Одиночка (СИ) - Салах Алайна - Страница 39

Скривившись, он отпивает еще, в то время как я судорожно ловлю ртом пропахший алкоголем воздух. Со мной говорит совершенно чужой человек: озлобленный, издевательски растягивающий слова.

Тело начинает жить своей жизнью, как бывает всякий раз, когда я теряю контроль над эмоциями. Я бездумно хватаю с пола его свитер и трясущимися руками начинаю складывать. Слишком много стресса на сегодня, чтобы вот так сразу не сломаться.

— Тогда зачем врал, что простил?

— Ты, блядь, вообще представляешь, что я чувствую? — глаза Димы налились кровь, пальцы сжимают бутылку так, словно хотят ее раздавить. — Этот ходит вокруг как ни в чем не бывало, пацаны меня оленем считают… Стоит мне закрыть глаза, вижу, как он тебя трахает. И так по десять раз на дню.

Я представляю, пусть и не до конца. Когда я думаю о том, как Адиль занимается сексом с той стриптизершей, мне хочется сжать голову, чтобы навсегда выдавить из нее эти картинки. Но Диме куда больнее. С Адилем мы не пара, и он мне не изменяет.

— Ты ведь сам ко мне пришел и попросил вернуться…

— Да! Потому что тебя люблю! Все для тебя был готов сделать, а ты… Сука неблагодарная…

Слово «сука» от Димы звучит как пощечина. Он никогда не позволял себе подобной грубости в мой адрес. Ни разу. В любой другой момент, я бы его за это уничтожила, сейчас же безропотно проглатываю. Потому что я заслужила это слово.

— Своим друзьям ты сам рассказал…

— Ты меня в чем-то обвинять смеешь?! — рявкает Дима, шарахнув донышком бутылки по столу. — Ты вообще рот на замке должна держать после такого, а не на Сеню шипеть!

Я понимаю, что плачу, когда прохладные капли затекают под ворот пижамы. Это худший кошмар для меня. Пьяный Дима, который орет на меня и унижает.

— Я пойду спать, — хриплю я, вешая на спинку стула его чертов свитер, — Поговорим, когда проспишься.

— Не надо разговаривать со мной, как со своим папашей. Я не алкаш.

Благодаря этой фразе слезы моментально высыхают, перерождаясь в сухую ярость. Кто этот человек, пытающийся во что бы то ни стало побольнее меня ударить? Для Димы бы стало неприятным сюрпризом, насколько в действительности он схож с моим отцом, который утром мог быть для меня самым дорогим человеком, а вечером тем, кого я готова убить.

— Пошел ты на хрен, — цежу я, развернувшись. — Поспи сегодня на диване. Ну или я посплю.

Успеваю сделать лишь пару шагов, до того как на моем локте больно смыкаются Димины пальцы.

— Куда пошла? — угрожающе шипит он, припечатывая меня к стене. От острого пивного запаха, за нескольких часов успевшего превратиться в перегар, накатывает приступ тошноты. — Не смей выебываться, ясно? Ты пожизненно передо мной виновата.

Подмышками становится мокро, а позвоночнику напротив очень холодно. И страшно очень. Потому что Дима выглядит совершенно чужим и обезумевшим. Он ведь не может не чувствовать, что делает мне больно. На руке и лопатке точно останутся синяки.

— Отпусти, — судорожно сглотнув, лепечу я. — Я ухожу, понятно? Просила же хорошо подумать.

От звука удара, раздавшегося в десятке сантиметра от моего уха, я начинаю моргать как припадочная. Дима шарахнул кулаком в стену. Он собирался меня ударить?

— Вали! Вали на хрен отсюда! — побагровев, выплевывает он мне в лицо и, резко отпустив мою руку, быстро идет в сторону спальни.

Всхлипнув, я зажимаю ладонью рот. Это какой-то ужасный сон, не лучше любого кошмара из моего детства. Как мы до такого докатились? Я всему причиной? Я ведь его давно знаю и даже подумать не могла, что Дима может быть таким. Воплощением всего того, что я так старалась избегать.

Слышится хлопанье открываемых ящиков, грохот падающих предметов. Я впиваюсь глазами в вешалку с пальто. Схватить и уйти? Чтобы вызвать такси мне нужен телефон, а он лежит в спальне.

Из-за шока и паники я слишком долго думаю, и Дима успевает вернуться. В его руках ворох моих вещей. Я испуганно вжимаюсь в стену и продолжаю так стоять, даже когда он проходит мимо меня. И только когда с хлопком входной двери сквозняк лижет мои босые ноги, понимаю, что он делает: выбрасывает мои вещи в подъезд.

— Ты совсем с ума сошел? — взвизгиваю я, выбегая за ним в прихожую. Я уже не понимаю, плачу я, боюсь или злюсь — все тонет под прессом глубокого унижения. Может быть, именно этого он и хотел.

Вместо ответа Дима хватает меня за плечи и выталкивает в подъезд. Ледяной пол жжет босые ступни, кожа под легкой рубашкой моментально покрывается ознобом. Застыв, я смотрю, как дверь передо мной захлопывается, сжирая желтую полоску света.

Мысль о том, что все это дурной сон, продолжает крепнуть. Еще бы. На часах полночь, а я стою в подъезде посреди разбросанных вещей в одной пижаме, не имея даже телефона, чтобы позвонить.

«Черт, черт, черт, — истерично шепчу, прижав к лицу трясущиеся ладони. — Черт, черт, черт. Как тебя угораздило, Даш? Это дурдом… Просто дурдом какой-то».

Входная дверь не открывается ни через минуту, ни через две — примерно столько времени я здесь стою. Возможности проверить нет — телефон остался внутри квартиры.

В голове не укладывается, что Дима мог так со мной поступить. Вот так запросто выставить ночью в подъезд полураздетой… Это, конечно, не улица, где лютует минус, но… Он, черт возьми, совсем из ума выжил?! И что мне делать? Я даже такси вызвать не могу и позвонить — тоже. Нет ни денег, ни обуви.

«Зато одежды полно, — [N1] язвит внутренний голос. — Вон ее сколько валяется: можно соорудить лежанку и поспать».

Всхлипнув, я наклоняюсь, чтобы вытащить из вороха вещей свитер. Холодно. Вся обувь благополучно осталась в квартире, и приходится встать босыми ногами на куртку.

«Так, теперь тебе нужно успокоиться и придумать, что делать, — подсказывает голос-доброжелатель, дающий о себе знать лишь в кризисных ситуациях. — Ничего непоправимого не произошло. Неприятно, конечно, но решаемо».

Из-за шока и испуга «успокоиться и придумать, что делать» оказывается непросто. Любая мысль ускользает, перебиваясь отчаянным шепотком: «Это дно… Ты скатилась на самое дно». Сейчас даже на Диму почему-то злиться не получается — будто там за дверью остался незнакомый человек. Самое омерзительное, что я позволила ситуации до такого дойти. Произошедшему в туалете нет оправдания, но по-настоящему грязной и недостойной я ощущаю себя именно сейчас. Потому что в ситуации с Адилем у меня оставался выбор, а сегодня его не было. Дима обошелся со мной как с бесправной дешевкой, с которой можно делать что угодно. Даже выставить полуголой в подъезд.

С шумом всосав воздух, я запрокидываю голову и разглядываю светящийся плафон до тех пор, пока глаза вновь не начинают слезиться. Это немного отрезвляет.

И ведь он даже не думает открыть дверь. Дима не настолько пьян, чтобы за это время не опомниться и не оценить последствия своей выходки. Хотя откроет он мне или нет — уже неважно. Я ни под каким предлогом не войду внутрь — лучше останусь спать здесь.

«И что же тогда делать?» — пищит в голове испуганный голосок.

Промокнув рукавом щеки и убедившись, что они сухие, я поворачиваюсь к соседской двери. От нового прилива унижения передергивает, и перед глазами как по команде возникает ненавистная зарисовка из детства: пьяный отец, который ломится в нашу квартиру, и осуждающие лица соседей, вышедших на шум. Всю свою жизнь пытаюсь откреститься от прошлого, но оно всегда находит способ меня догнать.

Собрав разбросанную одежду и сложив ее возле двери в нашу с Димой, теперь уже бывшую, квартиру, тихо стучусь к соседям в надежде, что кто-то из них в это время не спит.

Ничего. Никто не открывает.

Зажмурившись от отчаяния, стучусь немного громче. Самообман в действии: кажется, будто деликатный стук сгладит факт того, что я позорно стою босая в подъезде.

Дверь не открывают очень долго, и когда я уже собираюсь протянуть руку к звонку, замок проворачивается.