Она под запретом (СИ) - Салах Алайна - Страница 54

Скрип двери заставляет меня открыть глаза. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, откуда посреди кромешной темноты взялась узкая полоска света.

— Спишь?

Обшарив рукой воздух справа от себя, я снова включаю светильник. Знакомая фигура проступает из темноты, вспыхивая жёлтым. Распущенные волосы, длинная кружевная майка, голые ноги. У меня даже удивиться не получается. Мозг, залитый алкоголем, слишком отупел.

— Какого хера ты тут забыла?

Суку ни мой вопрос, ни моя грубость не смущают. Она раздвигает пухлый рот в улыбке и продолжает двигаться ко мне.

Людмила не понравилась мне с момента, как переступила порог нашего дома вместе со своей дочерью. И дело было не в том, что отец якобы заменил мою мать этой женщиной. Мою мать нужно было заменить гораздо раньше, ещё до того, как она начала таскать малолетнюю Луизу по квартирам своих любовников ради железного алиби в глазах отца. Эта сука не нравилась мне на уровне интуиции.

Мне не нравились её излишне жеманные манеры, не нравилось, как она оглядывала наш дом, словно калькулируя в голове стоимость каждой вазы, не нравилось, как она смотрела на людей. Я видел в её глазах жадность ко всему, что, по её мнению, могло представлять ценность: дорогие тряпки, машины, украшения, люди определённого сорта. Интересующий её сорт — это все, кто имели деньги и власть. С нашей домработницей она всегда была предельно вежлива, но смотрела на неё как на скучную мебель.

Несколько раз я имел конфликт с отцом из-за открытой неприязни к ней и со временем понял, что придётся идти на компромиссы. Людмила нравилась всем, кроме меня. Потому что фальшь — это то, на что у меня с детства имелась аллергия. Фальшь — это второе имя отцовской жены. Разве не естественно честно восхищаться тем, чего у тебя никогда не было? Красивым домом, дорогой тачкой, путешествиями, сумками ценой в несколько тысяч баксов? Она же вела себя так, будто всё это — именно то, чего она достойна и к чему привыкла. Хапала, не стесняясь, и просила ещё. Однажды она три часа проторчала в ресторане, ожидая, когда водитель отца закончит дела, чтобы отвезти её в Одинцово. Всего пара месяцев золотой жизни вдруг сделали такси неподходящим средством передвижения для её провинциальной задницы.

Все видели в ней леди с непростым прошлым, а я видел шлюху, которая всю жизнь искала возможность продать себя подороже. То, как она воспитывала свою дочь, подтверждало мои мысли. Людмила постоянно приводила ей в пример Луизу, ревностно следила за тем, как она обращается с приборами, таскала её с собой по магазинам, в салоны красоты и регулярно делала ей замечания. «Выпрямись», «Не размахивай руками при ходьбе», «Смейся тише», «Не скрещивай ноги», «Не морщи лоб» — она будто с детства готовила дочь стать гейшей.

— Отдыхал с друзьями? — понизив голос интересуется сука, останавливаясь рядом с моей кроватью. — Сегодня ты поздно приехал.

Время от времени я ловил на себе взгляд, которым она смотрит на меня сейчас. Искрящимся и голодным. Но настолько хреново думать о ней даже мне не хотелось. Она была красивой в свои тридцать два, но я никогда не воспринимал её как женщину. Она была женой моего отца. Если допустить вероятность того, что она готова трахнуть своего пасынка, я бы не смог сидеть с ней за одним столом.

— Не пытайся играть в мою мамашу. Актриса из тебя дерьмовая.

— Думаешь, я пробуюсь на роль твоей мамочки? — она улыбается ещё шире и запускает руку себе в волосы, отчего тонкая ткань майки натягивается на её сосках. Я не хочу туда смотреть, но по-другому не получается. Она делает всё, чтобы я смотрел именно туда.

— А ты только из душа, судя по всему, — её взгляд скользит по моему животу и застывает на полотенце. Запах её духов становится нестерпимым, потому что она опускается на край кровати.

В любой другой момент я бы выставил её пинками, но от выпитого алкоголя все реакции заторможены. Я смотрю на её шею, на оголившееся бедро. Знаю, что не должен, но отвести взгляд сложно.

— Где мой отец?

— Спит, конечно. Пётр много работает и очень устаёт.

Она произносит это с улыбкой, совершенно не смущаясь того, что сидит рядом полуголая. Словно получила надо мной какую-то власть. Дрянная фальшивая сука.

Я смотрю в её глаза и говорю то, что готов швырять ей в лицо каждый день:

— Ты его недостойна, дешёвка. А теперь свали отсюда на хер.

— Я пришла сюда не поболтать, — она пошло облизывает губы и в следующую секунду кладёт руку мне на член. Её лицо кривится в сочувственно-издевательской гримасе: — Всё ещё никакой реакции? И сколько же ты выпил?

Она сжимает мне пах и, даже несмотря на моё потрясение, получает незамедлительную реакцию. Я машинально перехватываю её ладонь. Хочу её убить и одновременно чувствую неконтролируемое возбуждение. В этом заключается разница между пьяным и трезвым. Умение делать правильный выбор.

Не прекращая по-проститутски мне улыбаться, она выдёргивает своё запястье и стягивает с себя майку. Меня прошибает ядерной похотью. У неё красивая грудь. Ненастоящая, но сделанная идеально.

— Сколько у тебя было женщин, Арс? — она щурит глаза, параллельно запуская руку мне под полотенце. Кровь стремительно льётся к паху, потому что она начинает мне дрочить. Я чувствую её острые ногти, её до омерзения гладкую кожу. Я ненавижу её в этот момент сильнее, чем способен, но и оттолкнуть от себя не могу.

Во рту пересохло, в виски словно залили свинца.

— Не твоё дело, сука.

— Они часто делали тебе минет?

Она смотрит мне в глаза, когда стягивает с меня полотенце. Не прекращает смотреть даже тогда, когда обхватывает губами мой член. Я дёргаю её за волосы, чтобы избавиться от грязного рта, а она лишь плотоядно скалит зубы. Знает, что сегодня она и меня переиграла, дешёвая развратная тварь.

Она снова дрочит мне рукой, и меня срывает. Я толкаю её голову обратно и, закрыв глаза, насаживаю на себя её рот, пока она давится своей слюной и мычанием. Это самое ненормальное, что может быть в мире, — желание делать этой суке больно. Больше её я ненавижу в этот момент только себя.

Она глотает мою сперму и смотрит на меня покрасневшими от слёз глазами. Желудок скручивается и поджимается к диафрагме. Я трезвею с каждой секундой. Её волосы всё ещё находятся в моей руке, а мир уже раскололся на до и после. И я понятия не имею, как мне с этим жить.

Шатаясь, я бреду в туалет, оставив её сидеть на полу. Там меня выворачивает в раковину прокисшим виски, шоком и желчью. Тело колотит озноб, свет, бьющий в глаза, уничтожает меня заживо. Я выхожу в спальню с твёрдым намерением её задушить, но там, к счастью или к сожалению, уже никого нет.

В тот день я уехал из дома ранним утром, ещё до того, как Луиза или отец могли проснуться. В моей новой квартире на тот момент полным ходом шёл ремонт, и мне пришлось снять номер в отеле. Я беспробудно пил неделю, чтобы забыть. Заливал в себя виски стаканами, не закусывая, но кадры дёргающейся головы и тёмных волос, зажатых в моей руке, всё равно пробивались сквозь дебри пьяного хаоса.

Я игнорировал звонки отца, просто потому что не мог с ним говорить. Тогда мне казалось, что я лишился этого права. Та ночь стала моим проклятием, нестираемым клеймом предательства. Я презирал свою мать за измены и сам поступил в разы хуже. Отец с детства научил меня отвечать за свои поступки, и тогда этот навык изрешетил меня насквозь. Побочная сторона ответственности — это умение чувствовать вину. Двадцать один — это полное совершеннолетие, и то, что я был пьян, вряд ли могло считаться достаточным оправданием.

Семь долгих дней я прокручивал в голове десятки способов, как жить с этим дальше, но не нашёл ни одного подходящего. Рассказать всё отцу означало разбить ему сердце и густо посыпать солью. Он, конечно, поверил бы мне и вышвырнул её из нашего дома, но это его сломало бы. Отец, как и я, — не умеет прощать предательство. Смог бы он простить меня? Я не был уверен. А у меня не так много людей, которыми я дорожу, чтобы рисковать.