Милорд (СИ) - Баюн София - Страница 32

— Просто… просто прекрасно, — тоскливо протянул он, чувствуя, как окончательно разбивается хрупкая иллюзия мира, которую, как ему казалось, он смог создать. — Что же, это не такая непреодолимая преграда, как ему кажется. Напиши мне размеры.

— Не надо, он будет в бешенстве…

— И что? Изобьет тебя, потому что я куплю тебе чертовы ботинки?

— Нет, ты… ты же боишься боли… — зажмурившись призналась она.

— Я… чего я боюсь?! — опешил он.

— Боли. Ты говорил, что с тех пор, как отец тебя в детстве вместо него выпорол, ты… иррационально боишься боли и теряешь над собой контроль. Ты всегда очень стыдился этого, но…

«Господи, а этот его Милорд, кажется, знатное ничтожество, — ошеломленно подумал Мартин. — Как она вообще умудрилась в него влюбиться?! Впрочем, возможно это женская слабость к трепетным юношам с тоскливыми взглядами. Какой позор…»

— Милая, я не боюсь боли. Я не стану устраивать демонстраций, потому что не страдал такой привычкой даже в детстве, но поверь — если кто-то там дрожал, стонал и показательно страдал — это был не я.

— Как скажешь, — торопливо сказала она. Мартин увидел, что она не поверила.

— Напиши мне размеры, хорошо? — попросил он, разжимая руки. — Ника?..

— Что? — она встала и сейчас рассеянно поправляла платье. Мартин наблюдал, как она тщательно распрямляет складки и центрует пояс, и ему стало неприятно.

— А ты правда его любишь? Или не можешь… считаешь, что должна о нем заботиться?

— Кого его? Виктора? — растерянно переспросила она.

«Черт, так глупо оговориться…»

— Меня. Прости. Ты правда любишь… меня?

— Конечно, — пожала плечами она. — То, что ты боишься боли, живя в теле человека, для которого смысл жизни ее причинять, не делает тебя плохим.

Мартин встал, подошел к ней и слегка сжал ее плечи. Ему хотелось много чего сказать, но он не мог подобрать правильных слов. У нее были усталые глаза, неподходящие ее юности. Он смотрел в них и думал, что все бы отдал, чтобы ненадолго поверить в чудеса и власть слов над несчастьями. Тогда он, наверное, смог бы снова зажечь в ее глазах огонек, который горел там до знакомства с Виктором.

Она чуть подалась вперед и он, подчинившись наитию, прикоснулся к ее щеке. Она закрыла глаза, отзываясь на ласку, как напуганная дворовая кошка, еще не отвыкшая доверять людям.

— Где эта белобрысая ублюдина?!

Крик и последовавший за ним оглушительный хлопок двери разбили морок тысячей звонких осколков.

— Очевидно, здесь, — проворчал Мартин, оборачиваясь и открывая дверь спальни.

Лера ворвалась в комнату, хлопнув дверью так, что на стекле появилась трещина.

— Ты совсем охренел?! Клянусь, или ты меня тоже утопишь, или я сдам тебя к чертям в психушку!

Мартин почувствовал, что Виктор проснулся, но не спешит занимать свое место. Он наблюдал за Лерой с отстраненным брезгливым интересом, и ее угроза явно не произвела на него никакого впечатления.

— В чем дело? — как можно более миролюбиво спросил Мартин. Он как раз всерьез опасался, что Лера вот-вот вцепится ему в глаза.

Она стояла посреди комнаты, в пальто и забрызганных грязью сапогах, словно бросая вызов обычному аккуратизму Виктора. В одной руке она сжимала газету, которая слегка подрагивала, а вторую, казалось свела судорога, выгнув пальцы, как когти. Черный, расшитый золотой нитью платок съехал с ее головы, и Мартину казалось, что тщательно уложенные в художественный беспорядок волосы шевелятся, словно змеи.

— Ты еще спрашиваешь?! Ты решил нас всех похоронить, да?! На, читай, читай, паскуда!

Она швырнула газету ему в лицо, сорвала платок с головы и заходила по комнате, нервно комкая его.

— Потрясающе, невероятно! Я очень грешила в прошлой жизни! Иначе Бог не послал бы мне этот кусок бесноватого дерьма! Я не нахожу иных объяснений такой подлянке, кроме крупно испорченной кармы!

Мартин опустил глаза к заметке и почувствовал, что готов подписаться под каждым Лериным словом.

— Кем я была, фашистским офицером?! Педофилом?! Я ела котят?! Кем надо быть, чтобы заслужить такого братца?!

Ее слова долетали лишь обрывками. Мартин смотрел на заметку. На фотографии, а потом снова на отпечатанные на сероватой бумаге слова, которые никак не складывались в осмысленные предложения.

«Зверское убийство», «истерзанный труп», «четырнадцатилетняя Майя З.», «река».

На фотографии — мокрый венок из белых роз, в чьих лепестках еще можно было разглядеть запекшуюся кровь, не смытую водой.

«Почерк», «венок», «Мария Б.», «Театр Современной Драмы».

На второй фотографии — улыбающаяся девочка с длинными светлыми волосами, убранными в высокий хвост. Мартин смотрел на родинку на кончике ее носа и почему-то именно эта деталь повергала его в наибольшее отчаяние.

«Подражатель».

«Возвращение маньяка?»

«Полиция проверяет всех уроженцев…»

— …совсем дурак! — донесся до него словно сквозь пелену голос Леры.

Мартин, не в силах стоять, медленно сел на край кровати.

— Где ты был?! Где ты был в ночь убийства?! — Лера трясла его за плечи, впиваясь в кожу ногтями. — Где ты был?! — он видел ее искаженное злобой лицо, но не мог собраться с мыслями.

Казалось, его утянуло волной в открытое море, и он стремительно опускается на дно. Вода заливает уши и сознание, в котором болезненно стучит: почерк! Венок! Театр! Родинка на кончике носа!

Подражатель!

Возвращение.

Лера замолчала. Ее губы в плотной красной помаде искривились, будто она собиралась заплакать. Ярко-алая помада, словно кровь на бледном лице. Мартин поймал себя на неуместном желании стереть ее.

Стереть.

Следы на салфетке, на салфетке, салфетке в мусорном ведре, красные края белоснежной бумаги, нарушение порядка, ввинчивающееся в виски, виски, венок, белые лепестки — красная кровь, венок на голове, светлые волосы, красные капли…

Левую щеку обожгла резкая боль. Звук удара Мартин услышал на долю мгновения позже, чем почувствовал его.

— Ты слышишь, что я тебе говорю?!

Мартин мотнул головой, прогоняя видение. На периферии сознания все еще истерически стучали образы и обрывки фраз.

От брезгливого высокомерия Виктора не осталось и следа. Мартин, прикрыв глаза видел, как он, побледнев еще больше, чем обычно, сидит посреди комнаты, слегка раскачиваясь и шепчет, словно в бреду: «подражатель… возвращение… подражатель…»

— Оставь меня… — просипел он, пытаясь оттолкнуть Леру и справиться с водоворотом чувств — своих, Виктора и Леры, злость и ужас которой он чувствовал так ясно, будто они были осязаемы.

— Где ты был в ночь убийства?!

— Лера, прошу тебя, возьми Нику и выйди из комнаты, — прошептал он.

«Подражатель… возвращение… помада на салфетке… цветы… цветы в крови…»