Играй в меня (СИ) - Шайлина Ирина - Страница 30

Я говорил так долго, что горло пересохло. Даже в ведра заглянул — пустые. Димка лежит все также, глаза закрыл. Может, умер? Ага, дождешься от него. Я встал, отряхнул брюки, хотя это мало помогло, и пошёл к дверям.

— Постой.

Димкин голос догнал меня уже в приёмной. Я остановился, вернулся. Но не для того, чтобы слушать его оправдания.

— Я тебе не отдам её, — просто сказал я. — А ещё — даже не думай. Я тот завод все равно спалю. — А потом повернулся к секретарше его: — Слушай, ты мне кофе не организуешь?

Секретарша Димки была не только до абсурдности смелой, она ещё и кофе варить умела. Я спускался по ступеням и прихлебывал из чашки. Красивая чашка, тонкий фарфор, классика. На выходе из ТЦ забросил её в урну.

Тело ныло. Казалось, дрались всего несколько минут. Но я полюбовался на своё отражение в витринах — на скуле ссадина, под глазом наливается синяк, губа разбита. Одна радость — Дима пострадал не меньше. Может поумнеет и наймет личную охрану.

Хотелось ехать к Кате, нет, сначала за кольцом, потом к ней. Я даже не скажу ей, что знаю про неё с Димой. Сам пережую это. А насчёт своего вида…Скажу, что сцепился с кем-нибудь на улице, она ж меня психом считает, поверит.

Но путь мой лежал не туда. Я бросил машину у кованых ворот, заезжать не стал. Створки послушно разъехались в стороны, охранник кивнул, приветствуя. Раньше, мне льстило, что меня пускают в обитель избранных так сразу. Теперь — скорее досаждало. Я шёл похрамывая. Не Димка, сам в пылу драки приложился о угол стола бедром.

Внутри дома, как всегда чисто. Даже чистюля Катька не сумела бы придраться. Главный сидит у печи. На нем обрезанные валенки, тёплый, стеганый халат. Очки надел, он их только когда газету читает — дальнозоркость.

— Здравствуй, — кивнул он. — Сынок.

Я поморщился. Терпеть не мог, когда она так меня называл, учитывая, что родства между нами — никакого. Тем более в свете последних событий. До чего гадко, когда улыбаются, а сами в душу плюют.

— Здрасьте, — я сел на стул.

С Главным драться не вариант — сразу скрутят. А потом прикопают. Бессмысленно. Если только из-за угла пристрелить, а потом лететь так, чтобы пятки сверкали, пару тысяч километров.

— Что ты морщишься? Сам же знаешь, нет у меня сына. Дочка только, да и та вся в мать — шалава.

Он замолчал, может, вспоминая покойную уже жену шалаву, может, жалея об отсутствии сына. Уж с ним то всякой проще было бы — своя же кровь.

— За что? — спросил я наконец. — Дядь Коль, почему?

Он не любил, когда к нему так обращались, но мне уже насрать. Он же потянулся, хрустнув косточками, вздохнул, совсем по стариковски. Интересно, сколько ему лет? Даже я не знаю.

— Сеня, сколько лет ты со мной? Не считая тех, что бегал на поддавках. Десять? Неужели ты так плохо меня знаешь? На покой мне пора, Сеня. Устал. Ты думаешь, что я просто так тебя столько лет пестовал? Знаешь поди, что за себя тебя оставить хочу?

— Догадываюсь, — уклончиво ответил я.

— Я всю жизнь на это положил. Всю, не жалеючи. И поверь, мне очень не хочется, чтобы моё наследство просрали.

— И?

— Именно так и случится, если наследничек будет грызться из-за бабы, вместо того, чтобы мои интересы отстаивать. Поэтому грызитесь сейчас, пока меня ещё ноги держат. И чтобы если Чернов тебе голову оторвет, я мог себе нового преемника найти. А теперь пошёл прочь, я устал…

Катя

Клементина была на редкость развратной девицей. Сначала она вела себя робко, забивалась в угол, рылась в грунте, явно нервничая. А потом осмелела, буквально на глазах. Делать мне было нечего, поэтому я занималась тем, что разглядывала рыбок. И поэтому чётко просекла тот момент, когда развратнице надоело стесняться.

— Бог мой, Рудольф, она же тебя клеит! — поразилась я.

Засунула палец в воду, пошевелила им — обычно Рудольф приплывал «поболтать». А теперь… цапнул меня. Не сильно, но очень даже ощутимо.

— Предатель!

На Рудольфа я обиделась. Пусть предаётся разврату без меня. Надела пуховик, разыскала свою полосатую шапку и пошла на улицу. Делать мне там было совершенно нечего, как и дома.

— И впрямь, замуж пора выходить.

Шёл снег. Не мело, он падал красиво, киношно. Я думала о предстоящем замужестве. Логика у меня была предельно простой — я живу бесполезно и никак не умираю, хотя мне уже десять лет, как обещают это. Ничего хорошего я в жизни не сделала. Почему бы не попробовать сделать счастливым Сеню? Маме он нравился… впрочем, кому не нравился Сеня?

Я купила банку пива. Признаю, я стала слишком много пить и курить. Вот выйду замуж и непременно все это делать перестану. Скажу Сеньке, что мне нельзя иметь детей, может, усыновим. Наверняка он наплодил детей без меры, обделенным себя чувствовать не должен.

Или не будем усыновлять никого. Щенка заведём. Собака по крайней мере не так расстроится, когда я умру. Сенька, конечно, примет тяжело, но куда ему деваться? Все там будем. Догонит… лучше бы конечно позже, чем раньше.

Я дошла до школы. В ней не светилось ни одно окно — поздний вечер. Отчего-то остро захотелось внутрь, даже проснулась дикая мысль — разбить окно и влезть. Побродить по коридорам. Вспомнить, каково быть настолько молодой и счастливой. Дико, просто невероятно наивной. Я завидовала себе шестнадцатилетней и одновременно жалела её. Нет, я бы не хотела все сначала. Лучше уж доживу то, что осталось.

Дырка в заборе осталась на месте. Я полезла, породила немного вокруг, проваливаясь в снег, погрустила, и выбралась наружу. Повернула обратно к дому. Сенька с Димкой обычно по этому пути провожали. Доводили до дома, а потом дальше, вдвоём. Бывало, мы засиживались в беседке рядом с домом Димки, но её уже снесли. Да и не хотелось там отсвечивать. Вдруг Диму встречу, или его родителей? Нет, спасибо…

Отправилась в парк. Здесь, во времена юности проводили дискотеки летом, прямо в хоккейной коробке. Вытаскивали магнитофон, обязательно появлялся алкоголь… сюда я и пришла. Здесь никого быть не должно, учитывая, что сам парк закрывают на реконструкцию, каток уже новый, а на месте старого весной детскую площадку сделают.

Здесь порядком занесено, но следы есть, значит, не одна я шастаю. В наличии были комнатки со скамейками, и я могла расположиться с комфортом, но там было грязно. Поэтому я бросила свою сумку в снег, прямо в воротах, и села на неё сверху. Задница промокнет, да и пофиг. Достала жестянку пива. Оно было таким холодным, что зубы сводило. Горьким. Зачем я его пила? Даже не знаю. Я уже давно уяснила, что у судьбы на меня какие-то другие планы, и свести счёты с жизнью при помощи никотина, алкоголя и наркотиков у меня не вышло. Или, просто плохо старалась.

— Выйду замуж и брошу пить, — напомнила я себе и ещё один глоток сделала. — И курить тоже. И щенка куплю, да. А Рудольф со своей профурсеткой наплодят мне детей.

Задница мерзла. Зубы мерзли от пива. Что я здесь делаю вообще? Можно подумать можно закрыть глаза и усилием воли провалиться в прошлое. И не дать себе всех ошибок наделать. Не связываться с наркотой, отправить Ляльку в универ, говорить по душам с тем, кого любишь, не трахаться с Сенькой, не делать аборт…

Да, я все равно жалела о том, что сделала аборт. Получается, как мою жизнь не крои, я бы все равно плохо кончила. Не связалась бы с наркотиками, так не испугалась бы и не сделала аборт. Родила бы и героически сдохла. А может даже не спела родить бы. Что там врач говорил, про нагрузку на артерии?

Неважно уже. Я себе думать запрещала, а сердце все равно щемило. По всему тому, чего не было. Но оно могло бы быть, не правда ли?

А Димка? Что я натворила вообще? Стыдно, горько, до тошноты. Вспоминаю и голова идёт кругом. Чем я думала? Я прекрасно знала, насколько он брезглив. Шлюха для него — не женщина даже. Так, отброс общества. И пусть проституткой я не была, уж отбросом то являлась точно.