Девочка, которую нельзя (СИ) - Андриевская Стася - Страница 23

— А, это уже значительно позже. Годы спустя. И то не сам — один доктор Айболит помог.

Я улыбнулась. Его умение вплетать тонкие шутки в тяжёлые разговоры приятно щекотало чувства. Всё казалось и серьёзно, и легко одновременно, и располагало к ещё большей близости. А может, и настойка виновата. Бутылка-то почти пуста.

— А это что? — положила обе ладони на его плечи и завороженно повела по «крокодиловой», но на самом деле живой и тёплой коже.

— Ритуальное шрамирование, знак тотемного покровителя. Настоящий колдун из племени Мурси, между прочим, вырезал. В Африке, недалеко от Южного Судана.

— Ого. Что ты там делал?

— Работал.

Сказано было таким тоном, что яснее ясного — подробностей не будет.

— Ааа… — на мгновенье замешкалась я. — Ну и кто твой тотем?

— Крокодил. Древнейший символ живучести. А также угрюмости и плодовитости. — Полуобернулся: — А что, разве не похож?

Я закусила улыбку и снова, с каким-то другим оттенком восторга повела по узору пальцами.

— А если серьёзно, так ты пытался скрыть старые шрамы?

— Нет, это подарок. И колдун, сделавший его, оказал мне огромную честь, я же белый. Мы по умолчанию считаемся у них недостойными слабаками.

— И за что же тебе такая честь выпала?

— Ну в смысле? — шутливо возмутился Гордеев. — За неземное обаяние конечно!

Понятно. Снова не моего ума дело. Но всё-таки он удивительный! Взрослый, опытный, полный недосказанности и неторопливой внутренней мощи. Человек без суеты и лишних сантиментов, но похоже именно эта скупость на эмоции меня и влекла. Аж дыхание перехватывало трепета — что там, под этой хмурой коростой?

— А это? — указала на круглый, похожий на руну знак возле сгиба локтя. Тоже шрам, скорее даже клеймо. — Тоже памятный подарок? — Хотела коснуться, но Гордеев прикрыл знак рукой.

— У меня ещё от аппендицита есть, пулевое на бедре и слегка погрызенная собаками левая голень. Всё смотреть будешь? — Развернулся. — Тогда, может, хватит про меня? Твоя очередь.

Он сидел, я стояла. Так близко, что колени касались коленей. Взгляд снизу, взгляд сверху, глаза в глаза. Затянувшаяся пауза…

— Ладно… Только не смотри пока.

Он рассмеялся и отвернулся. Я суетливо сняла футболку и, сдёрнув с кровати покрывало, обернулась в него, пропустив под мышками. Стянула с плеча лямку лифчика.

— Можно.

Он повернулся. Помолчал, глядя на меня.

— Ну?

И я опомнилась, что так и прикрываю татуху ладонью. Опустила руку.

— Ну я так и понял, — сощурился, вглядываясь, Гордеев. — Шрам на шраме. Но тот, нижний, это ведь ожог, да? И явно не случайный. Расскажешь?

— Это не так эпично, как у тебя, — нервно стиснула я покрывало. — Даже наоборот — гордиться нечем. У просто у меня отец… Ты говорил, что слышал про него, поэтому должен знать, — он в какой-то момент с криминалом связался. Не знаю, чем конкретно он занимался, но и разборки случались, и местные в посёлке нашу семью тайно ненавидели. И однажды по дороге из школы меня просто похитили. Эти люди хотели отца припугнуть, а может, чего-то от него добиться — я не знаю. Они продержали меня в подвале почти сутки, а потом отпустили, передав отцу послание.

Гордеев бесцеремонно притянул меня к себе и коснулся татухи пальцами. Заскользил, ощупывая. Но так и не понял. Да и не мудрено — кроме маленьких остаточных фрагментов, от «послания» ничего не осталось.

— Что это было?

У меня ком встал поперёк горла. Игнат поднял на меня терпеливый, внимательный взгляд. Не давил, просто ждал. И я, наверное, даже могла бы соскочить с темы… Но нет, не могла. Эта невероятная тяжесть, которую я несла все эти годы в гордом одиночестве, теперь неожиданно могла стать легче. Надо всего лишь рассказать. Всего лишь суметь довериться. Или НЕ довериться, и оставить всё как есть. Но зачем тогда вообще было ввязываться в эту игру?

— Клеймо раскалённой проволокой.

— Что именно?

Отвела взгляд, заливаясь краской.

— Член.

На лице Игната не проскользнуло ни одной эмоции. Только поджал на мгновенье губы.

— И что на это отец?

— Ничего. Он даже моего отсутствия дома не заметил, потому что был в загуле. Мы с мамой в такие дни обычно по своим комнатам сидели.

— А по поводу клейма что?

— Тоже ничего. Я не стала ему показывать, я же не дура. Он бы сбесился и, как обычно, отыгрался на маме. Поэтому я просто скрыла произошедшее от них обоих и всё. Я же сначала надеялась, что ожог заживёт и следов не останется. И только потом, когда корки стали сходить, поняла, что этот след навсегда.

Игнат едва заметно качнул головой, глядя уже даже не на татуху, а куда-то в пространство перед ней. В пространство, которого становилось всё меньше. И это не Гордеев наглел, и не я липла к нему по пьяной лавочке. Просто как-то так само получалось.

— Ещё почти полгода шрам удавалось скрывать, но чем дальше, тем сложнее. Поэтому однажды я просто взяла на кухне тёрку для овощей и…

Он поднял на меня удивлённо-недоверчивый взгляд. Ну да. Я тоже до сих пор не понимаю, как решилась. Скованно улыбнулась:

— Это было спонтанно. Просто критическая точка, после которой плевать на всё.

— Ну да, — осторожно возвращая лямку лифчика на плечо, кивнул Игнат. — Бомбануло и хоть трава не расти. Вполне в твоём духе.

От его прикосновения меня обсыпало мурашками, волоски на руках вздыбились, даже неловко стало. Но так сладко!

— Зато мне сразу же полегчало, — скрывая смущение, выпустила я из-за ушей пряди волос. — Дело ведь не в самом шраме было, а в унижении. Оно жгло гораздо больше, поэтому я его… стёрла. Ну а розу уже потом набила, лет в семнадцать, после того как из дома сбежала. Показалось, что в новой жизни не место старым шрамам.

— Сколько тебе было когда тебя заловили?

— Четырнадцать.

Игнат медленно перевёл взгляд на моё лицо, задержал, пристально и непонятно всматриваясь в глаза. Я сглотнула.

— Они тебя… тронули? — нахмурился он.

Я почти не расслышала, мысли были заняты другим: А что, если коснуться его щеки? Заросшая двухдневной брутальной щетиной, она так и манила провести по ней пальцами… И, может, это я себе придумала, а может, настойка виновата, но мне вдруг показалось, что он тоже не против, чтобы я коснулась. Да, он не делал движений навстречу, не выдавал своего желания ни взглядом, ни дрогнувшим мускулом лица, но это всё равно было как ток по венам — я просто чувствовала, как его близость опаляет и всё тут.

И я коснулась. Боязливо, неловко. Краснея и забывая дышать, но не разрывая взгляда глаза в глаза. Подушечки пальцев приятно кольнуло, и тут же нестерпимо захотелось приложиться всей ладонью, провести по скуле… У меня даже в горле пересохло от этой жажды, а Игнат по-прежнему не двигался. Он словно просто наблюдал что дальше. Или давал мне возможность самой принять решение.

И тогда я просто склонилась и коснулась его губ своими.

Они пахли настойкой, и я наконец узнала этот смолянистый аромат — прополис. Он раскрылся на его коже дымным, обволакивающим теплом и сладостью. Его хотелось больше и глубже, смелее и дольше. Ещё и ещё. Но это был мой первый в жизни поцелуй, и я не знала, что делать дальше, а Игнат по-прежнему не двигался.

Снова скованно шевельнула губами, чувствуя, как задрожал подбородок. Так вдруг стыдно стало. Ну что за идиотка! Ну он же изначально затеял всё это для чтобы проверить, какая я дура, когда пьяная, и даже не скрывал этого. Он же…

Он чуть повёл головой, и его умелые губы смяли мои: плотно и неторопливо, но так страстно! Языком по зубам, по языку, в рот. Настойчиво, глубоко, откровенно. Потянул меня на себя, зарываясь пальцами в волосы, усаживая к себе на колени, стягивая с плеч лямки лифчика…

Трепыхнулась, ударяя по швабре, дверная ручка, и в дверь тут же требовательно постучали. Я замерла, испуганно вцепившись в покрывало на груди.

— Бутылку убери, — спокойно скомандовал Гордеев. — И ложись.

Я стремительно исполнила, а он, на ходу натягивая футболку, выключил в палате свет и открыл дверь.