Попаданка к дроу. Розовыми стеклами внутрь (СИ) - Жнец Анна - Страница 37

— Отец, — я подошла и загородила ему обзор. — Я подумала и поняла, что хочу обратно в Лунновиль.

Плечи Урхула напряглись, мои тоже.

Как отец отреагирует на желание дочери вернуться домой? Разозлится? Станет отговаривать? Мы ведь только приехали.

В ожидании ответа я вся окаменела.

Папаша Урхул долго молчал и этим своим молчанием натягивал мои нервы, как гитарные струны на колки, затем подчеркнуто небрежным жестом взмахнул в воздухе рукой с трубкой.

— Ступай. Тебя никто не держит.

Серьезно? Так просто?

Из груди вырвался тихий вздох облегчения.

Нет, я не думала, что меня станут удерживать в Стоунхейне силой, но готовилась к долгому спору, ожидала, что вождь будет недоволен, разгневается, возмутится, а он был спокоен, как буддистский монах.

— Значит, я могу собираться? — уточнила я, пока не разрешая себе радоваться.

— Собирайся, — папаша Урхул ухмыльнулся в меховой воротник своего плаща.

— А кто… кто меня проводит домой? — я кусала губы и нервно теребила завязки накидки.

Хоть бы не Торнан. После нашего с ним разговора о бытовой помощи соблазнительный образ Вина Дизеля в моей голове растаял, и я увидела перед собой обыкновенного козла, который считает женщин вторым сортом, да еще и агрессивного, с раздутым до небес самомнением.

Никакой Торнан не идеал — примитивный мужик, уверенный, что ему все должны. Ехать с ним в Лунновиль я побаивалась. Вон как разозлился он, когда я всего лишь попросила помочь мне донести до кухни тяжелые ведра с водой. А какой недобрый огонек вспыхнул в его глазах во время пира после моего отказа выйти за него замуж. В Лунновиле я не придала этому значения, а сейчас насторожилась. Ничего плохого Торнан мне, конечно, не сделает, но… мало ли.

— Так кто будет меня сопровождать в дороге? — повторила я свой вопрос, зябко поежившись от тревожных мыслей.

— Никто, — равнодушно хмыкнул папаша Урхул и затянулся трубкой.

— В смысле никто? — растерялась я, охваченная дурным предчувствием.

— Хочешь уйти — иди, — отец показал трубкой в сторону заснеженных гор. — Одна, пешком. Никто тебя не держит. — И хитрая ухмылка снова изогнула уголок его губ.

Никто не держит.

Никто меня здесь не держит.

Да он издевается?!

Как я дойду пешком до Лунновиля, если дорога на лошадях заняла больше недели? Одна, без оружия, без карты, в суровом северном крае, где снега по колено и ветер сбивает с ног. Да я же не выживу! Здесь, наверное, и звери дикие водятся. Всякие там белые медведи, полярные волки. Голодные-преголодные. Да и обратного пути я не помню. У меня этот… Как его? Топографический кретинизм.

Все это я уже собиралась высказать своему заботливому северному папочке, но заметила на его губах кривую ухмылку и поняла: пленница. Я здесь пленница. Меня заманили в ловушку. «Никто не держит» следует переводить как: «Никуда не денешься».

А куда ты денешься, беззащитная, у черта на куличках?

— Ладно, — сказал папаша Урхул, пряча под веками насмешливый взгляд. — Верну я тебя домой.

Что? Правда?

— Потом. Когда кто-нибудь из моих воинов освободится. Прямо сейчас никого не могу выделить тебе в провожатые. Все устали: охота, долгий поход в эльфийские земли. Отдохнут и снова надо будет охотиться, затем мы двинемся дальше на север, в долину ледяных великанов.

Я протяжно вздохнула, снимая с ушей лапшу. Рано обрадовалась. Было очевидно, что папаша Урхул собирается кормить меня обещаниями до тех пор, пока я не привыкну к жизни в Стоунхейне и не откажусь от идеи вернуться домой. Этак можно годами говорить: «Потом, потом», зная, что это «потом» никогда не наступит. А что, удобно. И руки чистые, и пленница не рыпается, согретая надеждой.

Дурой меня считаешь, вождь?

Спорить смысла не было. Плакать, канючить, умолять — тем более. Мне же пообещали: «Как только, так сразу» — не придерешься. А не терпится — «Никто не держит».

У-у-у, хитрый жук!

Вспышка негодования сменилась злостью, та — приступом паники, но вскоре все эмоции выжгла усталость. Она была такой же безграничной, как снежная пустыня вокруг Стоунхейна.

Спать.

Ужасно хотелось спать.

О том, как выбраться из этой зимней ловушки, я решила подумать утром, на свежую голову.

Папаша Урхул затушил трубку и скрылся в доме, я собиралась последовать его примеру, но взгляд зацепился за движение тени в ночном сумраке.

Там, за колодцем.

Клетка.

Женщина, оставленная умирать на морозе, сменила позу, пытаясь удобнее устроиться в своей уличной тюрьме.

Как она еще не околела? Наверное, держаться ей помогала эльфийская кровь.

— Сама виновата, — шепнула я и скривилась от того, как жалко, лживо, трусливо прозвучало это оправдание.

Закрывать глаза на очевидное больше не получалось, и в остром приступе сострадания я отправилась на кухню, чтобы найти для пленницы немного еды.

«Дура, какая же ты дура! Дура! Дура!» — все время стучало в голове, пока я лазила по кухонным шкафчикам, а затем искала теплые вещи в своей дорожной сумке.

При виде меня эльфийка в клетке встрепенулась и отползла подальше, к задней решетке. Ее янтарные глаза с вертикальными зрачками смотрели настороженно, губы дрожали, в растрепанных волосах путались снежинки. Мело.

Сильный порыв ветра заставил пленницу поежиться, и я с чувством вины протянула ей сквозь прутья клетки свое шерстяное платье. У Алони было мало теплых вещей, но с собой я взяла все, что нашла в гардеробной комнате: плотные чулки, перчатки с меховой опушкой, пушистую шаль. Это я тоже отдала замерзшей узнице.

Та сидела за решеткой, не шелохнувшись, похожая на затравленного зверька, и настороженно смотрела то мне в лицо, то на подношение в моих руках.

— Не бойся, — шепнула я, чувствуя жалость и жуткий стыд за свое недавнее «сама виновата».

— Я никого не боюсь, — выдохнула эльфийка хриплым голосом, отвыкшим от речи.

Следя за мной, она качнулась вперед и резко вырвала из моих рук одежду. В этот момент я с ужасом заметила на ее запястьях точно такие же массивные браслеты, как у меня.

— Что это? — глухо шепнула я, похолодев.

Взгляд эльфийки инстинктивно упал на мои руки, и серые губы тронула усмешка.

— Пленница, — дроу ткнула пальцем мне в грудь, затем кивнула на украшение с гравировкой, подарок Торнана. — Ты тоже пленница. Браслеты блокируют магию.

Как я раньше не догадалась? Почему позволила себя сковать? Вопила же интуиция об опасности!

Пока я сражалась с паникой, эльфийка с наслаждением натянула кожаные перчатки с подкладкой из шерсти и закуталась в длинную шаль.

— Это тоже мне? — заметила она в моих руках сверток. В салфетку из ткани я завернула несколько кусочков хлеба — все, что осталось от ужина. Пленница с жадностью набросилась на еду.

«А ведь она очень молода, — подумала я с удивлением. — Даже юна. Сколько ей? На вид лет семнадцать-восемнадцать по человеческим меркам. Не женщина — девушка, девчонка».

Бывшая жена Торнана. Жена ли?

— Как ты попала в Стоунхейн?

Ответ я получила, только когда эльфийка покончила с хлебом.

— Я сбежала из дома, — она собрала все налипшие на салфетку крошки и засунула в рот. — Поругалась с матерью. Она всегда стремилась вылепить из меня свое подобие, но мой дар… бесполезный. — Со вздохом пленница скомкала салфетку в кулаке. — Я надеялась, что Великая Паучиха наделит меня способностью управлять пламенем, создавать вихри и ураганы или еще чем-нибудь полезным для воительницы, но у меня самое дурацкое умение, какое только можно представить.

— Какое? — Мне стало любопытно.

— Я призываю потерянные вещи. Всего лишь!

— Это как?

— Ну-у-у, потеряешь ты, например, перчатку. Придешь ко мне, я сосредоточусь, и она появится у меня в руках.

— Поразительно! Это же просто потрясающе!

Эльфийка с раздражением отмахнулась от моих восторгов.

— Мать так не считает. Надоело видеть ее разочарование. Надоело быть белой вороной. Я решила искать свое место среди темных фей в Заколдованном лесу. Там ветви деревьев так плотно сплетаются над головой, что закрывают солнечный свет. А еще там ценят любые навыки, а не только умение воевать.