то образом удавалось обманывать всех в течение длительного времени. И то, что я никогда не был достаточно хорошим для него. Никогда, ни в одной Вселенной я не смогу быть тем, кого он заслуживает, — Луи дрожал, предпринимая безуспешные попытки успокоить себя. — Даже если бы я не был ужасен, он бы ушёл в любом случае. Меня недостаточно».

Это не было способом пожалеть себя, как Луи любил делать раньше. Он положил подбородок на колени в неуютной темноте, представляя, как кто-то (обычно, его мать) спорит с ним, говоря ему, что нет, нет, нет, он всё не так понял. Что он лучше, чем «заурядный». Он прекрасный человек. Он невероятный скрипач, который заслуживает всю ту веру, которую люди вложили в него. Но…

«Я недостаточно хорош для него. Не был ни в семнадцать, ни в тридцать». Это было даже не заявление — это был факт. Холодный и жестокий, как комок в его горле. И никто не появился в подсознании Луи, чтобы этому возразить. В конце концов, он продолжал доказывать это. Снова и снова.