Я твоя навеки, ты мой навсегда (СИ) - Ночь Ева - Страница 34

– Не остыло, – уверенно заявил я. – Мне поклясться на Библии, что это так? Ведь мы уже обсуждали этот вопрос? И я вам торжественно заявил: она меня любит, я без неё жить не могу. И готов об этом кричать на каждом перекрёстке, и объявления на каждом столбе могу повесить, чтобы убедить вас в серьёзности своих чувств и намерений.

– Ладно, не нужно так кардинально, – вздыхает Дубцова. – Ограничимся тем, что я всё же буду вам позванивать и расспрашивать, как идут наши дела. Женихов Илоне Александровне, думаю, достаточно, чтобы определиться и сделать выбор. А вам, надеюсь, хватит ума скромно отойти в сторону, если вдруг она выберет не вас.

Да щазззз. Разбежался. Какая ж она добрая и ласковая, сваха эта ненаглядная. Таким только стоять в маске палача и головы с плеч рубить. Глазом не моргнёт – чик! – и привет, небеса!

– Илона выберет меня, – произношу со всей уверенностью, какой внутри не чувствую. Колебания и мерзкий осадочек всё же присутствуют. Да, что Ястребовский, что Вересов – хороши. На таких можно соблазниться и повестись. А если Бояркина удумает мне отомстить, то вариант «брат» подходит идеально. Удар между ног, так сказать.

«Надо действовать на опережение», – сказал я себе, засыпая. Что конкретно делать – ещё не придумал. По ночам лучше спать, чем вынашивать грандиозные планы. Не спорю, иногда именно под луной рождаются гениальные идеи и великие открытия, но я настолько устал, что выпил обезболивающее (нога болела адски) и, мудро решив, что и утром приходят не менее умные мысли, заснул сном праведника.

– Как наши дела? – поинтересовалась Галочка, как только я переступил порог офиса. Ждала она меня, что ли? Выглядывала, как коршун, видимо.

– Всё отлично, – нацепил я деловую маску на лицо и промаршировал мимо.

– Богдан Артёмович, но так же нечестно! – возмутился мой ценный кадр. – Я ж, понимаешь, со всей душой и профессионализмом внесла весомый вклад в вашу судьбу и имею полное право быть в курсе событий!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я остановился.

– Галина Ивановна, у нас слишком много работы. А если хватает времени ещё и на перемывание костей моей личной жизни, значит работы недостаточно много.

– Ну вот зачем ты так, Богдан? – тут же надулась Галка. У неё даже грудь стала будто на размер больше.

– Я пытаюсь, чтобы всё получилось, как надо, – перешёл я на нормальный тон, вздохнув. Ведь не отвяжешься от неё. – Но это не повод сидеть в кустах и при каждом моём чихе кричать: «Шайбу! Шайбу!».

– Какие страсти, однако! – закатила она глаза. – Имей в виду: ей цветы вёдрами носят в офис – раз. И это зимой, прошу заметить! И по телефону названивают без конца – два. А ты ушами хлопаешь – три. Говорила я тебе: букет, кольцо, колено – вариант беспроигрышный. Вот зачем рисковать и играться, как в песочнице? Ведь всё равно итог будет тот же: колено, кольцо, цветы и голову вниз, давая понять, что ты покорён, любишь, готов связать себя узами брака.

Я вздрогнул. У меня слишком богатое воображение. Я представил, как меня связали бракованной верёвкой, и я лежу у ног Бояркиной, словно колбаса.

– Никакого брака, госпожа Мормонова! Только союз! – отчеканил я.

– Заключённый на небесах, – понятливо подмигнула мне она и растворилась в пространстве.

Работы – головы некогда поднять, но первое, что я сделал, закрывшись в кабинете, это позвонил Илоне. Сказать «доброе утро», конечно же. Ну, не только ж конкурентам на её руку телефоны обрывать?

Илона

– Привет, – сказал Островский таким хрипло-мятым бархатом, что мне срочно захотелось выскочить из костюма и мчаться к нему навстречу через весь город. Чтобы бархат разгладить. Желательно три раза подряд.

– Доброе утро, – постаралась ответить слишком по-деловому, давая понять, что некоторые тут работают, между прочим, им бархат ни мять, ни гладить некогда. – Вы чего-то хотели, господин Островский?

– Я понял ваш намёк, Илона Александровна, – смеётся этот гад так, что мне хочется удариться головой об стол несколько раз, чтобы в себя прийти и трезво мыслить. – В следующий раз обязательно выпьем на брудершафт, чтобы перейти на «ты». Вам понравится, обещаю.

Я не могу думать, когда слышу его голос. Получается только фонтанировать эмоциями и жить в предвкушающей лихорадке. Это как у подростков: услышал голос понравившегося мальчика – и куча фантазий. Как он поцелует, как обнимет. Как им будет хорошо. А потом они обязательно поженятся и родят детей.

– Хорошего вам рабочего дня, – желаю сухо и отключаюсь. Мне ещё о поцелуях его помечтать – и день псу под хвост. Я и так не совсем адекватная.

Вчера меня спас Вересов – позвонил ближе к ночи. Мы болтали ни о чём. Он умел увлекать беседой, искромётно шутил, а поэтому я вскоре хохотала до слёз. И не приставал, и никаких непристойностей не говорил… Хороший парень, Юра Вересов. Наверное, жаль, что я в Бодьку так втюхалась тогда. А может, у меня по-другому и быть не могло: ни на кого я так не реагировала, как на него.

В обед прибыл курьер с большой коробкой. Грешна: подумала, что это Ястребовский изгаляется. Вот этот не звонил в последние дни, притих. Только цветами напоминал о себе. Вёл какую-то широкомасштабную осадную операцию по ощущениям. Но, честно говоря, мне было не до него, а поэтому я не особо печалилась его молчанием. Меня это даже радовало, хоть я и понимала: это затишье перед бурей: такие, как господин Антон просто так не сдаются.

Я ошиблась. Курьер прибыл от Островского.

«Илоне Александровне с наилучшими пожеланиями» – летел стрелой его почерк, а я смотрела на него с какой-то жадной тоской.

Казалось бы: что тут такого? Ну, подумаешь, через одиннадцать лет снова увидела летящие буквы. Бодя всегда был целеустремлённым, и почерк у него под стать. Но это… как привет из прошлого. Того самого, о котором мы договорились не вспоминать, пока длится наш непонятный поединок.

Я видела, как замерла Соня. Она у меня тихая и скромная девушка, никогда нос не совала, куда не надо. А тут её распирало любопытство. Она даже привстала со своего места.

Да, я могла бы её интерес удовлетворить, но предпочла умыкнуть коробку в свой кабинет. Несла её как раритетную хрупкую вещь, гадая, что бы там могло быть.

Богдан умел удивлять. У него всегда получалось. Этот раз исключением не стал.

Так мог сделать только он. Коробка от Островского была полна сюрпризов. Там не было… ничего. На первый взгляд. Коробочки в большом коробке. А на самом деле – путеводитель-квест, игра в подарки, когда каждый открываешь с замиранием сердца.

«Цветок для прекрасной Илоны», – маленькая карточка с тем же летящим почерком, приклеенная сверху небольшой коробочки.

Он не опустился до банального букета. Он подарил мне цветок в горшке. Маленький такой цветочек в крохотном горшочке. Я поставила его на стол и прикрыла глаза.

У меня никогда не было комнатных цветов. Это первый. Мне как-то всегда было не до них. Стерильные стены, одинокие подоконники, ничего лишнего. Аскетизм, который исключает какие-либо привязанности, чтобы потом не было больно, когда твой любимый цветок засох, кот умер. После расставания с Островским я избегала всего, что могло вызывать привязанность и зависимость. Я не хотела боли.

Сейчас, открыв глаза и прикоснувшись пальцами к упругим листкам цветка, я вдруг поняла, что обделила себя. Душа хотела тянуться к прекрасному и радоваться вот такой мелочи.

«Побалуй себя в обед», – гласила вторая коробка. Пирожные с нежным кремом и шоколадный заяц. Таких нередко дарят детям на Новый год, который близко. Прекрасно, особенно если учесть, что я ограничивала сладости, боясь поправиться. Но эти пирожные я съем и надкушу зайцу ухо. Или нет. Подумаю.

«Я хочу, чтобы ты не мёрзла», – третий коробок, а там… пушистая шапочка и шарфик. Розовые. Девчачьи. И, чёрт побери, я это примерила, хоть и фыркнула сразу.

Шапочка невероятно мне шла. Будто я снова стала студенткой, а Бодя заботится, чтобы я не заболела.