Когда гаснут звезды (ЛП) - Маклейн Пола - Страница 43

— Я слышал, вы сказали, что ей было пятнадцать, да? У меня есть сестра, которая была бы такого же возраста.

Я даже не дышу, надеясь, что он продолжит. И он это делает.

— Мне было одиннадцать, когда нас разлучили.

— Девочка, которую я ищу, была удочерена в 1982 году. Как звали твою сестру, Гектор?

— Лиза.

Что-то сильно сжимается у меня в горле, затем приходит облегчение. Надежда.

— Ты можешь рассказать мне об этом?

Он тяжело опускается на диван и тянется за пачкой «Кэмел», лежащей на полу рядом с пепельницей из синего стекла, закуривая.

— Мои родители, вероятно, знали, что за нами приедет социальная служба, но они не сказали ни слова. Разве это не самая хреновая вещь, которую вы когда-либо слышали?

Я сажусь на стул напротив него, и Крикет следует моему сигналу, ложась, в то время как я замечаю напряжение на лице и руках Гектора.

— Что случилось потом?

— Я не знаю всего. Думаю, мой отец был замешан во множестве дерьма. Наркотики. Несколько раз приезжали копы, а потом один из соседей сделал анонимный звонок о халатности. — Последнюю часть он чуть не выплевывает.

— Я говорила с твоим отцом?

— С этим куском дерьма? Это мой дядя Карл. Мой отец давным-давно уехал в Сан-Квентин. И все еще там, насколько я знаю.

— Почему Карл не захотел поговорить со мной?

Воздух с шумом вырывается из носа Гектора. То, что я спросила, просто смешно.

— Но ты разговариваешь со мной, — говорю я.

— Мне нечего скрывать. К тому же у меня просто возникло ощущение, что вы здесь для чего-то важного. У вас когда-нибудь были такие чувства?

Да, я хочу сказать. Как прямо сейчас, все это.

— Твоя мать, где она?

Он пожимает плечами, наморщив лоб.

— Некоторое время назад она сбежала из города с каким-то другим неудачником. Я бы удивился, если бы она все еще была жива. Даже тогда она очень усердно работала, чтобы покончить с собой.

— Почему вас, ребята, разделили?

— Я даже не знаю, на самом деле. Однажды я пришел домой из школы, а Лизы уже не было. Здесь были социальные работники. — Он сильно чешет плечо, как будто само воспоминание находится прямо у него под рукой, как укол или боль. Я знаю этот инстинкт. Продолжающаяся тщетность этого. Как ты никогда не можешь полностью добраться до того места, которое причиняет боль.

— Значит, тебя тоже усыновили?

— Нет. Наверное, я был слишком взрослым. Меня отдали в приемную семью, но я сбежал. — У него еще осталась половина сигареты, но он тянется к пачке на столе и сжимает ее для успокоения. Целлофан шепчет о его ладонь. — Я убегал пять или шесть раз, а потом ходил в детский дом, когда меня больше никто не брал. Когда мне было восемнадцать, я вернулся сюда, но родители уехали. Карлу я не очень нравлюсь, но он вообще ненавидит всех. Ты видела.

— Мне так жаль. — Я знаю, что сейчас мои слова звучат так же бессмысленно, как и тогда, когда незнакомые люди повторяли их мне снова и снова, когда я росла. Язык иногда подводит, но мне жаль Гектора. Он достаточно взрослый, чтобы все помнить. Боевые раны его детства. Потеря сестры, смятение, перемещение. Боль. Он — это я, а Лиза — это Эми или Джейсон. Оба. Но теперь пришло еще больше потерь. Еще одна трагедия.

— Они должны были сказать мне, что не могут позаботиться о ней, — продолжает он о своих родителях. — Я бы сделал это сам. Мы могли бы что-нибудь придумать. По крайней мере, мы были бы вместе. — Его зрачки становятся черными, расширяясь от эмоций. — Они привезли ее домой из больницы, и это был лучший день в моей жизни. До этого были только я и эти сумасшедшие люди. Но после? Я заботился о ней.

Мне хочется плакать, слушая это. Вместо этого я киваю.

— Мы спали, как щенки, на этом матрасе на полу. Я продолжал обнимать ее вот так. — Он поднимает руки, чтобы показать мне. — Мы всегда были вместе. Кто-нибудь даже взглянул на эту девушку, и я был там. Знаете?

Я действительно знаю. Дикая преданность в его голосе возвращает меня к тому Рождеству наедине с Джейсоном и Эми. Те часы и дни, которые казались подвешенными в каком-то пузыре, когда ничто не могло коснуться нас.

— Ты защитил ее.

Он усердно рисует на Верблюде, бумага с шипением сворачивается, пока он борется с прошлым.

— Я пытался. Наши родители были действительно испорчены, но все таковы, верно?

Я хочу сказать, что не все, но также знаю, что у него нет причин мне верить.

— Каким ребенком она была? Тихим?

— Лиза? — Его смех вырывается наружу, жесткий и спонтанный. — Эта девочка никогда не переставала говорить или танцевать. Она пела в ванне, бегая по улице. Она садилась под почтовый ящик и играла ни с чем. С камнями, понимаешь? И она пела.

Внезапно я вижу ее, эту девушку. Он позвал ее, и это заставляет меня чувствовать себя опустошенной. Как это может случиться, что в одной жизни тебя украли дважды?

— Ты помнишь, что-нибудь когда-нибудь происходило до того, как вы, ребята, расстались? — Я спрашиваю его. — Что-то, что изменило поведение Лизы? Она когда-нибудь становилась очень тихой, или плакала без причины, или казалась испуганной?

— Почему? О чем вы думаете?

— Я не уверена. Я хочу, чтобы ты кое на что взглянул. Я достаю из кармана пропавший плакат Кэмерон и разворачиваю его перед ним.

— Черт, — шепчет он и откладывает сигарету. — Это, должно быть, она. — Он подтягивает лист к себе, качая головой взад-вперед, его глаза блестят. — Не могу в это поверить. Она такая красивая, такая взрослая. Вы должны найти ее.

— Я делаю все, что в моих силах. Что еще ты заметил?

Он долго изучает страницу.

— Это ее глаза. Глаза Лизы. Но здесь она выглядит такой грустной. Верно?

— Я тоже так думаю, и я хочу выяснить, почему. Жизнь трудна, Гектор. Мы с тобой оба это знаем, но я не могу представить эту девушку, сидящую под почтовым ящиком и поющую камешкам.

Я чувствую, как он пытается переварить то, что я имею в виду. Он крепче сжимает бумагу, его большие пальцы белеют вокруг ногтевых пластин, как будто он хотел бы каким-то образом залезть внутрь и прикоснуться к ней. Помочь ей.

— Моя Лиза была бойцом, — наконец говорит он. — Блин, эта девчонка была упрямой. Ты пытаешься отобрать у нее игрушку или снять ее с качелей до того, как она будет готова, и тебе приходится возиться с тигром. Она бы сжала кулаки вот так. — Он поднимает одну руку, делает лицо, которое говорит мне, что он видит ее прямо сейчас, достаточно близко, чтобы дотронуться. — Свирепая.

— Так что же произошло? Вот что я хочу знать. Вот почему я пришла сюда, чтобы посмотреть, смогу ли я разобраться в этом. У тебя есть фотографии, сделанные в детстве?

Он качает головой.

— Ничего подобного, извините. — Снова посмотрев на плакат, он говорит: — Могу я оставить это себе?

— Конечно. Я также дам тебе свой номер. — Переворачивая плакат, я пишу цифры офиса Уилла и свое имя рядом с ним. — Если вспомнишь что-нибудь полезное, дай мне знать. И если ты хочешь, чтобы я держала тебя в курсе, я могу.

— Да. — Он роется в кармане в поисках скомканной квитанции и нацарапывает свой номер телефона для меня, передавая его. — Если я могу как-то помочь, дай мне знать, хорошо? У тебя есть люди, которые ее ищут, верно?

— Есть.

— Хорошо.

Он провожает меня до двери, а Крикет следует за нами. На уровне глаз на зазубренном косяке есть смолисто-черное пятно размером с отпечаток ладони. Дверная ручка выглядит пластиковой. Это место кажется таким тесным, грязным и безнадежным, что у меня возникает безумное желание взять Гектора с собой, бросить его на заднее сиденье машины с Крикетом и убежать в горы. Но он давным-давно перестал быть ребенком. И в любом случае, он не просит, чтобы его спасали.

— 43-

Уже поздно, когда я наконец добираюсь до деревни. Я проезжаю мимо офиса шерифа, надеясь застать Уилла все еще на работе и застать его садящимся в машину, чтобы отправиться домой. Он опускает стекло, когда я подъезжаю к нему. Прежде чем я успеваю хотя бы поздороваться, он говорит: