Огненная кровь. Том 2 (СИ) - Зелинская Ляна - Страница 73

— Я… не могу, — покачала она головой.

— Почему?

— Потому что… так будет лучше.

Она молчала, глядя в пол, и пытаясь справиться с бешено бьющимся сердцем.

Она не его боится, она себя боится.

— Ладно. Ладно, — произнёс он разочарованно и печально, — ну хоть вина-то ты можешь со мной выпить? Дядя Тибор принёс в качестве утешения, решил приободрить меня в своей обычной манере. Он считает вино лекарством от всех бед, ты же знаешь. Но ему я хотя бы могу верить — оно точно не отравлено. Только я не хочу пить с ним, и в одиночестве тоже… а мне бы хотелось напиться до бесчувствия, — он откупорил бутылку, налил два бокала и протянул один Иррис, — за что будем пить?

Она осторожно взяла бокал, по-прежнему не переступая черту.

— За то, чтобы всё получилось, — тихо произнесла, глядя на янтарный напиток, — за то, чтобы ты вышел отсюда.

Он отозвался эхом:

— За то, чтобы всё получилось, — и выпил бокал до дна.

Она тоже сделала несколько глотков. Альберт порылся в корзинке, достал пару яблок и протянул одно Иррис. Прислонился к стене и стал молча её разглядывать.

— Почему ты так смотришь? — она вдруг смутилась.

Кровь прилила к щекам, заставив отвести взгляд и изучать надкушенное яблоко. Стало жарко…

— Потому что вдруг подумал, что даже рад тому, что я здесь — кажется, впервые нам никто не мешает быть собой и говорить то, что мы думаем. Разве нет?

— Странно, но я… думала именно об этом, когда шла сюда, — ответила она тихо, снова смутилась и допила вино из бокала.

Может, бессонная ночь, может, волнения последних дней, может, страх, а может, всё вместе, но она внезапно почувствовала, как стремительно пьянеет, как хмель разливается в крови необычным жаром и лёгкостью, и смущение стало отступать. Наоборот, появилась какая-то отчаянная смелость и желание сказать ему всё, как есть. Что она будет молиться о нём каждый день, что ради него она вытерпит эти три года, что она не забудет его, пусть только он останется жив! Ей так много нужно ему сказать!

Она вздохнула, глядя на светлые квадраты зарешеченных окон — утро разгоралось, и в башню уже прокрался робкий рассветный луч, выхватив перекрестье балок под потолком.

— Вот как? — он улыбнулся. — Ты надела моё кольцо…

Она посмотрела на руку. Сапфир — его подарок.

— Да. Я буду его носить. Всегда…Только, — она вздохнула, — я бы тоже хотела подарить тебе что-нибудь, чтобы ты помнил… но у меня ничего нет…

— Почему же, есть. Но вряд ли ты захочешь мне это подарить, думаю, тебе будет жалко…

— Глупости! Мне ничего для тебя не жалко! — воскликнула она горячо.

— Ничего? — он прищурился.

— Ничего!

— И ты подаришь мне даже то, чем очень дорожишь? — в голосе насмешка.

— Конечно!

— Пообещай.

— Обещаю, — ответила она, накрывая ладонью кольцо, — неужели ты думаешь, что мне будет жалко чего-нибудь для тебя?

— Сейчас проверим. Но для этого тебе всё-таки придётся сюда войти, — он сделал пригласительный жест.

— Зачем?

— Чтобы подарить то, что ты мне только что пообещала.

— И что же это за подарок? — спросила она, понимая, что за этой усмешкой и его горящим взглядом кроется какой-то подвох.

— Поцелуй… на прощанье.

— Что? Но… Ты же… обманул меня! Я думала, что это…

— …что это что-то очень ценное для тебя? А разве это не так? Первый раз за него мне досталась пощёчина и разбитая губа. Второй раз то была прощальная милость умирающему от яда, да ещё и лежащему в забытьи. А теперь это, пожалуй, будет милость идущему на казнь. За каждый твой поцелуй, Иррис, мне приходится платить очень большую цену, — он улыбнулся, — но я не против. Так что… ты сделаешь мне такой прощальный подарок? Или я прав, и тебе будет жалко для меня такой малости?

И видя её растерянное лицо, он развёл руками и добавил:

— Это всего лишь поцелуй, Иррис! Клянусь Богами, я пальцем тебя не трону, если сама не попросишь! Я даже руки буду держать за спиной.

И он демонстративно убрал руки.

Это лишь поцелуй…

Она посмотрела на его губы, но смущения больше не было. Наоборот, ей вдруг самой отчаянно захотелось этого.

Почему нет?

В голове вдруг всплыли видения из её снов — огненный цветок, и те поцелуи, и желания, и ощущения…

Но то был лишь сон, а сейчас она вдруг захотела почувствовать всё наяву, каково это на самом деле. Его тепло, его прикосновения…

Чтобы хранить их потом в памяти все эти три года.

— Хорошо. Один поцелуй, — их взгляды встретились.

— Настоящий, Иррис, — произнёс Альберт тихо, — такой, чтобы эти три года я не мог о нём забыть.

Она вздохнула, понимая остатками разума, что, наверное, делает самую большую глупость…

…но разум уже уступил велениям сердца.

Иррис перешагнула невидимую черту, и её накрыло с головой. Его теплом, кружащим голову и таким родным, и всё отступило куда-то и стало совсем неважным. Живой огонь взметнулся, окутал её всю, упал каплями на кожу, растекаясь по ней, под ней, по пальцам, запястьям, по локтям, куда-то вверх, забираясь под платье, под кожу, заставляя вдохнуть судорожно и открыться…

Она вглядывалась в его лицо впервые так близко и без смущения и сделала ещё шаг, положив руки ему на плечи. А он смотрел, не отрываясь, глаза — колодцы чёрной бездны, в которую она готова была упасть. Пол под ногами дрогнул…

…и чтобы удержатся, она почти впилась пальцами в плечи Альберта…

И от этого прикосновение куда-то исчезли остатки воли, разума, и сил, и, поднявшись на носочки, она коснулась губами его губ, осторожно и нежно, закрывая глаза и руша собственную стену, которую совсем недавно пыталась воздвигнуть между ними…

Плевать на всё… На Гасьярда… На договор… На то, что будет дальше… Всё неважно… Не сейчас… Не в это мгновенье…

Его губы открылись ей навстречу… И были неожиданно нежными, неторопливыми, принимая её поцелуй, уступая и позволяя ей быть такой, какой она хотела. Он держал руки за спиной, не дотрагиваясь до неё, как и обещал.

Этот поцелуй был совсем не похож на тот, на озере — никакой грубости, никакого напора, никакой обжигающей страсти, тягучий, долгий, упоительный… и такого она совсем не ожидала… Этот поцелуй был почти… как в её снах…

Только сегодня этого было мало!

Желание нахлынуло внезапно, затопило, растекаясь по венам горячей волной. Захотелось прижаться к нему всем телом, вдохнуть запах его кожи, ощутить прикосновение его ладоней…

Что ты делаешь со мной, Альберт? Откуда в ней эта жажда и эта страсть?

Но… какая теперь разница!

Она отстранилась на мгновенье, открывая глаза, и прошептала ему в самые губы, отчаянно и жарко:

— Поцелуй меня, Альберт! Поцелуй так, чтобы и я не смогла забыть! Чтобы я помнила все эти три года!

— Иррис! — прошептал он хрипло.

Его руки сорвались, стискивая её в объятьях, судорожно сжимая, отрывая от пола, кружа и рывком прижимая к стене, так, что она почувствовала спиной её холодную твёрдость. Пальцы зарылись в волосы, рассыпая по полу шпильки, запрокидывая голову, и она зажмурилась, подаваясь навстречу, забывая обо всём на свете.

И его губы больше не уступали её поцелуям, не были трепетными и нежными. Они вдруг стали безжалостными, они обжигали страстью и подчиняли, вынуждая зажмуриться ещё сильнее, потому что мир вокруг пошатнулся…

Он целовал её жадно, исступлённо, почти до боли, лишая возможности дышать, заставляя впиваться пальцами в плечи, в шею, в поисках опоры, царапать кожу, в желании чувствовать его ещё сильнее, быть ещё ближе…

Она вспыхнула, как факел, запылала в его объятьях, пугаясь собственного желания и огня, и таяла, как свеча, обнимая, прижимая к себе, что есть сил… и ещё сильнее…

Но и этого было мало…

Её ладони лихорадочно скользили по плечам, по шее вверх, гладили щёки, и возвращались вниз, под ворот льняной рубашки, словно хотели навсегда запомнить рельеф его тела и впитать жар его кожи. Она ощущала только одно, как падает куда-то, как вокруг взрывается Поток, как он вращается, унося их в небо, и больше не имеет значения, где они, и что с ними…