Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 50

— Почему ты спросила об этом?

— Просто так. Вспомнила и спросила, — пожала она плечиками.

Игорь немного успокоился и перевел разговор на то, что он переработал рассказ, но, видимо, бросит его, так как в голове сейчас новый потрясающий сюжет, он не будет о нем рассказывать, а то неинтересно будет читать, вот когда закончит, даст ей.

— В нем опять будет шибко сознательный герой? — не без иронии поинтересовалась она.

— Там такая ситуация, Нинуша, в которой очень ярко проявляется советский характер. Думается, серьезный должен быть рассказ.

У кафе-мороженого на улице Горького стояла большая очередь, они встали, но Нина была нетерпелива, не любила ждать, и они повернули обратно, к Страстной, а оттуда бульварами пошли к Трубной.

— Я хотела тебе что-то сказать, но пока не буду. Может, это и не так, — сказала она.

— Что же такое?

— Потом, Игорек, потом… — отмахнулась она, а потом вдруг остановилась, провела рукой по его щекам и сказала задумчиво: — Может, и хорошо, что ты такой сознательный? А?

Марк без охоты, но легко и небрежно работал над плакатом для той же редакции, где брал работу Коншин. Там, кстати, они и познакомились. Лепил он плакаты быстро и, если бы хотел, мог зарабатывать уйму, но жалко было времени на пустяки, когда не хватало на главное.

Неожиданно раздалось четыре звонка, это к нему. Кто бы мог? — поморщился он. Он был небрит, в старых лыжных шароварах и в накинутой на нижнюю рубашку блузе. Нехотя пошел открывать дверь.

— А, это вы, — уронил он, увидев перед собой Настю. — Пришли-таки. Ну, проходите… Звякнули бы, предупредили, а то, видите… не в смокинге я.

Он провел молчавшую Настю в свою комнату, усадил в кресло и, буркнув, что покинет ее на минутку, захватил свитер и вышел, чтобы надеть его в коридоре. Вернувшись, уселся напротив и, выдавив улыбку, сказал:

— Значит, все же решили помочь мне?

— Нет… Зачем вы за нами шли по Самарскому?

— Вот что… — усмехнулся он. — Хотел узнать, где вы живете.

— И зачем вам это?

— Как зачем? А вдруг вы смените место работы, ну и я… потеряю ваши следы.

— Вы не из-за меня шли, — уверенно сказала она.

— Помилуйте, из-за кого же?

— Почему вы так на Петра смотрели? На брата.

— Так этот военный — ваш брат? А я думал, ухажер какой-нибудь, даже приревновал, — соврал он неумело.

— Не надо… Показалось мне, знаете вы Петра. И ненавидите. По глазам вашим поняла. Что он вам сделал?

— Все это фантазия, Настя, — ответил он спокойно. — А то, что за ненависть приняли — просто неприязненность, высоких чинов не люблю…

— Честное слово дайте, что не знаете Петра.

— По всяким пустякам слово не даю.

— Не пустяк это для меня… Я же чувствую, чувствую… — она не спускала глаз с Марка.

— Ерунда это все, — поднялся он. — Давайте, помогу вам раздеться и работать начнем.

— Я сказала, не для того к вам пришла, — поднялась и она.

— Тогда работы я вам покажу. Может, поймете, зачем вы нужны мне.

Марк подошел к стоящим у стены подрамникам и стал срывать с них старые, застиранные простыни, которыми они были закрыты. Настя подняла глаза, и ее обступили страшные, странно изломанные фигуры в полосатых одеждах, истощенные до того, что были уж не похожи на людей, какие-то скелеты, обтянутые кожей.

— Вот здесь должны быть вы, Настя, — показал Марк на одно из полотен, где изображена была колонна военнопленных, проходящих через деревню, и ткнул пальцем на белое пятно холста. — У этой женщины должно быть ваше лицо. Поняли теперь?

— Ничего я не поняла. И как вы в таком кошмаре жить можете? — пролепетала она дрожащим голосом. — Неужто все так и было?

— Было, — хрипло подтвердил он.

— Значит, довелось вам весь этот ужас пережить? — сочувственно прошептала она.

— Довелось…

— И как это случилось? — тревожно спросила Настя, почуяв вдруг какую-то еще неуловимую для нее связь между пленом Марка и ее братом.

— Долго рассказывать, — как можно небрежней бросил он, догадавшись, что ухватила она нить женской своей интуицией, а ему это пока ни к чему. — Так будете мне позировать? Это же, — простер он руку к полотнам, — настоящее. Я и выжил там лишь для этого. Кроме меня, такое никто не напишет. Понимаете? Никто!

— А кому такой ужас надобен? Люди только от войны малость очнулись, а вы их — туда, опять в кровь, в кошмар… Не могу больше глядеть. Закройте.

— Ага, подействовало, значит! — вскрикнул он обрадованно. — Нет, глядите! Вот еще, еще… — и он стал вытаскивать новые холсты, а она, не понимая его странной радости, закрыла лицо руками.

— Не надо. Уберите.

— Смотрите, смотрите! — кричал он в каком-то исступлении. — Действует, значит, действует!

Настя резко рванулась к двери, но он схватил ее за плечи, повернул насильно к картинам и продолжал:

— Глядите! Вы должны на это смотреть!

— Да вы сумасшедший, — вырвалась она с трудом из его рук.

— Может, немного есть, — улыбнулся вдруг как-то смущенно, отойдя от Насти. — Но вы не бойтесь и не уходите. Я сейчас… — он стал накрывать полотна, а те, которые нечем было закрыть, поворачивал холстом к стене. — Вот увидели вы все, должны понять. Садитесь, поговорим спокойно.

— Не о чем нам, наверно, говорить, — покачала она головой, но села. — Не понимаю я ничего в этом, то есть в картинах ваших. Страшно мне только, что в таком ужасе живете… И в ненависти. А она мне вообще непонятна.

— Что ж, любить мне эту сволочь?! — кинулся он к одному из подрамников, рванул покрывало и показал на немецкого охранника. — Любить? Я его каждый день убиваю. Видите — убиваю.

Настя отвернулась, но успела заметить, что замахнувшийся киркой на охранника пленный похож на Марка.

— Я его там не мог убить. Так убиваю и убивать буду вот здесь, на полотне! Всю жизнь буду убивать! Понимаете? Всю жизнь!

— Жалко мне вас почему-то, — вздохнула она и жалостливо поглядела на Марка, покачав головой. — Жалко. Очень жалко…

— Это вы бросьте, — засмеялся он. — Я счастливый, у меня талант есть. Я с этими тварями рассчитаться могу. Вот не было бы этого — задохнулся бы, не выдержал, а может, и погиб… — уже серьезно, почти шепотом сказал последние слова.

Какое-то время молчали они. Марк закурил и, видать, успокоился, погас в глазах сумасшедший огонек, только чуть губы подрагивали. Настя поднялась, двинулась к выходу, но остановилась:

— Скажите, кабы вам этот охранник сейчас повстречался каким-то случаем, что бы вы сделали? — спросила и с затаенным страхом ждала ответа. — Неужто убили бы?

— А вы как думаете? — спросил он в упор, подойдя вплотную.

— Времени-то много прошло… Может, забыть все пора? — неуверенно начала Настя с неясной надеждой, что подтвердит Марк это.

— Забыть?! — вскрикнул он, и опять глаза странными сделались. — Такое не забывается! Немцев-то не встретить, а вот наших, из продавшихся, может, удастся, — добавил шепотом, сведя пальцы в кулак.

— И что ж тогда? — спросила, уже не скрывая страха, Настя упавшим голосом.

— Вы, миледи, может, в Христа-бога веруете? Это он насчет левой щечки проповедовал.

— Как же вы вот так жить можете? — вырвалось у нее. — Пойду я, — направилась к двери, но снова приостановилась. — Скажите мне по-честному — знакомы вы с Петром или нет?

— А что сам ваш лихой братец на этот счет говорит?

— Говорит, незнакомы.

— Правильно его благородие говорит, — усмехнулся Марк.

В этот день Коншин пришел в издательство за гонораром к концу рабочего дня, чтоб не ждать Анатолия Сергеевича, а сразу же пойти с ним куда-нибудь, как они и договорились. Готовиться к выходу в «свет» было нечего, побрился, почистил сапоги, надел свежую рубашку, вот и все дела. Погляделся в зеркало. Конечно, гражданский пиджачок с военными бриджами и кирзовыми сапогами не очень-то вязался, но пока сойдет. Вот начнет зарабатывать, купит какие-нибудь брюки и ботинки, двести пятьдесят рублей теперь штиблеты-то.