Она под запретом (СИ) - Салах Алайна - Страница 53

Мы проведём выходные в Екатеринбурге — так я себя успокаиваю, пока смотрю на мелькающие кадры улиц по пути в Одинцово. Нужно просто пережить этот день, а потом всё будет хорошо. Невольно тру грудь, чтобы избавиться от неприятных отголосков тревоги в ней. Это ощущение преследует меня каждый год со дня смерти мамы.

Дверь открывает Луиза и по обыкновению меня обнимает.

— Родители Дани тоже будут, — она стирает оставленный след помады с моей щеки и тут же радостно сообщает: — А я сегодня индейку впервые сама запекла.

Я сдержанно киваю. Расслабленная весёлость сестры меня коробит. Четыре года назад в этот день случилось самое ужасное, что могло произойти: я потеряла маму. Разве это повод для улыбок?

В гостиной за столом сидят отчим, Данил и его родители. Я по очереди приветствую их всех и кошусь на пустующий стул справа. Арсения нет. Где он? Опаздывает? Или решил совсем не приходить?

Последняя мысль вызывает во мне содрогание. Да нет, он не может так поступить. Сейчас ведь всё изменилось между нами. Мы даже вместе летим в Екатеринбург. Разве бросить меня в такой день — это по-человечески?

Первые два года после смерти мамы я прилетала в Москву на поминки. Оба раза мы собирались втроём, с отчимом и Луизой. Арсений всегда отсутствовал. Но тогда у него по крайней мере была уважительная причина: его не было в городе. А сейчас какая? Он находится в Москве.

— А где Арсений? — тихо спрашиваю я у Луизы.

Она бросает на меня быстрый взгляд и пожимает плечами.

— Я так поняла, что он не успеет. Какие-то дела.

Я кусаю губу изнутри, чтобы удержать на лице невозмутимость, хотя внутри всё полыхает от гнева и боли. Для чего Луиза его выгораживает? Мы обе знаем, что он специально.

— Ну, если все собрались, предлагаю помянуть мою покойную жену, — разносится звучный голос отчима над столом. — Людмила была необыкновенной женщиной и прекрасным человеком…

Пётр говорит много комплиментов маме, и с каждым словом её образ оживает у меня перед глазами. Изящная горделивая осанка, завеса прямых тёмных волос, идеально красивое лицо, светящееся спокойствием и достоинством. Каждый раз, когда мы выходили в свет вместе, я чувствовала себя частью королевской свиты. Настолько хороша была моя мама.

Я с благодарностью смотрю на отчима, когда он заканчивает свою речь, и тут же ёжусь. Потому что, произнеся все эти красивые слова, он берётся за вилку и как ни в чём не бывало начинает есть. Меня заливает непониманием. Как он может… так просто? Он ведь только что сказал, что мама — его самая большая любовь. Разве не естественно после этого выдержать паузу, чтобы дать себе и остальным проникнуться моментом?

Смотрю на Луизу. Она тоже спокойно орудует приборами. Поборов эмоциональную бурю, я тянусь к стакану с водой. Я снова ощущаю себя так, будто осталась в одиночестве. Одна храню в себе память о маме, потому что остальные уже давно о ней забыли.

— Мама была лучшим человеком, которого я знала, — я с силой комкаю в ладони салфетку, чтобы отрезвить себя и не расплакаться перед сидящими за столом. — Все мои лучшие воспоминания были связаны с ней. Она была очень красивой и доброй, моим примером для подражания. Мне остаётся только надеяться, что когда-нибудь я смогу до неё дорасти. Я знаю, что там, наверху, ей сейчас очень хорошо. По-другому просто не может быть. Я скучаю по тебе каждый день, мам.

Я ловлю на себе слабую улыбку Дани и ободряющий взгляд Луизы. Возвращаю им любезность и сажусь. Дрожат руки и губы, что всегда бывает после того, как я прилюдно выворачиваю себя наизнанку.

— Пётр, а помнишь я тебе про Казакова говорил? — подаёт голос отец Данила. — Вчера с ним встречался. Наш общий вопрос утрясли.

Отчим одобрительно кивает ему и задаёт встречный вопрос. Я чувствую подступающие слёзы. Неужели обязательно сейчас об этом говорить? Этот день полностью принадлежит моей маме.

С трудом досидев до конца ужина, я выскакиваю из-за стола и бегом поднимаюсь в свою комнату. Пытаюсь дать волю слезам, но они застряли в груди жгучей горечью. Сегодня только я горевала по маме. Ужин был просто данью традиции. Все пережили её смерть и пошли дальше, и я снова осталась одна в своей боли.

Не хочу сегодня оставаться в Одинцово. Просто не могу. Я снимаю блокировку с экрана телефона, чтобы вызвать такси, и оборачиваюсь на вежливый стук в дверь.

В приоткрывшемся зазоре стоит Данил.

— Ты уходила из-за стола расстроенной. Что случилось?

Я нахожусь в таком состоянии, что готова злиться даже на Даню. Сегодня годовщина смерти моей мамы. Неужели я должна непременно улыбаться?

— День тяжёлый, — хриплю я, сжимая в ладони телефон. — Почему ты не с Луизой?

— Она помогает Лидии. Я решил подняться и узнать, как у тебя дела.

Я безучастно смотрю, как Данил приближается ко мне, как встаёт напротив и как заглядывает в глаза.

— Ты в последнее время часто расстроенная, — его голос звучит мягко и осторожно. — Если захочешь поговорить, я всегда рядом.

И тут я взрываюсь. Сама не понимаю, как это происходит. Слова сыплются из меня обвинениями, злость в голосе спрятать не получается.

— Зачем ты так, Данил? Для чего это всё? Твои забота, намёки и взгляды? Чего ты добиваешься?

Даня хмурится.

— Ты о чём?

— Ты часто даёшь мне понять, что для тебя я больше чем просто подруга… Каждый раз говоришь или делаешь что-то, отчего у меня голова неделю взрывается, а потом просто возвращаешься к Луизе. Это разве честно?

Данил явно удивлён моей неожиданной эмоциональной вспышкой, даже слегка назад отступает.

— Всё сложно у нас с Лу. Есть родители, мечтающие нас поженить, их общий бизнес, есть наша с ней дружба, — его тон становится на октаву ниже. — И Луиза меня любит.

Его слова вызывают во мне горькую усмешку. Любит. Сестра сама говорила, что соблазнила его просто от скуки.

— А ты сам-то счастлив? Я помню, каким ты был раньше. Другим… Более живым и весёлым.

— Наверное, я действительно был веселее, — тихо усмехается Данил. — Считаешь, пора что-то менять?

— Это не мне решать. Но если уж ты спрашиваешь… Да! — я смотрю ему в глаза в подкрепление своих слов. — Честнее будет расстаться с Луизой, если ты чувствуешь, что тебя влечёт к другому человеку.

Грудь так горит от невыплеснутых слёз и эмоций, что тяжело дышать. Пусть. Пусть это прозвучало жестоко. Люди позволяют себе говорить и вести себя так, как им нравится. Я тоже устала терпеть и молчать.

— Это будет серьёзный удар для всех.

Данил смотрит на меня так пронзительно, что я не выдерживаю: подхватываю сумку и, обогнув его, быстро иду к двери.

Это всё Арсений. Из-за него мне настолько плохо. Он мог поддержать меня в этот день одним своим присутствием, но предпочёл остаться собой.

Данил что-то говорит мне вслед, но я его не слышу. Попрощаться с Луизой и отчимом максимально спокойно. Улыбнуться Косицким. Сесть в такси.

При спуске по лестнице живот скручивает знакомый спазм. Хотя бы одна хорошая новость на сегодня. Пришли месячные.

Зайти в гостевой туалет (тампоны у меня с собой). И я не поеду домой. Я так долго молчала, что сейчас впервые чувствую потребность говорить правду, не заботясь о чувствах других. С Данилом получилось. Теперь пришло время Арсения.

Восемь лет назад

Голова плывёт от выпитого виски, даже несмотря на принятый ледяной душ. Я нащупываю на тумбочке телефон и, повалившись на кровать, перебираю ленту сообщений. «Ты где? Я тебя потеряла». Это София. «Завтра, как оклемаешься, приезжай ко мне. Продолжим праздновать». Радкевич. Только на его дне рождения я третий год подряд так сильно напиваюсь. У Вовы сильны навыки тамады.

Устав от тупого разглядывания экрана, я выключаю светильник и закрываю глаза. В темноте головокружение усиливается, и я пытаюсь стабилизировать себя силой мысли. К двадцати одному пора бы уже научиться пить. Хотя отпраздновали мы весело.