Трон Знания. Книга 5 (СИ) - Рауф Такаббир "Такаббир" - Страница 51

— Женитесь вы или не женитесь — мне всё равно.

— Я не могу подкреплять свои слова поступками так, как бы я хотел. Я ничего не могу тебе предложить, кроме Адэра Карро. Но ты не хочешь его брать, вот так, просто, без обязательств и обещаний. А я боюсь обещать. Боюсь не сдержать слово. И позвать тебя никуда не могу, и дать ничего не могу. Но я надеюсь, что моё сердце найдёт выход.

Опустив руки, Эйра стиснула кулаки:

— Боже мой… мы совершенно не понимаем друг друга.

— Что я делаю не так?

— Всё так. Вы всё правильно делаете. Вы живёте своей жизнью. Ну и живите. У вас хорошая жизнь, замечательная жизнь. Она будет замечательной, если в ней не будет меня. Вас ждёт великое будущее, но без меня. Зачем менять вам гору счастья на крупицу?

— Моя любовь не крупица. Ты не крупица!

— Выбросьте любовь из головы, — проговорила Эйра, чеканя слова. — Вы не можете, как Зерван, стать предателем. Мне не нужен предатель. Вы не имеете права забывать о долге, о стране. О двух странах. Вы не имеете права бросать мой народ ещё в одну войну.

Адэр опешил:

— Какая война?

— Ваш Тезар будет мстить за вас. Он уничтожит всё, что от меня осталось. — Эйра обхватила лоб ладонями. — Зачем я это говорю? Зачем?

— Эйра… милая…

Она резко развела руки и проговорила с надрывом:

— Если бы вы были на моём месте, вы бы поступили точно так же: не подпускали бы к себе, не требовали и ничего не ждали. Моё будущее вам было бы дороже своего. Ваше будущее мне дороже. Выбросьте любовь из головы и идите свой дорогой, а я пойду своей. Только не трогайте меня, не смотрите, не говорите. И я найду в себе силы уйти. Их нет. Сейчас сил нет. — Устремив взгляд на гору, Эйра уронила руки вдоль тела. — Счастья так много. Что теперь с ним делать?

Адэр сгрёб Эйру в охапку. Она просила её не трогать. Он не мог не трогать, и не смотреть не мог. Не мог только говорить. Прижимался щекой к её виску, вдыхал аромат радуг и молний. Понимал, насколько мелка его душевная чаша. И не понимал, как такая женщина сумела его полюбить.

Все краски и звуки слились. Под ногами холм, как мостик между небом и землёй. В руках нежное облако — чуть сильнее сожмёшь и обнимешь себя.

— Дай мне время, — прошептал Адэр и зажмурился.

Если Ты есть… укажи путь.

Глава 11

*

Сибла приобрёл амулеты от сглаза — глиняные бляшки с изображением хлыста. Один прикрепил к колонне возле входа в дом молитвы, остальные раздал Братьям, хотя к ним и до покупки амулетов никто не приближался.

Праведный Отец — мир его праху — разбирался в психологии толпы. Знал, как подчинить её словом и взглядом, и умело держал жителей Аврааса в повиновении, будучи невидимым, — например, находясь в стенах обители Праведного Братства. Для этого он окружил себя сподвижниками, чья внешность приводила людей в благоговейный трепет. Научил их правильно ходить и смотреть. Придумал одежду — нечто среднее между одеянием ангела и воина. И Братья, патрулируя улицы города, действительно чувствовали себя ангелами-воинами, спустившимися с небес, чтобы карать грешников.

Сам Отец носил обычные костюмы, его оружием были тягучий завораживающий голос и тёмно-фиолетовые глаза, подобные мерцающим кристаллам. Глядя в них, человек ощущал себя кроликом на разделочной доске: изворачиваться и сопротивляться бессмысленно.

Братья хранили обет безбрачия до двадцати пяти лет. Потом некоторые переходили в касту праведных поселенцев и обзаводились семьями. Остальные продолжали нести службу, надеясь попасть в касту Избранных. Чёрная повязка на рукаве плаща таила в себе массу возможностей: сочинять для Праведного Отца проповеди, посвящать в таинство Братства новичков, судить, наказывать, заботиться о Праведных Сёстрах.

Братья забрали Сиблу, когда ему исполнилось десять. До этого он жил с матерью в пригороде Аврааса, в тихом селении Гнездовье. Мать говорила, что его отец — ангел, и Сибла этим гордился. А ещё мать говорила, что она падшая, и Сибла думал, что падшие — это женщины с детьми, оставленные божьими посланниками на волю Бога. В Гнездовье почти у всех детишек отцами были ангелы, а матери были падшими.

Когда на башне звонил колокол, мать давала Сибле корзинку с едой и закрывала его в комнатке, где он сидел до позднего вечера, а иногда до утра. В их доме было четыре комнаты: две крохотные спальни, кухня и чуланчик. Повзрослев, Сибла понял: если бы не крысы, с которыми мама никак не могла справиться, он ютился бы в чулане.

Сибла боялся темноты, плакал, стучал в двери. Постучал бы в окно, но не мог до него дотянуться. Мама купила ему щенка и запирала их вдвоём.

Сибла подрос. Собачка, к огромной радости, осталась такой же маленькой и сумела избежать цепи и будки. Пушистый комок, как и прежде, скрашивал одиночество и разгонял детские страхи звонким лаем. А Сибла теперь видел из окна ангелов — стройных высоких мужчин, — вышагивающих по улице. Гадал, кто из них его отец, и удивлялся: как им удалось затолкать крылья в рукава белых плащей?

Если во двор заходили два или три божьих посланника, то Сибла уже знал, что его выпустят из комнаты поздно вечером. Если к крыльцу их дома шло много ангелов — мама не приходила поцеловать Сиблу перед сном, и ключ в замке двери проворачивался утром.

Сидя взаперти, он показывал собачке картинки из Святого Писания, ел, пил, нужду справлял в ведёрко, установленное в углу за занавеской. Ночью все звуки исчезали, кроме одного: скрипа панцирной сетки. Сибла тоже любил прыгать на маминой кровати. Поглаживая собачку, слушал скрип и улыбался, представляя, как маме сейчас весело.

После таких ночей она лежала целый день. Сибла думал, что её укачало, его тоже укачивало на качели. Только Сиблу после качелей рвало, а мама тихонько стонала.

Наконец ангелы перестали навещать их. Звонил колокол, мама загоняла Сиблу домой, запирала двери, готовила ужин. Весь вечер они играли с собачкой и засыпали в обнимку на маминой кровати. А утром находили на крыльце коробку с продуктами, иногда в ней лежал кошелёк с деньгами. У мамы вырос живот, а потом у неё вдруг появилась дочка…

Когда ангелы пришли за Сиблой, мама плакала, собачка, закрытая в чулане, скулила, а сестра сидела на подушке, прижимая к себе тряпичную куклу, и не знала, что ей делать: плакать или скулить.

За шесть лет, проведённых в приюте для праведных мальчиков, Сибла забыл мать и сестру. Он сам запечатал память, когда узнал, что женщины — порождение ада, ибо только сатана мог сделать женское тело непристойно соблазнительным. На стене общей спальни было написано: «Раздвигая ноги, женщина завладевает вашим рассудком, а вашу душу дарит сатане».

В шестнадцать лет Сибла вступил в Праведное Братство, в двадцать стал надзирателем в катакомбах, а в двадцать два его назначили старшим смотрителем чистилища. В двадцать пять он пополнил бы ряды Избранных, если бы Праведный Отец не отправил в подземный монастырь моруну.

Чем она взяла Сиблу? Да ничем. Она открыла его память рассказом о задушенной собаке. Воспоминания нахлынули не сразу. Сначала появилась на душе тяжесть, затем при вое волка защемило сердце, потом в плаче грешницы в одной из комнат чистилища почудился знакомый плач. И вдруг приснилась мама. Пепельные волосы и дымчатые глаза, совсем как у него. Мягкие пальцы на его щеке. Тихий голос: «Не бойся, сынок, я рядом…»

Признание Праведного Отца в грехах низверглось на Братьев водопадом, придавило, расплющило. Сибла долго не мог прийти в себя. Вытаскивал из сумки белый плащ и утыкался в него лицом. Ну как же так? Мы же ангелы…

Гнездовье опустело. Сибла не знал, где искать мать и сестру. Он не помнил их имён и сомневался, что имена были. Ковырялся в памяти, но в голове звучало: «Доченька. Иди к сестрёнке. Слушайся братишку. Обними маму. Спи, сынок». Сынок, сынок… Наверное, Сибла сам придумал себе имя.

Год скитаний в поиске цели, смысла, сути, слова, хоть чего-то, ради чего стоило жить, привёл его в замок правителя. Но человек, который поддержал бы и направил, уехал в Ракшаду. Ещё год скитаний забросил Сиблу в Рашор. Вырвавшись на волю, он пообещал себе не возвращаться в ад. Но пути божьи неисповедимы. И вот Сибла снова в Рашоре. Замер, застыл, не понимая, как уничтожить сатанинское отребье. Явиться ангелом-воином, и тебя затопчут, разорвут. Притвориться частью ада — но что делать с душой, выкованной Праведной верой? Грехи Праведного Отца — грехи не веры, а вероотступника. Праведная вера чиста как божья слеза.