Некромант из криокамеры 4 (СИ) - Кощеев Владимир - Страница 87

представлений, которые, однако, только в

сочетании

друг с другом могут давать объективно значимые суждения о вещах, каждый из этих великих философов ратовал лишь за один из источников

познания, относящийся, по их мнению, непосредственно к вещам самим по

себе, а другой источник считал или запутывающим, или приводящим в

порядок представления первого.

Поэтому Лейбниц сравнивал между собой предметы чувств как вещи

вообще только в рассудке.

Во-первых,

он сравнивал их, поскольку рассудок должен судить о них как о

тождественных или различных. Так как он, стало быть, имел в виду

исключительно понятия о вещах, а не место их в созерцании, в котором

единственно и могут быть даны предметы, и совершенно упускал из виду

трансцендентальное место этих понятий (следует ли относить объект к

явлениям или к вещам в себе), то он неизбежно должен был

распространить и на предметы чувств (mundus phaenomenon) свой принцип

тождества неразличимого, действительный только для понятий о вещах

вообще, и вообразил, будто тем самым внес немалый вклад в

естествознание. Конечно, если я знаю каплю воды как вещь саму по себе

по всем ее внутренним определениям, то я не могу считать ее отличной от

другой капли, если понятие первой капли как целое тождественно с

понятием второй. Но если капля есть явление в пространстве, то она имеет

место не только в рассудке (среди понятий), но и в чувственном внешнем

созерцании (в пространстве), и здесь физические места совершенно

безразличные к внутренним определениям вещей, и место =

b

может принять вещь, совершенно подобную и равную другой вещи, находящейся в месте =

а,

точно так же как если бы эта вещь была в такой же степени иной по своим

внутренним свойствам. Различие по занимаемому месту в пространстве

делает уже само по себе, без всяких других условий, не только

возможными,· но и необходимыми множественность и различение

предметов как явлений. Следовательно, мнимый закон Лейбница есть не

закон природы, а только аналитическое правило для сравнения вещей

посредством одних лишь понятий.

Во-вторых,

основоположение, гласящее, что реальности (как одни лишь утверждения) никогда логически не противоречат друг другу, есть совершенно истинное

положение об отношении между понятиями, но оно не имеет никакого

значения ни когда речь идет о природе, ни когда речь идет о вещи самой

по себе (о которой мы понятия не имеем). В самом деле, реальная

противоположность встречается везде, где

А – В = 0,

т. е. где реальности, связанные в одном субъекте, уничтожают действия

друг друга; таковы все на каждом шагу встречающиеся в природе действия

и противодействия, которые основываются на силах и потому должны

называться realitates phaenomena. Общая механика может даже а priori установить в виде правила эмпирическое условие этой

противоположности, указывая на противоположность направлений, –

условие, о котором ничего не знает трансцендентальное понятие

реальности. Хотя г-н фон Лейбниц и не возвестил об этом законе с помпой

как о новом основоположении, тем не менее он воспользовался им для

новых утверждений, и его последователи прямо включили этот закон в

свою лейбницевско-вольфовскую систему. Согласно этому

основоположению, всякое зло, например, есть только следствие

ограниченности твари, т. е. следствие отрицаний, так как только отрицание

может быть противоположно реальности (в одном лишь понятии о вещи

вообще это в самом деле так, но не в вещах как явлениях). Подобным же

образом сторонники Лейбница считали не только возможным, но и

естественным объединять в одном существе всю реальность без каких-

либо причиняющих беспокойство противоположностей, так как они знали

только один вид противоположности – противоречие (посредством

которого упраздняется понятие самой вещи), но не противоположность, приводящую к взаимному разрушению, когда одно реальное основание

уничтожает следствия другого, условия же для того, чтобы представить

себе такую противоположность, мы находим только в чувственности.

В-третьих,

монадология Лейбница не имеет никакого иного основания, кроме того, что этот философ представлял себе различие между внутренним и

внешним только в отношении к рассудку. Субстанции вообще должны

иметь что-то

внутреннее,

т. е. нечто свободное от всех внешних отношений, следовательно, также и

от сложения. Стало быть, основу внутреннего [содержания] вещей самих

по себе составляет простое. Но внутреннее, присущее состоянию вещей

самих по себе, не может также заключаться в их положении в

пространстве, фигуре, соприкосновении или движении (все эти

определения суть внешние отношения), и потому мы не можем

приписывать субстанциям никаких других внутренних состояний, кроме

того состояния, благодаря которому мы внутренне определяем свое

собственное чувство, а именно кроме

состояния представлений.

Так появились монады, которые должны быть первовеществом всей

Вселенной, хотя деятельная сила их состоит только в представлениях, так

что, собственно, они действуют лишь в самих себе.

По этой же причине в учении Лейбница принципом возможного

общения между субстанциями

не могло быть физическое влияние, а должна была быть

предустановленная гармония.

В самом деле, так как все имеет лишь внутренний характер, т. е. занято

своими представлениями, то состояние представлений одной субстанции

не может находиться ни в какой действенной связи с состоянием

представлений другой, какая-то третья причина, влияющая на все

субстанции вместе, должна согласовать их состояния друг с другом, и

притом не посредством случайного, в каждом отдельном случае особо

оказываемого содействия (systema assistentiae), а посредством единства

идеи причины, которая действительна для всех субстанций и от которой

все субстанции должны получать свое существование и постоянность, а

стало быть, и согласование друг с другом сообразно общим законам.

В-четвертых,

известное

учение

Лейбница о

времени

и

пространстве,

интеллектуализирующее эти формы чувственности, возникло

исключительно из той же иллюзии трансцендентальной рефлексии. Если я

хочу одним лишь рассудком представить себе внешние отношения вещей, то это можно сделать только посредством понятия об их воздействии друг

на друга, и если я хочу связать одно состояние вещи с другим ее

состоянием, то это может произойти только в чередовании оснований и

следствий. Поэтому Лейбниц мыслил пространство как определенный

порядок в общении между субстанциями, а время – как динамическую

последовательность их состояний. То особое и от вещей независимое, что, казалось бы, присуще пространству и времени, он приписывал

неясности

этих понятий, вследствие которой то, что есть лишь форма динамических

отношений, принимается за особое созерцание, самостоятельно

существующее и предшествующее самим вещам. Таким образом, пространство и время были в его учении умопостигаемой формой связи

между вещами самими по себе (между субстанциями и их состояниями), а

вещи были умопостигаемыми субстанциями (substantiae noumena). Но в то

же время он хотел сделать эти понятия действительными также и для

явлений, так как он не считал чувственность особым способом созерцания, а искал источник всех, даже и эмпирических, представлений о предметах в

рассудке, оставляя чувственности лишь достойное презрения занятие –

спутывать и искажать представления рассудка.

Между тем если бы мы даже и могли высказывать синтетические суждения