Девочка, которую нельзя (СИ) - Андриевская Стася - Страница 22

Да и пофиг! Он сам это затеял! Я предупреждала.

А вообще было весело! Гордеев оказался нормальным таким, вполне компанейским мужиком. И даже шутником. К тому же, в нём действительно было что-то особенное, притягательное. То, что я сразу подметила ещё тогда, в клубе. Какая-то тайна, что ли. И чем больше мы пили, тем чаще я подвисала, задумываясь о том, что вот сижу сейчас в больничке, бухаю настоечку, ржу и строю глазки малознакомому типу…

Стоп! Я что, реально строю ему глазки?!

Вспыхнув, отвела взгляд, но тут же не выдержала и подняла снова. Нет, ну вот если прям руку на сердце — то он классный. Хрен его знает, как вообще может нравиться человек без волос, но… Но, во-первых, волосы у него есть, просто стрижены в ноль, а во-вторых — я настолько привыкла к нему вот такому, что теперь уже «Гордеев с волосами» показался бы мне чем-то противоестественным.

Снова подняла взгляд, наткнулась на его ответный, изучающий. Ещё жарче вспыхнула, опустила глаза.

Это всё настойка, точно! Несмотря на жгучую горечь, она была довольно сладкой и пилась мягко. Накрывала тоже очень мягко. Ведь подумать только, это сколько же я уже всадила? Целый полный стакан точно, а ещё не сдохла! Ну слегка дурная, да, но по коридорам с песнями не бегаю, на Гордеева с поцелуями пока ещё не висну…

Блин. Ну что за блин? Ну откуда эти мысли?

Лицо пылало. Казалось, даже, слегка немеют губы и кончик языка. Ну то есть всё. Кондиция. Ещё чуть-чуть и приеду. А с другой стороны — ну и что? И даже если бы я повисла на Гордееве, ну что он не понял бы? Просто пьяная дурочка. Я же предупреждала. Тем более, после того, что уже было между нами тогда, на остановке…

Поняла вдруг, что снова на него пялюсь. Отвела взгляд.

… Так, о чём я вообще? А, так вот — сижу я сейчас в больничке, бухаю. И хрен с ним, ладно, даже немножко строю глазки Гордееву. Он, кстати, и сам-то смотрит на меня как-то…

Так, стоп! Короче! Сижу я в больничке и, как ни странно, наслаждаюсь жизнью, а ведь всего этого могло и не быть, если бы не Гордеев. Но самое хреновое, что всё это могло бы и быть — и больничка, и костыли… но без него! Если бы он всё-таки словил ту пулю в свою бритую голову, или сорвался из окна…

— Эй, ты ещё жива? — выдернул меня из задумчивости его голос. — Сдаёшься, или продолжаем?

Честно сказать, игра давно потеряла смысл, и, по большому счёту, мы уже просто бухали, зачем-то каждый раз тыча пальцем в таймер. И мне бы уже остановиться, вот правда! Но ведь тогда остановится всё. Вообще всё! Атмосфера эта душевная, состояние полёта и какая-то сладкая, полная щекотливой неги истома в груди.

— Продолжаем конечно!

— Тогда твоя очередь спрашивать, — глядя на меня, рассмеялся он и выпил.

И мне почему-то показалось, что за сегодняшний вечер этот вечно хмурый человек, пожалуй, высмеял уже всю свою годовую норму. И, наверное, мне должно было быть обидно, что посмеивается-то он над моим опьянением, но почему-то было всё равно. Я и пьяной-то себя не чувствовала. Скорее — странно счастливой.

— Покажи спину? Я имею в виду шрамы.

Он ткнул в таймере паузу и, откинувшись на спинку стула, уставился на меня. Пристально, с интересом. А я даже не покраснела. Ну просто куда ещё больше-то? Разве что светиться начать.

— Но ведь это не вопрос, Слав, скорее просьба. И это не по правилам. Но, если хочешь, можем ввести в правила и просьбы. Дашь на дашь.

— Это как?

— Я показываю тебе, ты мне.

Я сконфуженно опустила взгляд. Он, вообще, что сейчас имел в виду? «Я показываю тебе, а ты мне…» — звучит довольно двусмысленно, разве нет? И что делать? Соглашаться? Опять скажет, что я озабоченная. А если не соглашаться, то… Да, боже, откуда я знаю, что делать? Мозг говорит одно, тело — другое. Тело хочет здесь и сейчас, и именно с ним, а мозг напоминает, что просто кое-кому нельзя было бухать! А кроме того, если всё зайдёт слишком далеко, то… Простынки-то больничные. А вдруг не отстираю потом? Кровь всё-таки.

— У тебя тату на плече, — вывел меня из заторможенной задумчивости Гордеев. — Но под рисунком шрам, и довольно необычный. Я хочу его видеть.

— Эээ… — опешила я. — Чего?

Гордеев развёл руками:

— Дашь на дашь.

Это было так неожиданно, что я онемела.

— Ну так что? — закинув руки за голову, схватился он за ворот футболки. — Снимаю?

Дело ведь не только в том, что я стеснялась своего шрама. Просто одним показом наверняка не обойдётся, Игнат начнёт расспрашивать, а я не готова об этом.

«Если ты изначально не доверяешь партнёру — зачем вообще соглашаться на игру?»

А вот он готов.

«Доверие. Ну или НЕдоверие. Выбирать тебе…»

Закусила губу и кивнула. Гордеев снял футболку и, оседлав стул, развернулся ко мне спиной. И я почувствовала, как поднимаются волоски на руках, когда увидела этот кошмар.

Жгуты застарелых шрамов полосовали спину хаотично, накладываясь друг на друга, пересекаясь, сливаясь в единый рубец и снова расползаясь на отдельные дорожки. Кое-где даже можно было угадать фрагменты отодранной, и неправильно приросшей кожи. А вот плечи напоминали скорее «воротник» из крокодиловой кожи: аккуратные, ритмично сложенные в своеобразный рисунок «щитки» шрамов словно проросли поверх тех, безобразных. И в этом даже была какая-то неожиданная, необузданно-дикая эстетика.

Я, конечно, пока ещё так себе ветеринар, да и не хирург ни разу, но понять сколько во всё это вложено, с одной стороны, садистского зверства, и с другой, времени и мастерства — тут много ума не надо. Но ещё меньше надо ума, чтобы просто почувствовать сколько здесь боли!

Наверное, нужно было что-то сказать, но слова не шли. Я просто смотрела и боролась с непреодолимым желанием прикоснуться. И не устояла. Дотронулась. Робко. Едва-едва, самыми кончиками пальцев, но Игнат, тут же напрягся.

— Больно? — мой голос превратился вдруг в шёпот. Происходящее было таким трепетным, что даже дышать стало страшно.

— Нет. Нервные окончания повреждены, поэтому из ощущений в основном только тупое онемение. Где-то сильнее, где-то слабее.

— И сейчас? — повела по спине ладонью, обмирая от разительного контраста: жуткого внешнего вида и, на самом-то деле, тёплой, живой плоти.

— Щекотно.

Я улыбнулась. Щекотно — значит, живой. И это так же удивительно, как тонкая травинка, пробившаяся сквозь асфальт.

— Расскажешь, что случилось?

Он затянул с ответом, словно решая — а надо ли?

— Поняла. — Убрала я руку. — Не моё дело, ясно.

— Да нет, просто смотря о чём спрашиваешь. Основная часть — это памятка из Чечни. Вместо законного дембеля — почти три года в плену. С девяносто восьмого по середину нулевого. Там пытали — секли цепями. И это ещё мягко, могли и руки-ноги наживую пообрубать и собакам скормить. Бывало там и такое, насмотрелся. Просто меня берегли. Боялись, что сдохну ненароком и унесу за собой важную информацию, ради которой меня и взяли. А потом война закончилась, началось новое время. Новый закон, новые порядки. Но меня отпускать не собирались, поэтому попытались перепрятать, и я сбежал по дороге.

— Ничего себе. Прям как в кино. А что за информация такая ценная?

— Не могу разглашать.

— Мм, — слегка сконфуженно кинула я. — Понятно. Но ты и им ничего так и не рассказал? За все три года пыток?

— А я просто не мог, представляешь? Я, перед тем как к ним попасть, угодил под артобстрел, и у меня случилось посттравматическое вымещение памяти. Я начисто забыл два дня до плена. Просто белый лист. А им именно они и были нужны.

— Повезло.

— Думаешь?

— Уверена. Если бы ты рассказал, что им нужно, тебя бы просто убили, разве нет? А так — у тебя был шанс, и ты им воспользовался.

— Так и есть. Хорошо, что понимаешь.

Ещё бы я не понимала. Мой папуля тоже когда-то служил в Чечне, и, хотя вернулся жив-здоров и чётко в дембель, но много чего рассказывал. Ещё тогда, поначалу. Когда нормальный был.

— А те два ты когда вспомнил?