Некромант из криокамеры 4 (СИ) - Кощеев Владимир - Страница 17

законодательству через посредство максим воли. Поступок, совместимый с автономией

воли, дозволен; несогласный с ней поступок не дозволен. Воля, максимы которой

необходимо согласуются с законами автономии, есть святая, безусловно добрая воля.

Зависимость не безусловно доброй воли от принципа автономии (моральное

принуждение) есть обязательность. Обязательность, таким образом, не может

относиться к святому существу. Объективная необходимость поступка по

обязательности называется долгом.

Из только что сказанного легко объяснить, как происходит, что, хотя мы в понятии

долга мыслим себе подчиненность закону, мы в то же время представляем себе этим

нечто возвышенное и достоинство у личности, выполняющей каждый свой долг. В

самом деле, в личности нет, правда, ничего возвышенного, поскольку она подчинена

моральному закону, но в ней есть нечто возвышенное, поскольку она устанавливает

этот закон и только потому ему подчиняется. Выше мы показали также, что не страх, не

склонность, а исключительно уважение к закону составляет тот мотив, который может

придать поступку моральную ценность. Наша собственная воля, поскольку она стала

бы действовать только при условии возможного через посредство ее максим всеобщего

законодательства, эта возможная для нас в идее воля и есть истинный предмет

уважения, и достоинство человечества состоит именно в этой способности

устанавливать всеобщие законы, хотя и с условием, что в то же время оно само будет

подчиняться именно этому законодательству.

Автономия воли как высший принцип нравственности

Автономия воли есть такое свойство воли, благодаря которому она сама для себя закон

(независимо от каких бы то ни было свойств предметов воления). Принцип автономии

сводится, таким образом, к следующему: выбирать только так, чтобы максимы, определяющие наш выбор, в то же время содержались в нашем волении как всеобщий

закон. Что это практическое правило есть императив, т. е. что воля каждого разумного

существа необходимо связана с ним как с условием, не может быть доказано

расчленением входящих в него понятий, так как это – синтетическое положение; [для

доказательства] нужно было бы выйти за пределы познания объектов к критике

субъекта, т. е. чистого практического разума, так как это синтетическое положение, предписывающее аподиктически, должно быть познаваемо совершенно a priori; но

такая задача не относится к настоящему разделу. Однако что упомянутый принцип

автономии есть единственный принцип морали, – это вполне можно показать при

помощи одного лишь расчленения понятий нравственности. В самом деле, таким

образом обнаруживается, что принцип нравственности необходимо должен быть

категорическим императивом, последний же предписывает не больше не меньше как

эту автономию.

Гетерономия воли как источник всех ненастоящих принципов нравственности

Если воля ищет закон, который должен ее определять, не в пригодности ее максим

быть ее собственным всеобщим законодательством, а в чем-то другом, стало быть, если

она, выходя за пределы самой себя, ищет этот закон в характере какого-нибудь из

своих объектов, – то отсюда всегда возникает гетерономия. Воля в этом случае не сама

дает себе закон, а его дает ей объект через свое отношение к воле. Это отношение, покоится ли оно на склонности или на представлениях разума, делает возможным

только гипотетические императивы: я должен сделать что-нибудь потому, что я хочу

чего-то другого. Моральный же, стало быть категорический, императив говорит: я

должен поступать так-то или так-то, хотя бы я и не хотел ничего другого. Например, один скажет: я не должен лгать, если я хочу сохранить честное имя; другой же думает: я не должен лгать, хотя бы ложь не повлекла за собой ни малейшего позора для меня.

Таким образом, последний должен настолько отвлечься от всякого предмета, чтобы

предмет не имел никакого влияния на волю, дабы практический разум (воля) не

управлял только чуждыми интересами, а показывал лишь свое повелевающее значение

как высшего законодательства. Так я должен, например, стараться способствовать

чужому счастью не потому, что наличие его было бы для меня чем-то важным

(благодаря непосредственной ли склонности или какому-нибудь удовольствию,

[достижимому] косвенно посредством разума), а только потому, что максима, которая

исключает чужое счастье, не может содержаться в одном и том же волении как

всеобщем законе.

Деление всех возможных принципов нравственности, исходящее из принятого

основного понятия гетерономии

Здесь, как везде в своем чистом применении, человеческий разум, покуда ему

недостает критики, испробовал все возможные неправильные пути, прежде чем ему

удалось найти единственно истинный.

Все принципы, которые можно принять с этой точки зрения, суть или эмпирические, или рациональные принципы. Первые, основывающиеся на принципе счастья, построены па физическом или моральном чувстве; вторые, основывающиеся на

принципе совершенства, построены или на понятии разума о совершенстве как

возможном результате, или на понятии самостоятельного совершенства (на воле бога) как определяющей причине нашей воли.

Эмпирические принципы вообще непригодны к тому, чтобы основывать на них

моральные законы. В самом деле, всеобщность, с которой они должны иметь силу для

всех разумных существ без различия, безусловная практическая необходимость, которая тем самым приписывается им, отпадают, если основание их берется из особого

устроения человеческой природы или из случайных обстоятельств, в которые она

поставлена. Что касается принципа собственного счастья, то он более всего

неприемлем не только потому, что он ложен и опыт противоречит утверждению, будто

хорошее состояние всегда сообразуется с хорошим поведением; и не потому, что он

нисколько не содействует созданию нравственности, так как совсем но одно и то же

сделать человека счастливым или же сделать его хорошим, сделать хорошего человека

умным и понимающим свои выгоды или же сделать его добродетельным. Принцип этот

негоден потому, что он подводит под нравственность мотивы, которые, скорее, подрывают ее и уничтожают весь ее возвышенный характер, смешивая в один класс

побуждения к добродетели и побуждения к пороку и научая только одному – как лучше

рассчитывать, специфическое же отличие того и другого совершенно стирают.

Моральное же чувство, это так называемое особое чувствование (как ни поверхностна

ссылка на него, так как те, кто не может мыслить, думают помочь себе чувствами даже

там, где дело касается лишь общих законов; как ни мало способны чувства, которые по

природе своей бесконечно отличаются друг от друга в степени, дать одинаковый

масштаб доброго и злого, и один человек совершенно не может через свое чувство

высказывать суждения, обязательные для других), тем не менее остается ближе к

нравственности и ее достоинству, благодаря тому что оказывает добродетели честь

непосредственно приписывает ей расположение и глубокое уважение к ней и не

говорит ей как бы прямо в лицо, что нас к ней привязывает не красота ее, а только

выгода.

Среди рациональных, или разумных, оснований нравственности онтологическое

понятие совершенства (несмотря на то что оно бессодержательно, неопределенно, стало быть, и непригодно к тому, чтобы в неизмеримом поле возможной реальности

найти подходящий для нас максимум; несмотря на то что при попытке специфически

отличить реальность, о которой здесь идет речь, от всякой другой оно имеет

неизбежную склонность вращаться в порочном кругу и не может избежать того, чтобы

скрыто предполагать нравственность, которую оно еще должно объяснить) тем не