Гладиатор. Возвращение (СИ) - Чер Алекс - Страница 60

Заклеенное бумагой стекло, брызги краски, расстеленные на полу газеты. Ремонт. Заглядываю в щёлочку, но догадаться, что же будет там вместо элитного белья, невозможно.

«Там, где мы встретились» - написано в его записке. Делаю шаг назад. А память услужливо подсказывает как это было.

Я налетела на Алекса на улице. Потом пыталась купить здесь лифчик. А потом он окликнул меня у эскалатора. Что же он тогда сказал? «Девушка, постойте?»

- Может, выпьем по чашечке кофе? - и настоящий живой голос Алекса заставляет меня не просто замереть - застыть каменным изваянием, забыть дышать, разучиться говорить. Потеряться во времени. Да, он спросил меня именно это. Но это ведь не слуховая галлюцинация?

Это же он стоит сейчас позади меня? Стоит так близко, что я чувствую дымный, терпкий запах его одеколона, его дыхание на своих волосах, тепло его тела, стук его сердца. Чувствую и боюсь в это поверить.

Десять недель я жила одним ожиданием этого момента. Семьдесят дней рассказывала нашей ещё не рождённой дочери о её отце. Семьдесят ночей желала ему «Спокойной ночи!», прежде чем уснуть в одиночестве. И тысячу шестьсот семьдесят часов - да, я посчитала сегодня даже это - провела без него.

И вот он рядом, а меня словно парализовало: я боюсь повернуться.

И поверить боюсь.

Его рука с розой опережает мою попытку закрыть от страха глаза.

- Чертовски одинокий вечер, - словно обволакивает меня его низкий голос. - Но раз уж мы встретились, может, это знак?

Мамочка, роди меня обратно! Если я сейчас умру, пожалуйста, роди. Чтобы я снова могла это услышать. Чтобы снова жила ожиданием этой встречи и обязательно дождалась.

Я не могу ему ответить даже «да» или «нет», не потому что мой язык прилип к нёбу, хотя и это есть, ведь я глотаю воздух ртом. А потому что в моём алфавите сейчас всего пять букв. И я могу сложить из них только одно слово: Алекс. Суть моего мира. Центр моего мироздания. Смысл моей жизни.

И я просто принимаю его цветок.

Касаюсь его пальцев. Глажу запёкшуюся кровь на сбитых костяшках.

Мой долгожданный. Я словно обретаю его заново. Принимаю медленно, дробно, дозами, как сильнейшее лекарство от тоски, которое нельзя пить залпом. Сначала бархат его голоса. Потом живительное тепло его кожи. Теперь таящая нежность прикосновения.

Он протягивает раскрытую ладонь, и я вкладываю в неё свои пальцы.

И к каменной твёрдости его груди, на которую я опираюсь затылком, добавляется горячая влажность его губ, целующих мою руку.

Казалось, время остановилось, но вряд ли прошло дольше пары секунд.

Горло стискивает, сердце вырывается из груди, и к глазам уже подступают предательские слёзы.

- Родная моя, - легонько привлекает он меня к себе, и я больше не хочу стоять к нему спиной. Я слишком соскучилась. Я так долго его ждала. Я хочу всё.

- Алекс, - разворачиваюсь и обнимаю его со всей силы, а потом только поднимаю лицо, чтобы на него посмотреть. И ничего не вижу из-за слёз, и вижу самое главное: это он. Он.

Его гладко выбритый квадратный подбородок, его скулы, его синющие глаза с густыми загнутыми ресницами, влажно блестящие и всматривающиеся в моё лицо так же жадно, как и я в его.

- Девочка моя, - вытирает он дрожащими пальцами мои слёзы, но это бесполезно, их не остановить. Я обхватываю его за шею и рыдаю. Рыдаю, не в силах это прекратить, пока он гладит меня по спине, зарывается лицом в волосы, целует в макушку, в висок, в лоб и волнуется так, что я чувствую, как его сердце бьётся о рёбра, грозя пробить грудь насквозь. - Господи, как я соскучился.

- Я не выдержала бы дольше ни дня, если бы ты сегодня не пришёл.

- Клянусь, я тоже.

- Твои руки. Там кровь, - я откидываю голову, чтобы на него посмотреть. Глажу его по лицу. Такому родному, до последней морщинки любимому лицу.

- Это всё такие пустяки, родная моя. По сравнению с тем, что ты снова рядом, всё - такие пустяки.

- У нас всё хорошо? - заглядываю я в его глаза.

- Всё хорошо, любимая, - ловит он мою руку, прижимая к губам. - Теперь всё хорошо.

- Точно? - вздох получается прерывистым.

- Если прекратишь тыкать в меня шипами, - шепчет он в самое ухо, - то точно.

Вздрагивает, приподнимая плечи, когда я царапаю его колючим стеблем прежде, чем убрать, и улыбается. Господи, как я люблю его улыбку.

Как я его люблю!

- Не хочу больше с тобой расставаться, - утыкаюсь лбом в жёсткую грудь. - Никогда.

- Тогда давай и не будем. Покормить тебя или всё же по чашечке кофе?

- К чёрту кофе. К чёрту еду, - поднимаю я лицо. - Алекс, поехали домой.

- Не возражаю, - гипнотизирует он меня, и я чувствую, как сами собой тянутся друг другу наши губы. И его рука нежно-нежно ложится на мой выступающий живот. Я накрываю её сверху своей и тону, задыхаюсь от тоски по его поцелуям. От отчаянного томления по его рукам.

- Ты права, здесь слишком много народа, - разрывает он поцелуй, едва справляясь с дыханием.

И увлекает к выходу.

- Виктория Викторовна, - кланяется мне Михаил, открывая дверь машины.

- Боже, где это ты так? - рассматриваю я поцарапанный кузов.

- Это я, - смеётся Алекс, помогая мне подняться. - Неудачно припарковался.

- Вот на каких-то десять недель нельзя одного оставить, - сокрушённо качаю головой, но он не даёт мне даже договорить, снова впиваясь в мои губы.

Не хочу ничего знать. Не хочу ни о чём говорить, и ничего спрашивать, пока не буду пьяна от его поцелуев до беспамятства. Пока не устану от его ненасытных рук, не напьюсь досыта тяжестью его тела, не утолю голод по его ласкам... Только есть она вещь, которую я должна ему сказать прямо сейчас.

- Алекс, - жадно глотаю я воздух, отстраняясь. - Демьянов... жив.

Он на секунду замирает, а потом снова закрывает мой рот поцелуем, словно это не стоит его внимания.

- Алекс, - упираюсь я в его грудь. - Ты меня слышал?

- Ну, слышал, - обречённо откидывает он голову на спинку сиденья.

- Прости меня - глажу его руки, опустив глаза.

- Тебя-то за что? - прижимает он меня к себе, подавив вздох.

- За то, что я даже не намекнула.

- Видимо, так было нужно, - равнодушно пожимает он плечами.

И по этим небрежно дёрнувшимся плечам, по скептически изогнутым губам, по хмуро сошедшимся на переносице бровям понимаю, как сильно он переживал, как тяжело далось ему это известие. Как невыносимо он страдал.

- Я говорила, что это слишком жестоко, - прижимаюсь губами к его шее. «Мой сильный, мой стойкий, мой самый лучший, прости меня». - Но Ефремыч сказал, что ты мужик или где. И ты справишься, потому что будешь зол. А потом рассвирепеешь ещё больше и тогда точно всех порвёшь.

- Вот и хрен тогда я к нему поеду в его Италию, раз он меня так хорошо знает. Сдох и сдох - его личное дело. Но если бы он и тебя не предупредил, этого я бы ему никогда не простил, - целует он меня в макушку и молчит всю дорогу до самого дома.

И я не нарушаю его далёкого одиночества. Я только крепче прижимаюсь к его груди, чтобы впитать в себя его скорбь, его обиду, его боль. Очистить его раны от этого тлена. Потому что, когда они заживут, останется только радость, которую я тоже чувствую в нём. И я точно знаю, что пусть не сразу, но мне по силам его вылечить.

- Вот мы и дома, - нажимает он звонок на новой металлической двери.

Я морально готовлюсь к тому, что меня не было больше двух месяцев, только дверь нам неожиданно открывает Маргарита Алексеевна.

- А я думала у вас сегодня выходной, - хлопаю я глазами, опешив. Ведь она лично меня предупредила вчера вечером, покидая моё временное пристанище.

- Можно и так сказать, - улыбается она и буквально через пару минут убегает, оставляя нам вкусные запахи с кухни и сверкающий чистотой дом.

- А я думала опять уборка, стирка, мытьё кроличьей клетки, - с блаженством растягиваюсь поперёк любимой кровати.

- Разве я мог так с тобой поступить? - аккуратно садится рядом Алекс. - Хотя Маргарите Алексеевне, конечно, досталось, чего уж греха таить.