Н 2 (СИ) - Ратманов Денис - Страница 40

Руки я мыл, стараясь не смотреть в зеркало, что бы не запаниковать, а потому, когда наклонил голову, заметил за спиной, как рыжий парень в белой рубашке, что пристраивался в очередь за нами, начал снимать меня на телефон. Причем старался делать это незаметно. Желание у него было простое: четко заснять все, что сейчас произойдет, чтобы шеф остался доволен. Ага…

— Скажите, Александр, вы уже, наверное, очень радуетесь, что вам попался я? — Он ядовито улыбнулся, выдавил очередную порцию жидкого мыла, вспенил его водой. — Думаете, что победа в кармане?

— Ничего я не думаю, — смутился я, потому что именно так и думал, несмотря на все предостережения Витаутыча.

— Да ладно вам, признайтесь, уверены в победе? — Голос его изменился. — Ну конечно, когда все схвачено, переживать не о чем,

Я опешил, переваривая услышанное. Он обвиняет меня в коррупции? В том, от чего как раз-таки страдает наш клуб? Вскипело негодование. Хотелось разразиться гневной тирадой, что все на самом деле с точностью до наоборот, но… Ким не хотел, чтобы я оправдывался. Он хотел меня спровоцировать и добиться дисквалификации.

Вспомнилась похожая история, правда, из футбола. Во время Кубка Америки чилиец Гонсало Хару ткнул уругвайца Эдинсона Кавани пальцем в задницу, за что получил по морде. Кавани дисквалифицировали. Лишившись одного из сильнейших игроков, сборная Уругвая проиграла.

— Выключите Гонсало Хару, товарищ Ким, — невозмутимо сказал я и принялся мыть руки, то и дело поглядывая как парень, стоявший позади Алексея в очереди, готовится снимать потасовку.

Возможно, в этом мире Гонсало Хару вообще нет в футболе, и этого инцидента тоже не было, но мои слова возымели действие — Ким завис, выпучив глаза. А потом, видимо, собрался повторить подвиг Гонсало, причем как положено — с мылом. Но я, сместившись в сторону, выставил блок и отбил его скользкую от мыла руку.

Тогда он стряхнул капли воды мне в лицо, забыв о манерах и приговаривая:

— Ты что несешь, глупый вьюнош? В той деревне, откуда ты прибыл, на человеческом языке говорят?

Голос у Кима звучал противно, как-то скрипуче, до вибрации в костях. Он продолжал сыпать оскорблениями, причем такими, словно пытался задавить интеллектом. Впрочем, интеллект у него самого был примитивный, заточенный на зубреж классиков и выдачу их мыслей за свои.

Когда ничего не сработало, он перешел на более общие оскорбления:

— Вся ваша мусарня продажная до мозга костей, кровососы на теле пролетариата!

Несмотря на то, что разум все понимал и требовал не реагировать, в юном теле возбурлили гормоны, требующие расправы над уродом — и не расти трава! Я стиснул зубы, сжал кулаки, а в груди снова вспыхнула звездным огнем точка — пока еще малюсенькая, меньше пылинки, но она разгоралась, от нее выстрелили многочисленные тончайшие паутинки неведомой мне силы, дублируя кровеносную систему…

Не в силах совладать с этой бурлящей во всем теле энергией, я попытался переключиться с хающего меня Кима на попытки объяснить происходящее: энергия проявляется, когда мне это нужно? Когда мне грозит опасность? Когда я чувствую несправедливость?

Мысли ускакали в разные стороны, все внимание перескочило на нелепого Мишу Кима, который топорно, но успешно пытался добиться своего — чтобы я его ударил.

Но ситуацию спас Алексей, схватил могучего карлика, развернул и топчущим под зад придал ему ускорение. Удар, куда Алексей вложил всю накопившуюся злость, был такой силы, что Ким, зацепив несколько человек, стоявших в очереди, вылетел в коридор.

Алексей выскочил следом. Донесся глухой удар и вскрик. Невольно я рассмеялся — так забавно выглядел полет, успокоился, и солнце внутри тоже.

Я шагнул к рыжему парню, снимавшему потасовку, и выхватил у него телефон. Это его ошеломило, он даже не стал возражать, особенно когда я сказал:

— Большое спасибо за фиксацию неспортивного поведения Михаила Кима. Судейская комиссия внимательно рассмотрит видеозапись.

Суровый мужчина, стоявший в очереди, обратился ко мне:

— Саша! Нерушимый! Я это, я все видел! Могу подтвердить, что имела место провокация!

— А ну отдай! — вдруг проснулся рыжий и попытался вернуть телефон.

Я выставил блок, парень зашипел, а мужчина взял его на удушающий, приговаривая:

— Остынь, шкура! Все видели, как ты пытался компромат вылепить!

Выбежав в коридор, я увидел, что Ким уже вскочил и принял стойку возбудившегося скорпиона. Напротив, опустив руки, стоял почему-то очень довольный собой Алексей. К месту потасовки стягивались зеваки, в том числе — телевизионщики, которых так и не впустили в зал для бокса.

— Нерушимый меня ударил! — жаловался Ким и искал оператора. — Нет чтобы в честном бою! Сзади! Требую дисквалификации! Меня все знают, я Миша Ким! На меня оказали давление! Повторяю, меня ударил Нерушимый!

— Спокойно, Миша, я Поддубный, а не Нерушимый, — тронув его за плечо, сказал Алексей. — Это я тебя пендаль под зад влепил, на меня и жалуйся.

Подумалось, что туалет — самое темное, мутное и опасное место турнира, где с людей слетают маски и бурлит… Страсти, в общем, бурлят.

К Киму подбежал крепкий лысый очкарик с глазами чуть навыкат. Оглядел поле боя и воскликнул:

— Михаил, что тут происходит?

Прочитав бейдж, я понял, что это директор завода «Олимпиец» — тот самый завод, который представляет Миша Ким. И тренер не просто так тут появился. Он должен был засвидетельствовать нападение на Кима, да не вышло.

— Я его ударил, — улыбнулся ему в лицо Алексей.

— Ты?! — Глаза лысого, увеличенные линзами очков, стали ее больше.

— А вы ожидали, что это буду не я? — задал встречный вопрос Алексей.

Из туалета вышел тот суровый мужик, что придушил второго засланца, указал на Кима и сказал:

— Вот этот коротышка провоцировал парней из «Динамо», я все видел.

— Этот динамовец меня избил! — пожаловался Ким, кивая на Алексея.

Тренер больше всего на свете хотел, чтобы избил Кима не Алексей, а я, но, как говорится, «если бы да кабы». Подойдя к Алексею, я сказал:

— Лех, спасибо, конечно, что вмешался, но зря. Я не собирался реагировать, а тебя теперь точно дисквалифицируют, Гришин постарается…

Он отмахнулся:

— Это мой последний турнир. Я так решил, и мне пофиг, как они меня накажут. Семья дороже, да и жена волнуется, что меня поломают. Беги, скоро начнутся бои. Витаутович сожрет. А я сам разберусь, не маленький.

Хищно улыбнувшись, он развернулся к тренеру, чтобы отражать нападки. Лишившийся телефона засланец тихо стоял в сторонке — видимо, старался скрыть свой провал.

Я подмигнул заметившей меня журналистке и побежал на арену. Причем бежал очень осторожно, опасаясь, что какая-нибудь гнида бросится мне под ноги, подставит подножку или схватит за причинное место. А может, войдя в сговор с сукой Гришиным, проломится пол под моими ногами.

— Что опять стряслось? — спросил Витаутович, поглядывая на выход и выискивая Алексея.

— Стряслось. У Кима сотрясение задницы.

— Твою мать, Саня! Вы подрались? Ты в своем уме?! Ты, мать твою, задницей что ли притягиваешь приключения?

— Лев Витаутович…

— Шестьдесят лет Лев Витаутович! — зло рявкнул он. — Рассказывай!

Но злился тренер недолго: я последовательно рассказал о происшествии, показал запись на телефоне. Витаутович задумался, почесывая подбородок. Пока он перекидывал себе запись провокации, Олег неистовствовал:

— Суки, они так до конца матча будут издеваться? Куда Вавилов смотрит? Что у нас за служба такая, что каждая мразь норовит из закоулка тявкнуть в наш адрес?!

— Так, Олежа, ты не сравнивай несравнимое, — возразил Витаутович. — Это уже локальные неприятности, а не глобальные проблемы. Подсуживать могут, но не так открыто, как поначалу. Карта с провокацией разыграна, повторения можно не опасаться.