Неудача в наследство (СИ) - Романюк Светлана - Страница 89

Нашли его не сразу. Принесли домой. Яму засыпали и отрядили людей осмотреть окрестности, нет ли где ещё подобного. Только папеньку этим уже не спасти было.

Мальчик смотрел на умирающего в муках отца, глотал слёзы и гнал от себя неуместные мысли о Параске, животах и детях. Он старался не вглядываться в лежащего на изгвазданных простынях человека, а запомнить отца здоровым, весёлым, сильным и красивым, таким, каким он был всего несколько дней назад, но почему-то в память врезался чёрный обрубок и ком тряпья с кровью и гноем. А ещё голос, чужой, горячечный, невнятный, рассказывающий о проклятии, ритуале и тайнике, где лежат подробные записи, как этот ритуал проводить.

— Не веришь? — хрипел чужой голос. — Ничо, время придёт — поверишь! Первый раз оно шибко заранее приходит, чтобы успел ты о наследничке позаботиться…

Затуманенные болью глаза смотрели на Петеньку с такой злобой, что не оставалось сомнения в том, что в эту минуту, если бы отец мог, он бы и Петеньку в жертву принёс для того, чтобы прекратить свои мучения. Петенька попятился к двери.

— Ты ежели детей настругать не успеешь, не тушуйся. Параску найди, сестра али брат тоже сгодятся! — оскалился отец, затем дёрнулся и завыл.

Петенька спиной вывалился в коридор и с грохотом захлопнул тяжёлую створку, за которой вой складывался в вовсе уж невероятное:

— Про мать не забывай! Сгодится и она!

Петенька шагал меж деревьев знакомой тропкой. Под ногами местами похрустывал ледок, местами чавкала густая грязь. Стемнело. Петеньку подзнабливало. Сколько раз он обещал себе не тянуть до последнего? Да каждый раз! А всё едино тянет… Отсчёт оставшегося времени не раздавался в голове щёлканьем метронома, а бился набатом. Неудачи и неприятности сыпались непрерывным потоком, количество порезов и ссадин, полученных только за последние пару часов, давно перевалило десяток. Но самым страшным был вой. Каждый раз в той какофонии криков страха и стонов боли, что наваливались на Петеньку со всех сторон, самым жутким был последний вой отца. Отец…

А ведь он сперва не поверил его словам. Думал, что сказки… А кто бы на его месте поверил? Понимание того, что то был не бред умирающего, а реальность, в которой ему предстоит отныне жить, пришло спустя несколько месяцев после похорон. Постучалось ранним утром предчувствием беды, тихим тревожным шёпотом на краю сознания, приглушённым стоном на пороге слышимости. В то утро начался первый отсчёт. В то утро кончилось детство. Петенька тогда очень испугался, даже где находится тот тайник, про который отец перед смертью сказывал, вспомнил не сразу. Да, не сразу, но вспомнил! И отыскал. А потом читал. Читал записи, схемы, пояснения, дневники… Петенька передёрнул плечами, дневники нескольких поколений Орловых произвели неизгладимое впечатление на читающего их потомка.

Сперва было просто страшно. Страшно умирать. Потом стало страшно так жить. Убить мать и жить? Принести в жертву своего ребёнка (не первого, первенец под защитой) и жить? Лить родную кровь и жить?.. А потом всё равно умереть. Страшно и мучительно, теряя последние остатки человеческого, что ещё теплилось в душе. Нет! Петенька очень быстро понял, что это не его путь. Такой жизни ему не нужно! Для того чтобы не убивать детей, их просто не нужно заводить! А мама? Решить, что будешь стойким и не поднимешь руку на близкого, — просто. Пока стоны слышатся где-то далеко, а маятник тикает тихо-тихо. Но как исполнить это решение, когда крики будут денно и нощно звучать в голове, заглушая реальность? Когда время начнёт утекать, как вода из пальцев, когда боль от ран станет невыносимой. Надолго ли хватит его решимости? Дневники говорили, что он был не первым, кто принимает столь похвальное решение. Дед тоже так решил. Правда, поздно. Не до, а после первого ритуала. У него уже был ребёнок… Дед понял, что такая жизнь ему не нужна, и решил проститься с нею сам, не дожидаясь, когда обратный отсчёт зазвучит второй раз. Он написал о своём решении и наложил на себя руки. Следующую запись делал уже отец. Его летящим почерком очень безэмоционально и деловито на трёх страницах шло описание, сколько недель и как именно мучился дед перед смертью. Петенька сделал верный вывод, что проститься с этим миром просто и быстро проклятие ему не даст. Но может, он и решился бы на это. Броситься в Старый омут с камнем на шее, ну или яду крысиного выпить. Зато всё закончится! Цепь разорвётся! И никто больше не будет страдать. Передавать такое ярмо сыну? Упаси Шестиликая! Петенька тогда почти решился, но вспомнилась Параска. А если у него есть брат? После смерти Петеньки проклятие перейдёт на него? Что будет делать человек, который в одно прекрасное утро услышит этот отсчёт последних мгновений? Про ритуалы он знать не будет. Значит, его возможный брат просто умрёт в муках. А если к тому времени он заведёт семью? У него дети родятся? Проклятие перейдёт на них? На всех? Будет целая династия рано и в муках умирающих? А чем это тогда отличается от принесения брата в жертву во время ритуала? Тем, что при ритуале брат отмучается один раз, и всё, а если Петенька прыгнет в омут, мучиться будет целая вереница пусть незнакомых, но родных для Петеньки людей?

Петенька думал. Читал. Тратил последние деньги на запросы в архивы, на покупку старых пыльных фолиантов. Петенька считал, чертил и перечерчивал. Он нашёл выход! Маленькую лазейку. Крохотную нестыковочку! Проклятие ведь на Орьла накладывалось. У того шансов не было, но почти век спустя у него, у Петра Ростиславовича Орлова, шанс есть. Петенька добавил пару вспомогательных знаков, и теперь ритуал давал отсрочку. Малые жертвы, чужая кровь… Вовсе не человеческая даже. Кошки! Отсрочка выходила небольшой, но она была! Человек всё время кого-то убивает, чтобы жить. Рубит курам головы, режет скот, охотится… Петеньке нечего было стыдиться! Наверное, нужно было признаться кому-то, попросить помощи… Но Петенька не мог. Представлял, как мать узнаёт, что на самом деле происходило с её детьми, и замолкал. Как и кому можно рассказать, что все твои предки – чудовища? Петенька вспомнил, сколько жертв было принесено впустую, прежде чем он добился хоть какого-то эффекта, и криво усмехнулся. Голуби, котята, кролики, пара собак… Он достойный продолжатель династии.

Нога подвернулась. Сапоги с набойками для ритуала были велики и безбожно хлябали. Лодыжку прострелила острая боль. Колокольный звон усилился. Потусторонний вой тоже. Дыхание смерти шевелило волосы на затылке. Петенька похромал дальше, стараясь не обращать на это внимания. Он успеет. Он всё успеет. Уже близко. Это была хорошая идея, заботиться о жертвах заранее. Укромное место. Шалаш. Клеть с парой котов. Хотя уже холодает, нужно подумать о чём-то более тёплом…

Потянуло дымком. Петенька насторожился. Дальше пошёл куда осторожнее, таясь и прячась, хотя времени оставалось — считаные минуты. Сердце стучало где-то прямо в ушах. Это было даже хорошо. Шум крови заглушал потусторонние стоны и обещания мук. Петенька выглянул из-за старой берёзы. У шалаша оранжево плясал огонёк костра. Рядом с ним стояла пустая клеть, сидел какой-то бродяга и деловито поворачивал над огнём освежёванные тушки котов, насаженные на прутья.

Петенька смотрел в огромные козьи глаза с повислыми вниз ресницами и методично выводил знаки. Пока углём. Несмотря на густые сумерки, зрачки у козы превратились в две узкие горизонтальные щели, как будто она смотрела на яркий огонь. Петенька разглядывал белую морду и радовался, что после начала ритуала жертва впадает в некое подобия транса, не бьётся, не сопротивляется, вообще не шевелится. Он очень надеялся, что и боли жертва не ощущает. В памяти мелькнул шалаш, костёр и распростёртое на снегу тело бродяги. Нищий ведь тоже замер и не шевелился. Но в отличие от козы смотрел осмысленно, до самого конца. Сколько времени прошло? Полгода? Семь месяцев? Восемь? Неважно. Кошмары Петеньку до сих пор мучили и, видно, долго ещё не отпустят… Вернуться на следующий день к шалашу, убрать следы, завернуть в старые тряпки тело и приткнуть под какую-то корягу неподалёку было едва ли не сложнее, чем проводить ритуал. Возможно, из-за того, что в ушах притихли стоны и голоса, обещающие нечеловеческие муки и гибель, и ничто больше не заслоняло реальности.