Тайна Солнечной принцессы - 4 (СИ) - Ильина Ольга Александровна - Страница 18

— Мэл, дай ей время…

— Я устала ждать. Как ты не понимаешь? Я двадцать лет этого ждала. Она моя дочь. Я хочу просто обнять ее. Просто быть рядом. Неужели это так сложно?

— А как же Самира?

— А причем здесь Самира?

— Девочка думает, что с появлением Клем, больше не нужна тебе. Она всегда была заменой. Не потому ли ваши отношения так расстроились за все эти годы. Ты не смогла до конца впустить ее в свое сердце. И девочка это чувствовала.

— Я люблю Самиру, и да, возможно ты права, я не могла дать ей всю свою любовь.

— Не могла или не хотела?

— Какая разница? Я не отрицаю своих ошибок. Быть может, люби я ее чуть больше, ощущай до конца своей, между нами все сложилось бы по другому, но… никому не понять, что я чувствовала, глядя на нее. Обнимая ее, утешая, радуясь вместе с ней, я постоянно думала о моей девочке. Где она? Что с ней? Любят ли ее? Есть ли у нее семья, близкие? Сыта ли она? Не мерзнет ли от холода? Не мокнет ли под дождем? Не терпит ли лишений? Каждый раз, приезжая в дома сирот, я содрогалась от страха, что где-то среди этих детей, так же как они, живет и моя девочка.

— Теперь ты знаешь, кто она. Знаешь, что она умная, смелая, красивая и благородная. Знаешь, какую жизнь она вела. Да, в ней было много трагедий, но и много любви. Ее любили. Тея ее очень любит и…

— «Илларский демон»? Думаешь, я счастлива от того, что едва обретя, я уже ее потеряла? Эта ужасная связь… что она сделала с Мариссой, с Лазариэлем, с тобой? Меньше всего я хотела такой судьбы для своей дочери.

— Да, я знаю.

— И именно поэтому я должна быть рядом, я должна убедить ее, что та жизнь… жизнь, которую она хочет выбрать будет полна боли и страданий. Дэйвы высокомерны и безжалостны. Они не примут ее, как не приняли Мариссу, как не принимают Тею.

— Она любит его.

— Иногда даже самой сильной любви бывает недостаточно, а иногда она не стоит страданий, которые с собой приносит, — горько ответила королева на слова подруги. И от этих слов меня пробрала мерзкая, липкая, какая-то ледяная дрожь. И видимо не меня одну, если леди Иола спросила:

— Ты жалеешь? Жалеешь, что нарушила слово, данное матери? Жалеешь, что встретила Александра? Что не вышла за Артура или кого-то другого? Что не жила обычной жизнью, а выбрала роль королевы?

— Ты знаешь, меня никогда не привлекала власть. Я сделала это только ради него, только потому, что безумно любила. Но… я прожила двадцать лет в бесконечной, безнадежной тоске. Я пролила столько слез… И его ложь. Это очень больно.

Я отступила раньше, чем услышала новое ранящее откровение королевы, предназначенное явно не для моих ушей. То, что она сказала… то, как она это сказала, причинило боль гораздо большую, чем та, что причинила зверь-повелительница, натравив на меня свою тень. Фактически, королева призналась, что если бы могла прожить эту жизнь заново, то никогда бы не стала женой короля. Она отказала бы ему, и я бы никогда не родилась.

Еще большую боль причинял тот факт, что я сейчас стояла перед точно таким же выбором. У меня есть свой король, которого я безумно люблю, ради которого я готова пойти на многое, даже на открытую вражду с его матерью. Но что, если через двадцать лет я с таким же отчаянием буду признаваться Тее, что лучше бы послушалась всех тех, кто так настойчиво просил меня подумать? Что если иногда, в самом деле, одной любви не достаточно, какой бы сильной и бесконечной она не была? Что, если…

— Итак, то, что мы здесь, означает именно то, что я думаю? Ты решил поведать наконец, каким образом девочка-полукровка из Илларии оказалась моей пропавшей племянницей? И почему об этом знали все, кроме меня?

— Ну, допустим, знали не все, — возразил Уиллу Киран. — Я тоже был порядком удивлен, особенно тому факту, что девочка это знает.

— А меня занимает вопрос — откуда это знает Самира и как давно? — не остался в стороне Феликс.

Единственный, кто не задал неудобного вопроса королю, был Дэйтон, впрочем, и для него, знающего многое, осталась пара не проясненных моментов.

— Едва ли сейчас уместно говорить об этом, — особо ни на что не надеясь, попытался прекратить расспросы король. — У нас и без того предостаточно дел.

— Как давно вы знали об этом, отец? — спросил Киран. Весь его вид говорил о том, что отступать принц был не намерен. Он, как и все остальные, чувствовал себя обманутым, даже преданным, не понимал отца, не мог никак оправдать его поступков, особенно то, как сильно он ранил Мэл.

— Мы имеем право знать, — поддержал Уилл. — Это касается не только тебя или Мэл, это касается всех нас. Клементина — моя племянница, а я даже не знал, что она существует. Это… Вы хоть представляете, как я себя чувствую?

— Мы все это чувствуем, — кивнул Киран. — Дэй, ты ведь тоже это знал. Как давно?

— Пару недель.

— И не удосужился сказать нам? — вскипел принц.

— Интересно, когда бы я это сделал? — осадил брата мужчина. — Вы были в отъезде. Я что, почтового голубя должен был вам прислать? Или использовать камень связи Лазариэля?

— Кстати, о Лазариэле. Я так полагаю, он, в отличие от меня тоже был в курсе твоего большого секрета? — обиженно фыркнул Феликс. Он по большей части молчал, слушая, как препираются братья, а чувствовал то же самое, что и они — злость, обиду, непонимание и острый привкус предательства. — Потому ты так радел за брак этой девочки с Дэйтоном? Намеревался таким образом вернуть дочь в лоно семьи под видом будущей невестки?

— Что ты хочешь… что вы все хотите от меня услышать? — не сдержался Александр. — Да, я лгал. Вам, Мэл, всем. Но у меня были причины…

— Какие здесь могут быть причины? — проговорил Уилл, точно так же, как это сделала Мэл, когда пришла в себя после знакомства с Клементиной. В ее голосе были те же интонации, тот же гнев, упрек в глазах, и не только. Ему пришлось отвечать, рассказать все до конца и получить пощечину было куда легче, чем взглянуть ей в глаза после рассказа. Это было просто выше его сил — увидеть, что все кончено, понять, что любовь — единственное, что соединяло их все эти годы — умерла. А так… оставалась надежда.

Он рассказал ей все. Как нашел Ровенну двенадцать лет назад, как она сказала, что видела его дочь в Снежных песках, как мчался туда, уже зная, что опоздает, как с ужасом смотрел на мертвый город полукровок и одного сломленного дэйва, сжимающего в объятиях тело любимой женщины.

Спасение Самиры стало тогда лучом надежды в беспросветной тьме отчаяния. Он ухватился за него, как за соломинку, чтобы просто пережить тот страшный день и не сойти с ума. Ведь там, в уже не Снежных, но Кровавых песках он не чувствовал присутствия своей девочки. И это значило только одно, что она где-то там, среди тысячи мертвых тел, что он опоздал, и надежды просто не осталось.

Поэтому он забрал Самиру, поэтому убедил всех, даже Мэл, что она его дочь. Он ведь не мог даже предположить, что меньше чем через год новый повелитель Илларии сам привезет ее в Арвитан. Одни боги знали, чего ему стоило не броситься тут же к девочке, не заключить в объятия и никогда-никогда больше не отпускать, но Лазариэль вовремя напомнил, чем чревато нарушение слова, данного Матери всех драконов.

Когда-то она не оставила ему выбора, когда-то она предупредила, что если он не отступит, если не позволит девочке уйти, то потеряет все шансы ее вернуть. Он накрепко запомнил то ее предупреждение. И отступил, попросил друга наложить иллюзию на малышку, чтобы ни Мэл, ни Иола, ни кто-либо еще не увидели поразительного сходства между маленькой подружкой Огненной принцессы Алатеи и самой Солнечной королевой. Это было не просто, еще сложнее было отпустить, но теперь он знал, кто она, где она, и мог изредка просить Лазариэля присматривать за ней, а иногда и показывать кусочки из ее жизни, записанные на кристаллы связи. Малость, без которой он уже не мог. У Мэл даже этого не было…

Все эти годы он негласно следил за судьбой дочери, только не знал, что судьба эта неразрывно связана с сердцем повелителя Илларии. Лазариэль эту немаловажную деталь утаил. Может и к лучшему. Ведь Александр до сих пор не мог ответить себе, чтобы сделал, узнай он об этой связи еще тогда — двенадцать лет назад. Позволил бы он ей уехать?