На острие (СИ) - Кутузова Елена - Страница 52

Время шло, и вот уже к возвышению подошел священник. Его желтый наряд ярко выделялся на фоне черных костюмов саро, а бритая голова блестела в холодном свет ламп. Бубенчики, прикрепленные к посоху, позвякивали в такт неторопливым шагам.

Гости расслабились — пришло время насладиться красивой церемонией. А я провела рукой по поясу. Иголка царапнула ладонь. Наверное, если воткнуть в шею, это будет еще больнее? Но времени на страх не осталось. Пришла пора действовать.

Бубенчики позвякивали уже возле стола Главы. Кажется, церемония начинается с благословения родителей? Я не помнила, да и не думала: куда важнее было вытащить иголку и воткнуть в… а куда? В висок? В шею? Или… проглотить?

Гортанный вскрик, какое-то движение и…

Посох священника скрывал длинный нож. Насколько помню — ритуальный, с его помощью саро отрезали себе пальцы и вспарывали животы. И теперь лезвие оказалось у шеи старшего Менети:

— Ни с места, иначе…

Присутствующие послушно замерли. Я тоже.

— Что тебе надо? — в дело вступил Рокано.

— Отпустите госпожу Лару. Она…

— Ах, вот оно что! — жених расслабился, а потом одним прыжком оказался за моей спиной. — А вот у меня другое предложение.

Чувствовать, как кожу холодит сталь, не очень приятно. А вот священник показался знакомым. Вспомнилось заключение и телохранители. Он приносил мне еду!

Значит, Кен где-то рядом.

Но где?

Мужчины грозно раздували ноздри и пытались предугадать действия противника. Первым не выдержал «священник»:

— Вы не посмеете! Она ваша невеста!

— Что с того? Кому нужна ее жизнь? Запись к родовой книге может быть сделана и после смерти. А потом мы расскажем, как свихнувшйися от неразделенной любви святоша ворвался на церемонию и убил счастливую невесту. Красивая получится сказка. Только грустная. Так что бросай нож! Все равно ничего не выйдет.

Значит, моя смерть не препятствие для свадьбы? Я чуть подалась вперед, слегка, но кожу оцарапало и по ней потекло что-то теплое. Кровь.

— Стой, дура! А то действительно прирежу.

— Какой занимательный разговор! — послышалось от двери.

На пороге, в окружении обнаживших мечи саро стоял Кен. В правой руке, так, чтобы видели все присутствующие, он держал какой-то жетон.

— Рокако! Отпусти ее, — прохрипел Глава Второго Клана.

— Но…

— У него Знак Большого Совета, болван. Смирись пока. Чуть позже мы…

— Ах да… — Кен вежливо поклонился собравшимся, — забыл сказать: спасибо за шоу! Большой Совет получил удовольствие, наблюдая за этим фарсом!

И ткнул пальцем в пуговицу на одежде священника.

— Сволочь! Ты все снимал!

— Хуже, — Кен одним прыжком взлетел на возвышение и заставил Рокано убрать оружие. — Я вел прямую трансляцию.

— Сволочь.

Отани пожал плечами и повернулся ко мне:

— Госпожа, вам нужно покинуть это место. Большой Совет назначил расследование по поводу вашего похищения и…

— Лучше бы он назначил расследование по поводу смерти ее матери!

Менети Джун усмехнулся и одним глотком осушил рюмку с чем-то прозрачным. И налил еще.

— Думаешь, хорошо будет девчонке в доме того, кто убил собственную дочь?

— Ты… — прошипел Кен, но между ним и Главой выросли телохранители.

Отани тащил меня к двери, а вслед летел хриплый смех, и было непонятно, чего в нем больше: страха, или злорадства.

— Стой! — я, наконец, сумела вырвать руку из захвата. — Объясни, что происходит!

— Потом! Сейчас надо убираться отсюда!

И он снова поволок меня по бесконечным коридорам.

— Не пойду! — упираться было бесполезно, но я старалась. Наконец, Отани не выдержал, распахнул ближайшую дверь и толкнул меня внутрь.

— О чем вы желаете поговорить, моя госпожа?

Но я уже забыла. Ярость, так и не выплеснувшись, свернулась клубочком и замурчала, как пушистый котенок.

В комнате не было ничего, кроме глубокого кресла и огромного, во всю стену окна.

— Нас не увидят, здесь стекла односторонние, — по-своему понял Кен.

Но мне было не до «увидят — не увидят».

За окном, играя миллиардами солнечных бликов, дышало волнами море. Накатывалось на песчаный берег и отступало, чтобы через мгновение снова ластится к земле с поцелуями. Я его даже слышала! Ровный, мерный плеск волн. Крики белых птиц, что боролись с ветром над самой водой. И понимала, почему в книгах океан называли… стихией.

— Никогда не видела моря? — кажется, Кен удивился.

— Откуда звук? — спросила, досадуя, что Отани лезет с разговорами.

— Динамики. Это не запись.

— Можно… выйти?

До боли, до стона захотелось очутиться на берегу, утонуть ногами в горячем песке, почувствовать прохладу воды. Интересно, она на самом деле соленая?

— На берег — нет. Пока неизвестно, насколько опасен океан. Это одна большая запретка. Мы можем только любоваться.

В голосе Отани слышалось сожаление. Он… тоже хочет туда?

— Тогда… позволь просто посмотреть, — я осторожно, боясь спугнуть момент, опустилась в кресло.

— Нужно уходить, — голос дрогнул. Кен не уверен?

— Совсем немного!

— Хорошо. Только недолго.

— Чуть-чуть, — отвечаю одними губами, растворяясь в пронзительной синеве неба, в слепящем солнце и шорохе переменчивого моря. У берега оно серое, с белыми бурунчиками на волнах, но чем дальше, тем глубже синева, иногда прорезаемая зеленью таких чистых оттенков, что хочется взять в руки кисть.

Я жалею, что не художник. Всего миг, но — жалею.

Но тут же приходят воспоминания.

И уже море не шепчет о любви, нет. Оно стонет от наслаждения и шорох песка ему

— ответом. Мерные, ровные движения, полные страсти.

Я чувствую, как по телу прокатывается жаркая волна. Я сама — берег. Горячий от поцелуев солнца, распаленный и… ждущий. Я — земля, жаждущая океана. Я — женщина, желающая мужчину.

Именно так. Не наслаждения болью и покорностью, но — сильного, страстного и…

Додумать страшно. Страшно услышать то, что кажется если не преступлением, то — грехом. Я осознаю это потом, а пока…

Лишь мгновение требуется Кену, чтобы понять мое желание. И миг, чтобы его исполнить.

Он дразнит меня, медленно снимая пиджак, а после не спеша расстегивает пуговицы как всегда белоснежной рубашки. Рка срывается и одна белая жемчужина катится по полу, подпрыгивая и постукивая. В такт морю. Ветру. Волнам.

От контраста меня снова сносит. Я не хочу ждать. Я хочу… его! В себе! Желаю подтвердить, что этот мужчина — мой!

И мысль, горячая и страшная: нельзя! Можно использовать. Но подпускать ближе — нельзя.

Но эти волны… Этот шепот… И гладкая кожа под ладонями. Татуировка скрывает шрамы, но кончики пальцев чувствуют их, как никогда остро.

Горячие губы скользят по бедру… Белье мокрое, неприятно, хочется сорвать его и никогда не надевать это кружевное безумие. Белое как снег. Как свадебное кимоно. Нет, как пена на вздыбленных волках…

— Ну же! — то ли хриплю, то ли кричу…

Кен не торопится. Покрывает поцелуями сначала одно бедро, потом второе… Они обжигают мягкую кожу, дыхание касается тонкой кружевной полоски, заставляя выгнуться навстречу языку…

Проклятый Отани! Что ты со мной делаешь!

Или это… море?

Оно уносит по волнам, качает, баюкает, поднося к высшей степени блаженства…

Водоворот кружит, вертит, захлестывает с головой, да так, что не вдохнуть, ни выдохнуть. Мягкое кресло не позволяет упасть, и волны долго бьются в виски, постепенно превращаясь в легкий шум на грани, едва ощущаемый шепот океана в витой раковине.

И только после этого приходит понимание, где я и кто я. Но почему-то ничуть не стыдно. Люди Кена стоят возле двери, никого к ней не подпуская, а если в комнате есть камеры… Да плевать! Делаю что хочу! До той поры, пока не обнажу клинок. Смерть Отани не будет легкой.

Сам он по-прежнему на коленях. Смотрит в пол, а грудь вздымает хриплое дыхание.