Мажор в наследство (СИ) - Яфор Анна - Страница 9

Смотрю на отца сквозь пелену слез, впиваюсь взглядом, надеясь услышать хоть какое-то объяснение. Мне это очень нужно сейчас!

— Так бывает, детка. Ты же слышала, что сказал врач. У Михаила была запущенная стадия. Неоперабельная.

— И никто ничего не знал?! Даже ты?! — я подскакиваю с дивана и начинаю мерить шагами комнату. Разве может человек болеть так, чтобы никто не заметил? Вообще никто! Неужели мы все были настолько слепы?

— Сонечка, он хотел, чтобы никто не знал. И все сделал для этого.

— Но почему?! — в который уже раз прокручиваю в голове нашу встречу. И сегодняшнюю, и в предыдущие дни. Вспоминаю то, как выглядел Михаил Валентинович, как говорил, перебираю засевшие в памяти фразы. Теперь его намеки воспринимаются совсем иначе, но разве я могла подумать о ТАКОМ? И да, в последнее время он немного похудел, но на вопросы об этом отшучивался, что просто решил привести себя в форму. Если бы я только знала!

Отец с горестным вздохом пожимает плечами.

— Думаю, не хотел нас волновать. Раз сделать ничего было нельзя, хотел дожить свои дни в привычной обстановке. Рядом с близкими людьми, а не на больничной койке. Я его понимаю…

Умолкает, отводя взгляд, но его мысли так очевидны сейчас. Корит себя за то, что недосмотрел. Не использовал хоть какой-нибудь шанс что-то изменить.

Папа как будто постарел на десяток лет за один вечер. Серое лицо, углубившиеся морщины — и удручающая, опустошающая тоска в глазах. Мне становится стыдно: требую от него объяснений, а ведь он и сам шокирован ничуть не меньше моего. Еще бы. Потерять лучшего друга, так нелепо, так быстро. Подхожу к нему, утыкаясь лицом в грудь.

— Безумно жаль… Я даже не осознавала, как сильно его люблю… до этого момента.

Отец стискивает меня в объятьях.

— Мы слишком часто что-то понимаем, лишь когда становится слишком поздно… — он, как маленькую, гладит по голове.

— Не представляю, как сказать об этом Дане. Он ведь ничего еще не знает, — внезапно осеняет меня. Мы вернулись в дом Ярославских уже больше часа назад, а его нет до сих пор. И захлебывающаяся от слез Ирина тоже так и не смогла до него дозвониться.

— Куда же подевался этот поганец?! — с возмущением восклицает папа. — Как можно в такой момент шляться непонятно где?!

— Не говори так! Он не виноват! — внутри все опять скручивается от боли, но теперь уже за Даниила. Бедный мой мальчик, как же он это перенесет?

— А ты еще пожалей его! Он ведь даже не попрощался с отцом!

— Я тоже не попрощалась, — стираю очередную дорожку слез, сорвавшуюся из глаз. — И ты. Никто не попрощался, пап… Если бы Даня был в курсе, что его отец болен, точно находился бы рядом. И сделал все, что мог!

— Ох, Сонечка, не знаю, что и думать, — горестно восклицает папа. — Мне то прибить хочется твоего Даню за его выходки, то сердце от жалости разрывается. Глупый мальчишка, он же однажды все поймет и не простит себе этого!  Да поздно будет локти кусать!

— Андрей Сергеевич, вот любите же вы свои крылатые словечки везде вставлять!  Хоть бери и учись! Я так не умею, у меня ночью язык вообще почти не шевелится.

Прозвучавший в гостиной ехидный смех воспринимается почти дико. Трудно представить что-то более неуместное сейчас. Вздрагиваю и подрываюсь навстречу Дэну. Ни я, ни отец не заметили, как он вошел. Вернулся, наконец. Только ни о какой радости по этому поводу не может быть и речи: мне страшно до жути от того, что предстоит ему рассказать.

— А по-моему, ты вполне красноречив, — хмурится отец, разглядывая парня. — Где тебя носило, Даниил? Пьяный опять. И на часы ты смотрел? Ночь давно…

— Не пьяный, а выпивший, — ухмыляется в ответ Дэн. — И на следующий ваш вопрос отвечу: да, смотрел на часы. И что? Я уже большой мальчик, не обязан ложиться спать в девять. А вот вас не ожидал здесь увидеть так поздно, — он поворачивается ко мне. — Соня, что ужин затянулся? И вы мне сегодня вместо бати решили нотации прочитать? — оглядывается по сторонам. — Где он, кстати? Отправился в кабинет за ремнем для непослушного сынка?

Отец что-то шипит сквозь зубы, но я умоляюще сжимаю его ладонь. Не время ссориться. И пусть Даня тысячу раз не прав, вразумлять его тоже не время. Потому что… потому что надо сказать совсем о другом. Вот только найти бы для этого силы…

— Соня, я не хочу сейчас разговаривать. Не готов, понимаешь? Мне надо побыть одному.

Дэн отключается прежде, чем успеваю ответить. Снова. В который уже раз за последние дни.

Я смотрю на потухший экран телефона, испытывая уже ставшую привычной боль в сердце. До слез жаль его. И нестерпимо тяжело, что ничего не могу изменить. Вообще ничего. Даниил игнорирует и меня, и папу. Даже с друзьями не общается. Заперся в доме и никуда не выходит.

Мы не виделись с самых похорон. Мне хочется быть рядом, поддержать,  помочь хоть чем-то, но  разве можно заставить человека общаться, если он против?

— Дай ему время, дочка, — убеждает папа. — Ему очень непросто сейчас. Многое надо переосмыслить. Он ведь не только отца лишился, вся жизнь переменилась. Не обижайся, наберись терпения.

Я не обижаюсь, но такое долгое уединение Дэна меня пугает. И ладно бы он напился, таким привычным способом попытался бы укрыться от случившегося. Но голос в телефонной трубке звучит твёрдо, он совершенно точно не пьяный, а значит, переживает куда сильнее, чем можно было бы себе представить.

— А если ему плохо? Если случится что-то? — не могу спокойно сидеть и ждать — сердце не на месте.

— Конечно,  плохо, Сонь, он отца потерял, — папа, в отличие от меня, не видит в поведении парня ничего ужасного. — И расстались они далеко не лучшим образом. Есть, о чем подумать. Это пройдёт. Может, повзрослеет, наконец.

— Как ты можешь  говорить такое? — возмущаюсь я. Мне кажется, отец мог бы проявить больше сочувствия. И уж точно не осуждать Дэна. Он ведь правда ничего знал…

— Ты слишком сильно носишься с ним, дочь. Не забывай, он взрослый мужчина — не малыш, которому нужно подтирать сопли. А ты пытаешься сделать именно это.

Обидно и тяжело такое слышать. Я уверена, что папа не прав. Какая разница, взрослый Дэн человек или нет, боль от этого не становится меньше. Даже наоборот, сейчас он как раз острее все воспринимает. А близкие люди для того и нужны, чтобы с ними можно было всем поделиться. Что же это за любовь иначе?

— Я готова подтирать сопли и делать что угодно другое, лишь бы ему стало легче, — заявляю безапелляционно. — Уверена, он бы поступил также, если бы помощь была нужна мне.

Осекаюсь, потому что тело прошивает нервной дрожью. Даже думать о таком не хочу. Как страшно, немыслимо терять любимых. Особенно вот так: навсегда, когда уже ничего не вернуть и  не исправить. Обнимаю отца, стараясь выровнять дыхание. Не хочу ссориться и что-то выяснять: подобные ошибки дорого стоят…

— Не переживай ты так, Сонечка, — папин тон становится спокойней и тише, видимо, он тоже понимает, что перегнул палку. — Справится твой Дэн. Вот завтра увидитесь у нотариуса, сама поймёшь, что все с ним в порядке. Ну, в относительном, насколько это вообще возможно в таких обстоятельствах.

Я киваю, действительно хорошо, что предстоит эта встреча. Иначе не знаю, как ещё добилась бы возможности поговорить. Правда, для меня остаётся загадкой приглашение нотариуса для меня и папы явиться на оглашение завещания. Ну ладно, отец, он был самым близким другом Ярославского, неудивительно,  что тот оставил ему что-то. Но я-то причём? Мне ничего не нужно, я счастлива уже от того, что мы с Даней поженимся. И вышла бы за него, даже будь он нищим. Михаил Валентинович это знал, тем более непонятно, зачем меня позвали. Но на мой вопрос папа только пожимает плечами.

— Понятия не имею, Сонь, — последнее время мне кажется, что я не знал очень многого из того, чем жил и о чем переживал Михаил. Завтра все прояснится.

— Как ты? — мне безумно хочется его обнять, губами стереть мрачную маску с лица,  разгладить морщинки. Но не решаюсь, потому что Дэн всем своим видом показывает: лучше не приближаться.