Маленькие женщины, или Детство четырех сестер - Олкотт Луиза Мэй - Страница 45

— Напрасно ты упрекала себя в негодности — у тебя не было теплого платья, и ты купила себе самое простое и необходимое на свои трудовые деньги, — заметила мать с таким взглядом, от которого сердце Джо радостно встрепенулось.

— У меня не было и малейшей мысли остричься, когда я шла вдоль улицы, размышляя, что бы предпринять и чувствуя искушение забраться в эти богатые магазины и нахватать всего, что было бы нужно больному. Вдруг, проходя мимо парикмахерской, я увидала вывешенные на окне косы с обозначением их цен: одна черная коса, длиннее, но не такая густая, как моя, была оценена в сорок долларов. Мне тотчас же блеснула мысль, что у меня есть что продать — и я немедленно вошла, спросила, покупают ли тут волосы и что дадут за мои.

— Не понимаю, как ты решилась на это, — сказала Бетси жалобным тоном.

— Да тут страшного ничего не было, парикмахер — маленький человечек, самого добродушного вида, похожий на то, будто всю жизнь то и дело что помадится. Он сначала казался очень удивлен моим вопросом, вероятно, не часто к нему заходят девочки с предложением продать свои косы. Он отвечал, что не нуждается в моих, потому что они немодного цвета и он покупает их недорого, из первых рук. Говорил, что только обработка возвышает их стоимость и так далее, все в этом роде. Время шло, я начинала бояться, что не так взялась за дело и что из него ничего путного не выйдет, а вы знаете, как я ненавижу отказываться от того, что я раз задумала сделать. Я стала упрашивать его взять мои волосы и объяснила причину своей настойчивости. Это было глупо, нечего сказать, но это подействовало на него; я была очень взволнована и рассказывала ему все с моей обычной бестолковостью; его жена услыхала и приняла мою сторону с большим участием: «Согласись, Фома, — сказала она, — уважь молодую барышню. Право, я сделала бы тоже самое для нашего Джимми, будь у меня клок волос, годный на продажу».

— Кто же этот Джимми? — полюбопытствовала Эмми, любившая знать все обстоятельно.

— Их сын, как говорила мне парикмахерша, он тоже в армии. Вы не поверите, как подобные вещи сближают совершенно посторонних людей. Она все время разговаривала о нем, пока муж стриг меня, и это очень приятно развлекало меня.

— Неужели ты не почувствовала ни малейшего содрогания при первом прикосновении ножниц? — спросила Мегги, слегка вздрагивая.

— Я взглянула на свои волосы и попрощалась с ними, пока парикмахер брал свои инструменты. Я никогда не плачусь над пустяками; но должна признаться, что я почувствовала что-то странное, когда увидала свои собственные косыньки, лежавшие на столе, а на голове своей ощупала вот одну эту, жестокую щетку. Мне точно отняли руку или ногу. Жена парикмахера заметила, должно быть, как я смотрела на них, она отделила прядочку волос и предложила её мне. Я отдам её вам, мама, пусть это будет воспоминанием о прошедшей славе; не думаю, чтобы когда-нибудь я снова обзавелась косой: так удобно с короткими волосами.

Миссис Марч взяла волнистую каштановую прядь, свила её и положила в свой ящик, рядом с другой, коротенькой прядью седых волос. Она сказала только «благодарствуй, душечка», но на лице ее промелькнуло что-то такое, что заставило девочек тотчас переменить тему разговора и завести по возможности спокойную речь о любезности м-ра Брука, о надежде на хорошую погоду на следующее утро и о том счастливом времени, когда отец вернется отдыхать домой. Никому не хотелось идти спать, когда в десять часов миссис Марч, окончив последний стежок своего шитья, произнесла обычное «пора, дети». Бетси подошла к фортепьяно и заиграла любимый гимн отца. Все начали было храбро подтягивать, но голоса обрывались один за другим, и Бетси оставлена была в одиночестве: она исполнила свое соло от всей души, так как для нее музыка была лучшим утешением.

— Ступайте спать, да не разговаривайте долго, завтра нужно подниматься рано и надо постараться заснуть скорее. Прощайте, милые мои, — сказала мать, когда гимн был окончен, и никто не возобновлял попытки продолжать музыку.

Девочки поцеловали мать и отправились к своим постелям в таком полнейшем молчании, как будто дорогой больной лежал тут, в соседней комнате. Бетси и Эмми не замедлили заснуть, несмотря на все предшествовавшие волнения, но Мегги не спалось, она думала самые серьёзные думы, какие еще пришлось ей узнать в жизни. Джо лежала неподвижно, и сестра считала её спящей, пока тихое всхлипывание не заставило ее спросить шепотом, дотронувшись до влажной щеки:

— Джо, что с тобой, душечка? О чем ты плачешь, о папе?

— Нет, теперь не о нем.

— О чем же?

— О моих волосах, — протянула бедная Джо, тщетно стараясь заглушить свое горе подушкой.

Признание это не показалось Мегги ни странным, ни смешным; она нежно принялась целовать и ласкать опечаленную сестру.

— Я вовсе не раскаиваюсь, — энергично протестовала Джо. — Завтра я сделала бы тоже самое — если бы приходилось начинать сызнова. Во мне бунтует только самолюбие, и оно-то и заставляет меня так глупо плакать. Пожалуйста, не говори никому — теперь уже все прошло. Я думала, вы все спите, потому и позволила себе всплакнуть немножко о моей утраченной красоте. Но отчего же ты не спишь?

— Не могу, мне как-то страшно, — созналась Мегги.

— Думай о чем-нибудь хорошем, ты сейчас заснешь.

— Я уже старалась, но это только больше меня разгуливает.

— О чем же ты думала?

— О хорошеньких лицах, в особенности о красивых глазах. — И Мегги улыбнулась про себя в темноте.

— Какие тебе больше нравятся?

— Карие — иногда, но вообще голубые лучше.

Джо засмеялась, но Мегги рассердилась и приказала ей замолчать, потом любезно обещала ей заняться завивкой ее волос, а потом сон унес ее в воздушные замки.

Часы пробили полночь, и в комнате все было тихо, когда женщина в белом неслышно обошла все кровати, поправляя здесь соскользнувшее одеяло, там съехавшую набок подушку, останавливая долгий любящий взор на всех этих спящих личиках и целуя их материнским поцелуем, равносильным благословению и молитве. Подойдя к окну, она раздвинула немного занавеску и заглянула в темноту; но в этот момент луна как раз выплыла из-под облаков и выкатила свой круглый и добродушный лик, который, казалось, шептал в тишине: «Успокойся, бедная! За облаками всегда скрывается свет!»

Девочки поднялись до рассвета, в холодное и серое утро, зажгли лампу и принялись за чтение своих книг с небывалой сосредоточенностью; теперь только, когда настало настоящее горе, они поняли, каким счастьем пользовались до сих пор. В книжках нашлось много утешительного и подкрепляющего, и во время одевания они уговорились прощаться с матерью спокойно и твердо, не расстраивая её своими слезами и жалобами. Вид гостиной в эту раннюю пору был совершенно непривычен — на дворе была тишина и мрак, а в комнате ярко горел огонь и освещал общий беспорядок. Завтрак, дымившийся на столе, и даже знакомое лицо Анны, шмыгавшей из кухни и обратно в ночном чепце — все казалось особенным и странным. Большой чемодан стоял увязанный на пороге, бурнус и шляпка матери лежали на софе, а сама она сидела и старалась есть, но была так бледна и измучена бессонницей и горем, что девочкам нашим было очень трудно не изменить своему решению при взгляде на нее. Мегги чувствовала, что против воли на глаза навертываются непрошеные слезы; Джо предавалась усиленному созерцанию кухонного блока, а с лиц меньших сестер не сходило серьёзное и смущенное выражение, говорившие, что горе было им новинкою.

Все были молчаливы; когда наступило время отъезда, миссис Марч поднялась, в ожидании кареты, и сказала девочкам, суетившимся около нее кто с шалью, кто с шляпкой, кто с галошами, кто с ее дорожным мешком:

— Дети мои, я оставляю вас на попечение Анны — и под покровительством мистера Лоренца. Анна — олицетворенная преданность, а наш сосед будет заботиться о вас как о родных детях. Бояться мне за вас нечего, но меня беспокоит одно: как вы сумеете перенесть наше горе. Не предавайтесь без меня тоске и унынию, главное — не думайте, чтобы праздность могла помочь вам развлечься. Исполняйте ваши ежедневные обязанности и поверьте, что работа — лучшее из утешений. Бодро делайте свое дело и надейтесь; что бы ни случилось, помните, что не следует терять мужества.