Сокровище для дракона (СИ) - Горенко Галина - Страница 45

Я ухнула в мрачный колодец, и падала в него очень долго, ударяясь о стенки бесконечного темного туннеля, замерзая и сгорая вновь и вновь. Бессчётное, бесконечное количество времени. Только я и агония. Только я…

Под моими раскинутыми руками промозглая густая земля, едкий пороховой дымок стелется по поверхности и забивается в ноздри, неприятно щипая глаза и порез на щеке. Аннушка склонилась надо мной, её горячая слеза капнула мне на щеку. Влажной тряпицей она вытирает мой порез, раздражая его сильнее, я хочу сказать ей, чтоб она не плакала, но из моего рта вырывается только хрип и почему-то теплая пена, она пузырится и мешается во рту, я пытаюсь избавиться от нее, наклоняюсь вбок и выплевываю кровавую слюну.

Надо мной стоит бледный отец и растерянный Иван Александрович, второй обреченно качает головой, а папа, суровый по-военному человек, офицер императорских войск, чьи чувства и эмоции для меня всегда оставались тайной за семью печатями, падает возле меня на колени, гладит по спутавшимся волосам, что-то шепчет мне и без остановки целует мой лоб, щеки, губы, глаза. Говорит о любви и долге, о чести, и благодарит меня, за то, что я была именно той дочерью, о которой он всегда мечтал, о том, как сильно он гордится мной, как благодарен Господу за то, что моя жизнь так прочно была связанна с его.

— Не печальтесь, отец, — хриплю и кашляю, — уверена, я еще удивлю вас. Он кивает, силясь улыбнуться, держит мою руку, не желая меня отпустить, мои глаза закрываются сами собой, я очень устала и хочу спать, я обязательно поговорю с ним, когда проснусь. Обязательно.

Я резко открываю глаза, словно меня только что окатили ушатом колодезной воды. Быстро, нервно, испуганной птахой, бьется мое сердце в клетке груди. Что это было, сон? Воспоминание? Бред? Другая, возможная реальность? Не известно, как сложилась бы дальше моя судьба, останься я в моем мире, может быть провидение показало мне один из возможных вариантов? Или единственный из возможных?

Знакомая палата, белая и стерильная, слепящий солнечный свет бьет в окно, больно ударяя по чувствительным глазам, накрахмаленная, шершавая простынь, хрустит под пальцами. В дверном проеме появляется знакомая, внушительная фигура с подносом, от тарелки что стоит на нем, идет пленительные аромат куриного бульона, я повожу носом и вздыхаю:

— А пить все же хочется сильнее, чем есть, — хрипло говорю я Себастьяну. Тот поднимает красные глаза и неверяще смотрит на меня. Кое-как сгрузив поднос на ближайшую тумбочку, едва не разбив и не пролив, он буквально падает на стул, что стоит рядом с кроватью, словно перестал доверять ногам-предателям. Хватает меня за руку и во всю мощь своих драконьих легких зовет Арду. Я слегка глохну, но радостно посмеиваюсь такой реакции. В палату буквально врывается Бруно, а затем и две медсестры. Дальнейшую суету я помню плохо, меня щупали, трогали, меряли пульс, поили отварами и витаминами, мазали и мыли, снова кормили и расспрашивали о самочувствии.

— Я чувствую себя хорошо, только сильная слабость, кружится голова и щиплет от яркого света глаза, — отвечаю я как заведенная кукла одно и то же.

Кожа моя вновь обычного бледного цвета, без прожилок черных вен, хотя и отливает слегка синевой. Завитки помолвочного браслета, как раньше бледно-золотые. Когда наконец-то в палате кроме меня и Себастьяна не остается никого, он наклоняется ко мне и долго целует мои потрескавшиеся губы, шепча в них о произошедшем чуде и о том, как сильно он меня любит.

— И всё же ты предпочел смотреть как я, мучаясь умираю, эгоистично не оставляя мне шанса, оправдывая это заботой. Это не чудо, а наука. Бладельтер сделал укол, а ты проявил себя трусом, — Виверн вскакивает, опрокидывая стул, намереваясь выплеснуть ярость от того, что нарушили его волю, — Это было мое решение. Я имею полное право решать за себя.

— Теа, ты бы поправилась, — начал оправдываться он…

— Я прошу Вас покинуть мою палату, Ваше Величество, я хочу побыть одна. — Превозмогая слабость я повернулась на другой бок, не желая видеть любимого, чья жестокость и эгоизм так ранили меня. Когда за ним закрылась дверь я тихо заплакала.

Выздоравливала я, как писано в древнерусских былинах, не по дням, а по часам. Еще вчера, я с трудом держала глаза открытыми, засыпая во время разговора с медсестрой и Арду, а сегодня уже смогла дойти до ванной комнаты и самостоятельно освежиться. Аппетит так и не вернулся, но по крайней мере меня уже не тошнило, и пища задерживалась в желудке. В те моменты, когда моё сознание не было затуманено снадобьями, я понимала, что немного погорячилась, прогнав Себастьяна, он не врач, и принимать такие не простые решения ему было крайне тяжело. Но все же обида довлела над логикой, и прекрасно зная свой непростой характер, я решила, что мне надо бы немного поостыть. Видимо и он понимал это, так как цветы и приятные сердцу мелочи я получала каждый ун, а сам он заходил лишь когда я спала, об этом мне рассказал Бруно, видимо желая меня подбодрить.

Из лекарского корпуса я вышла спустя четыре уна, чувствуя небольшую слабость, но осознание того, что я наконец-то покинула палату и могу вернуться к учебе настолько радовало меня, что я даже пританцовывала пока добиралась до общежития. Я ворвалась в общую комнату желая, по привычке, поделиться с Катой своими злоключениями, совершенно забыв, что подруга пропала, почему-то мне казалось, что она непременно найдется, и осознание того, что этого не произошло за два с половиной терила действовало на меня крайне удручающе. В шкатулке лежало несколько писем, все кроме одного были от Рэйджа. Единственное письмо не от главы МагКонтроля было от Куртта. Я нетерпеливо вскрыла его, и прочла немедля.

В довольно коротком послании он извинялся, что не попрощался со мной лично. Отныне он кадет Военной Академии Ориума и по распределению отправлен служить на границу, рядом с прорывом. Я могла себе только представить, за сколько ниточек ему или его отцу пришлось подергать, чтобы провернуть нечто подобное. Несмотря на то, что всех пропавших без вести объявили погибшими, он не оставлял своих попыток найти женщину, которую любит. Зная о моей дружбе с Рэйджем, он просил сообщать ему любую, даже самую незначительную информацию, которая могла бы ему помочь в поисках. Я тут же ответила ему, что, если мне станет известно хоть что-нибудь имеющее отношение к Катарине или другим пропавшим, я тут же найду способ связаться с ним. Я от всего сердца пожелала ему удачи и попросила хоть иногда писать мне, надеясь на скорейшую встречу и положительный исход его миссии.

Ближе к вечеру пришёл мой куратор, Франц, он был с того же курса, что и Ката и поделившись новостями об образовательном процессе выложил мне на стол несколько толстых тетрадок, исписанных мелким, бисерным почерком:

— Это мои лекции за прошлый год, Теана, я даю их тебе на время, перепиши всё, что пропустила, думаю, они вряд ли сильно отличаются от тех, что были в этом году. Меньше чем через дем зимняя сессия, все разъедутся, а нас, старший курс отправят на преддипломную практику, постарайся до этого времени вернуть мне лекции. Я бы хотел начать готовиться к единому экзамену пока на практике. Что-нибудь слышно о Пите? — спросил меня куратор.

Я вкратце рассказала ему все, что узнала из письма и от Себастьяна.

— Он упорный, если что-то вбил себе в голову, значит этого добьется, — охарактеризовал он друга.

— Я очень на это надеюсь, Франц, — улыбнулась я. Попрощавшись я принялась за лекции, и просидела за ними практически до самого сна, прерываясь лишь на ужин. Меня поприветствовали очень радушно и набросились с множеством вопросов, на которые я охотно отвечала соскучившись по общению с беззаботными студиозами, которые напомнили мне те замечательные времена моей прошлой жизни, в них я тоже была счастливой гимназисткой, дочерью и сестрой.

Учебные будни затянули меня словно болото, стараясь догнать пропущенный материал я почти все вечера проводила или в библиотеке, или в комнате переписывая лекции. Каждое утро я получала свои цветы и другие знаки внимания, но ни разу так и не поймала Себастьяна, хотя с каждым уном моя тоска по нему усиливалась. Несколько раз я встречалась с Бруно и Рэйджем, вместе или по очереди, они с такой тщательностью обходили тему Себастьяна и нашей ссоры, что порой мне казалось, что я всё себе выдумала. Лишь однажды Кристоф пробурчал нечто вроде «как же вы меня уже…» и больше этой темы не касался. Совершенно внезапно началась сессия, которая на столько захватила моё внимание, что порой я путала где день, а где ночь, засыпая над учебниками за столом, или во сне повторяя важные теории и концепции врачебных изысканий.