По ту сторону синих гор (СИ) - Снежная Александра - Страница 46

-               Т-ты... ты меня опоил! - найдя оправдание своему поведению выпалила я.

-               Я? - брови супруга удивлённо поползли на лоб, а затем он иронично уточнил:

-То есть это я тебе в горло кружками заливал душегрейку?

-               Мне пирожок запить надо было! - возмущённо пожаловалась я. - Откуда я знала, что в твоей кружке?

В прищуре синих глаз кайгена зажглось что-то коварное.

-               Ты правильно сказала: «Моей кружке»! Моя кружка - моя душегрейка. А перед тобой стоял кувшин с узваром.

Он бы мне ещё из ведра выпить предложил.

-               Я не пью кувшинами!

-               Разве что узвар, - ехидно заметил муж, и я негодующе стукнула его по плечу кулаком.

-               А ну отпусти меня, медведина! Вцепился в меня своими лапами, как в бочку с мёдом!

-               Ты слишком тощая для бочки, - насмешливо фыркнул муж. - Скорее на куст малины похожа. Сладкая и колючая!

Я открыла рот и тут же закрыла, потому что до меня медленно, но всё же дошёл вложенный в слова кайгена откровенный подтекст.

Сладкая?!

Да что ты о ceбe возомнил?

Хмельная храбрость вкупе с таким же сильно подвыпившим безрассудством полезли из меня фонтаном, и я, боднув наглого здоровяка лбом в подбородок, сердито зашипела:

-               Я тебе вообще не разрешала меня целовать!

Кайген сердито рыкнул, спуская меня на пол, но не выпустил из своих лап. Ярко-синие глаза налились ночной темнотой, и мужчина спокойно и холодно произнёс:

-               Думаешь, мне нужно твоё разрешение? Ты - моя жена! И если вчера я тебя не тронул, то это не потому, что ты этого не хотела, а потому что так решил я!

Зря он это сказал. Верно ведь говорят: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Обида, злость, безвыходность, страх, накопленный за последние дни - всё смешалось в гремучую смесь, и она рванула подобно огненному файеру, лишая меня здравомыслия и приличных манер. До уровня распространяющих слухи сплетниц я ещё никогда не опускалась.

-               А что так? Боишься повторить славу своего отца? Или яблоко от яблони недалеко падает? - вскинув подбородок, задрала голову я, бесстрашно глядя в глаза мужа.

-               Что? - непонимающе нахмурился он.

-               Насиловать женщин - это у вас в роду наследственное? Неудивительно, что твои предыдущие жёны предпочли жизни с тобой мир иной. Вы с Гордом поэтому такой предусмотрительный договор заключили? Боитесь, что я наложу на себя руки? А мышиный помёт вам в пирожки вместо начинки! Я из-за тебя помирать не собираюсь! Понял? Знаешь, что я решила? Я лучше сделаю твою жизнь такой же паскудной, как ты мою! И попробуй только тронь меня! Узнаешь, что такое жена - боевой маг!

Я умолкла, переводя дыхание и ожидая реакции мужа.

Он больно сжимал своими лапищами мои предплечья, смотрел в лицо, и закипающую внутри него ярость выдавали только узлы желваков, ритмично двигающихся на его скулах.

-               Ну? - окончательно нарываясь, поддела его я. - А где же твоё излюбленное: «Молчи, женщина, а то выпорю?» Давай, заткни меня! Ты же только это и умеешь!

-               Бабий рот не заткнёшь ни пирогом, ни рукавицей! - низко выцедил из себя кайген, резко поднял меня с пола и практически швырнул на стоящую рядом кровать. - Проспись сначала! Не протрезвеешь до вечера - я помогу!

Крутанувшись на каблуках, муж вылетел из комнаты словно кот, которому прищемили хвост, напоследок громко хлопнув дверью.

-               Чурбан! - буркнула себе под нос я и завалилась на спину, раскинув в стороны руки.

Дощатый потолок почему-то зашевелился и медленно двинулся по кругу вправо, вращаясь у меня перед глазами.

Резко перевернувшись, я уткнулась носом в меховой ворс покрывала, избавляясь от навязчивого ощущения головокружения.

Глаза вскоре налились тяжестью, стали слипаться, и прежде чем крепко уснуть, я не забыла помянуть крепким словом всех кайгенов в целом и одного синеглазого конкретно.

Чтоб я ещё хоть раз выпила их душегрейку - да ни за что в жизни!

Обидные слова магички всё ещё неприятно звенели в голове. Несправедливые, едкие.

Возможно, Бьёрн никогда и не был нежным и мягким мужем вроде Волса, но жён своих никогда не обижал, а тем более не насиловал. Противно было даже не то, что чужачка это ляпнула со злости или спьяну, а сам факт, что подобную чушь ей уже успели наплести свои же. А всё потому что по Сивильгарду упорно гуляли слухи о жестоком проступке отца, а Самого Расвальда давно не было в живых, чтобы их опровергнуть.

Бьёрн в историю с насилием и проклятьем не верил. Вернее, не хотел верить. Кому понравится считать себя выродком, появления которого не желала собственная мать?

И он искал опровержения и ответы в её комнате, в её вещах, в отпечатках её магии, которую до сих пор хранили созданные ею предметы.

Дойдя до конца коридора, Бьерн завернул за угол и, ступив на первую ступень лестницы ведущей в мансарду, замер как вкопанный. Мысль, возникшая в голове, ужалила словно змея, заполняя ядом сомнения всё тело.

Оэн вдруг подумал, что было бы в брачную ночь, не окажись на теле эринейки шрамов? Ведь разрывая на ней платье, он и не думал останавливаться.

Холодный пот прошиб спину, и Бьёрн вязко сглотнул.

Получалось, что нанесённые им девушке увечья стали всего рода знаком, удержавшим его от ошибки? Но это у него так вышло, а что, если у отца просто не было причин не завершить начатое?

Быстро взбежав по лестнице наверх, Бьёрн приложил руку к замку, открывающемуся только магией и, осторожно толкнув дверь, шагнул внутрь запретной комнаты.

Он придумал для неё такое название ещё в пять лет, когда проследил за тем, куда отец тайком ходит по ночам и что делает в нежилой, всегда закрытой на замок мансарде.

Было странно наблюдать за тем, как мощный и высоченный кайген практически бесшумно двигается в пространстве, невесомо касаясь кончиками пальцев гребня, лежащего на каминной полке; странного венка, украшающего стену над ней; красивого платья, разложенного на кровати; шкатулки на подоконнике...

Совершив этот дивный ритуал, Расвальд всегда садился в большое резное кресло у камина и бездумно смотрел на пылающий внутри него огонь.

Бьёрн видел, как беззвучно шевелятся губы отца, словно он разговаривает с явившимся к нему духом. В такие моменты извечно мрачное лицо родителя всегда озаряла светлая улыбка, которую Бьёрн спустя столько лет так и не смог забыть.

С тех пор здесь совершенно ничего не изменилось. И не потому, что кто-то поддерживал прежний порядок вещей в комнате, а потому, что к ним никто не прикасался.

Бьерн не позволял себе даже переложить с места на места тот или иной предмет, чтобы не нарушить витавшей в комнате магии - необъяснимой, светлой, эфемерной.

Он лишь повторял движения отца, обходил комнату по кругу, дотрагивался до вещей матери и пытался представить себе её лицо.

Жаль, что он понял, кому принадлежали эти покои только после смерти Расвальда, когда что-то у него узнать уже было невозможно.

И всё же Бьёрн совершенно точно знал, что в этой мансарде заключена какая- то тайна, разгадка которой наверняка изменит его жизнь.

Оглядевшись по сторонам, оэн опустился в кресло и, заскользив взглядом по витиеватому рисунку резьбы, украшающей изголовье большой кровати устланной обесцвеченным до снежной белизны мехом с длинным ворсом, вдруг вспомнил, где видел подобный.

Точно такой знак Бьёрн заметил на алых полотнах в тронном зале эринейского дворца.

Откуда это здесь?

Оэн поднялся, быстро подошёл к кровати и провёл пальцами по выпуклому узору на древесине, не понимая, почему не обращал на него внимания раньше.

Несомненно, это вырезал отец. Его рука. Только где он мог видеть что-то подобное, и почему изобразил узор именно в изголовье этой кровати?

Очередная загадка засела занозой в голове Бьёрна. Он снова обошёл комнату, только на этот раз позволил себе не просто прикасаться к вещам матери, а внимательно их осматривать. И к его полному недоумению похожий узор он обнаружил на окладе зеркала, внутренней стороне крышки шкатулки и в плетении кружевного покрывала, накрывающего колыбель.