Сияние огненного опала - Хэран Элизабет - Страница 96

В надежде на прохладный бриз Эрин решила прогуляться по портовому молу. Над морем плыли темные тучи. Был сезон дождей, и на город надвигалась непогода. Но все равно – Эрин вздохнула от переполнявшего ее блаженства и подставила лицо солнечным лучам.

– Вы, должно быть, пом, – сказал сидевший на моле рыбак на австралийском английском, когда Эрин проходила мимо. Его загорелые, босые ноги болтались над водой. Возле него в ведре били хвостом несчастные рыбы.

Эрин рассеянно посмотрела на него и не сразу сообразила, что он обращался к ней.

– А что это такое? – спросила она.

– Пом? Посланник Матушки Англии, каторжник, которого отправила сюда историческая родина, – серьезным тоном объяснил рыбак.

Кожа на его обветренном лице была коричневая от солнца и непогоды и, конечно, старила его. Рыбак был одет в рубашку с короткими рукавами и открытым воротом и шорты, давно годившиеся на тряпки. Эрин в который раз удивилась неряшливости, с которой одевались австралийцы.

– Я не каторжник, – сказала она не менее серьезно.

Рыбак рассмеялся.

– Это всего лишь прозвище, которое мы дали англичанам. Просто мне бросилась в глаза ваша белая кожа. Вероятно, вы только что прилетели к нам.

– Да, несколько часов назад. Здесь чудесно.

– Эге, в Дарвине жить неплохо, несмотря на то, что город уже несколько раз был сильно разрушен. Но мы стойкий народец, нас голыми руками не возьмешь.

– Разрушен? Когда же?

– Мощные циклоны несколько раз стирали нас с карты. Циклон 1937 года я помню так, словно это было вчера. Я и родился на свет во время одного из циклонов.

– Ой, бедная ваша матушка. Неужели циклон вызвал у нее схватки?

– Возможно. Она якобы лежала на полу постирочной, когда над нашим домом пронеслось око циклона. Все затихло, а я вылетел из нее и заревел что было мочи. С тех пор матушка винила циклон во всех моих дурных поступках. – Он засмеялся.

– Что делала ваша матушка в постирочной? – удивилась Эрин. – Не стирала же она белье во время циклона?

– Не-е. Просто это было единственное место в доме, где был хоть какой-то шанс выжить. Так и получилось. Наш деревянный дом, построенный на сваях, снесло вместе со всем, что в нем было. Уцелела только постирочная, сложенная из кирпича. Поэтому я и могу теперь разговаривать с вами.

– Как интересно! – Эрин не могла даже представить, как семья могла выжить в такой катастрофе.

– В феврале 1942 года японцы сбросили на нас больше бомб, чем на Перл-Харбор. Их мишенью были портовые сооружения и две авиабазы, чтобы союзные войска не могли поддерживать оборону Тимора и Явы. Они разрушили город и убили двести пятьдесят человек. Мне повезло, в то время я охотился на крокодилов в десяти милях дальше по побережью. Но даже оттуда я слышал грохот взрывов.

– Мне не верится, что бомбежки у вас были сильнее, чем в Перл-Харборе, – скептически заметила Эрин. Она не знала, верить этому человеку или нет. – Я никогда не слышала об этом.

– Наше правительство просто не хотело трубить на весь мир об этом, – сказал рыболов. – Оно считало, что чисто в психологическом плане для нас, осси, это был страшный удар. Возможно, что для тех, кто живет на юге, так и было. Но мы тут, на Северной территории, народ жесткий, как крокодиловая кожа… Ну а теперь поторопитесь-ка, мисс, – он показал на небо. – Или вы хотите добираться до отеля вплавь?

Не прошло и часа, как на Дарвин обрушился самый сильный ливень, какой Эрин видела в своей жизни. Желоба не вмещали всей пролившейся с небес воды, улицы моментально превратились в реки. У администратора отеля она узнала, что в сезон дождей самолеты летали в Алис-Спрингс нерегулярно, и в ближайшие два дня рейсов точно не будет. Эрин ничего не оставалось, как купить билет на автобус, который отправлялся спозаранку на следующее утро.

Она отправилась в путь с ожиданием приключения, не подозревая, что дорога в добрых девятьсот миль займет почти тридцать утомительных часов, проведенных в жаре и пыли. К тому же оказалось, что водитель не пропустил ни одной выбоины на дороге, и автобус трижды ломался. Но по крайней мере она увидела эту часть Австралии и несколько городов.

– Некоторые водители объезжают ямы; вероятно, это неплохая идея, – сказала Эрин шоферу, когда все пассажиры стояли под палящим солнцем и смотрели, как он в третий раз менял колесо.

За эту непрошеную информацию она была наказана уничижительным взглядом. После этого парень все-таки старался объезжать выбоины, автобус вилял, как собачий хвост, и теперь всех его пассажиров изрядно растрясло.

Еще никогда Эрин так не радовалась, что снова видит своего дядю. Он приехал за ней на автовокзал.

– Мне нужно срочно принять ванну! – первое, что она выкрикнула, увидев его.

Корнелиус рассмеялся.

Войдя в дом, Эрин сразу почувствовала себя хорошо, вот только в ее душе еще больше усилилась тоска по Джонатану и Марли. Она помылась, потом они ели сэндвичи и пили чай на веранде. Только вид пустых качелей вызывал у нее боль.

– Мне нелегко жить в пустом доме; у меня все время звучит в ушах звонкий смех Марли. Поэтому я очень рад твоему приезду, – сказал Корнелиус.

– Значит, ты тоже скучаешь без нее… – Эрин грустно посмотрела на дядю. – Малышка умеет покорять сердца людей.

– Джонатан тоже умеет, – добавил Корнелиус, но тут же сменил тему, заметив волнение Эрин, и обстоятельно рассказал ей о своих поездках в Брум и Лайтнинг-Ридж. – Постой, сейчас я покажу тебе свои приобретения. – И он достал жемчуг и опалы.

– Они восхитительные, дядя Корнелиус, – сказала Эрин. – У папы появилась идея торговать в нашей галерее еще и драгоценными камнями. Мы будем весьма признательны, если ты продашь нам несколько самоцветов.

Корнелиус сомневался, сможет ли он простить Гарета.

– Я подумаю, – буркнул он.

– Папа расстался с Лорен и сожалеет о случившемся, – заверила его Эрин.

Корнелиус убрал камни в бархатный мешочек.

– Ему вообще нельзя было с ней связываться, – возразил он.

– Да, конечно. Но я понимаю, как это могло произойти. После маминой смерти папа был очень уязвим, а Лорен ловкая особа. Теперь он винит себя в глупости за то, что клюнул на ее соблазнительные трюки. Да и я тоже не сразу осознала, каким одиноким и потерянным он оказался без мамы.

– Но ведь вы с Брэдли тоже переживали утрату, – заявил Корнелиус.

– Верно. Но папа ужасно зависел от мамы в эмоциональном плане. Теперь он приходит в себя, хотя и очень медленно. В нем снова проснулся интерес к галерее, он с энтузиазмом занимается делами. Так что он становится прежним.

– В телеграмме ты написала, что хочешь купить для галереи картины аборигенов.

– Да, Брэдли написал просто фантастическую фреску с изображением опаловых полей в Кубер-Педи, когда мы устроили выставку «Австралийской Олимпиады». А картины, которые я тут купила…

– Постой-ка. Ты сказала, что Брэдли написал фреску? – Корнелиус был поражен.

– Да-да, дядя Корнелиус. Недавно выяснилось, что он замечательный художник. Его картины моментально раскупают, он едва успевает писать новые.

– С каких это пор Брэдли пишет картины? И как получилось, что вы показали на выставке «Австралийскую Олимпиаду»?

– Вероятно, Брэдли занялся живописью после смерти мамы, только никто об этом не догадывался. Он работал в ее мастерской в мансарде, причем в такое время, чтобы мы ничего не знали. Мы были… – И Эрин рассказала Корнелиусу обо всем, что случилось за минувшие недели. – Он том, что тот неизвестный художник – он сам, Брэдли рассказал папе только тогда, когда выставка прошла с огромным успехом.

– Невероятно. – Корнелиус удивленно покачал головой.

– Папа представил Брэдли людям, явившимся на выставку, и заявил, что его сын унаследовал талант от матери. Я еще никогда не видела его таким радостным и гордым. Вообще, момент был очень волнующий.

Корнелиус был тронут до глубины души.