Отец-одиночка поневоле (СИ) - Ночь Ева - Страница 60

Машка грустила недолго.

– Свобода! – носилась она по огромной квартире, будто до этого сидела взаперти и под строгим надзором.

– Я договорилась о занятиях с логопедом, – отчиталась я перед Алексеевым.

– Надеюсь, это не Змеев, – не удержался он от сарказма.

– Нет, конечно, – спокойно ответила я. – И ещё. Через три дня я уезжаю.

– Что значит уезжаешь? – поменялся в лице Алексеев.

– Я заканчиваю проект по дизайну дома. Заказчики захотели встретиться. Мы обговаривали такую возможность. Не переживайте, Евгений Петрович, я найду, кто поможет вам с Машей.

И тут он стукнул кулаком по столу. Так громко, что я чуть не подскочила на месте.

– Стоять и никуда не уходить! – приказал он зловеще и похромал прочь. – Маш, дочка, можешь посидеть в своей комнате немного? – услышала я его спокойный ласковый голос. Будто и не он только что бесился и трясся от ярости. – Нам с Алисой поговорить нужно.

– О свадьбе? – невинно поинтересовался ребёнок, и я застонала в голос. – Будешь Алису замуж уговаивать за тебя пойти?

Что она несёт?! Моя наивная чистая девочка с какой-то нездоровой тягой к свадебным торжествам.

Алексеев молчал. Ну, что ж. Говорящее молчание. И из-за этого я вдруг взяла и жутко расстроилась, до слёз. Какая разница, что я сама его отталкивала и рассказывала, что всё, что между нами было, – ерунда, гормоны, временное помешательство?

И тут в этой тишине снова зазвенел Машкин голосок:

– Ты пости, папа, но я бы сама за тебя замуж не пошла. Ты с плохими тётьками дужишь. Я б обиделась. И вот я думаю, папа: если тётька плохая, а ты с ней дужишь, значит, и ты плохой? Но воде хооший, а как павильно, не пойму я что-то. Запуталась я, понимаешь?

– Я обязательно помогу тебе распутаться, – наконец-то отмер Алексеев. – Но чуть позже, ладно? Вначале я с Алисой поговорю. А потом приду, и мы вместе решим, плохой я или хороший.

– Ну, ла-а-адно, – тяжело вздохнула Маська, делая Женьке одолжение. – Я тогда буду исовать свадьбу. Пидумаю касивое платье для Алисы и себя. Чтобы все обзавидовались!

Да уж. Куда больше. Сплошная зависть…

Машка скрылась в нашей комнате. Я слышала, как закрывается дверь. На миг снова стало тихо, а потом шаги. Алексеев хромал, волочил по полу гипс. Не удивлюсь, если палец его не срастётся или срастётся неправильно, потому что слишком он активный. А после сегодняшнего полёта в объятья Змеева вообще удивительно, как он ничего себе дополнительно не сломал.

Женя вошёл в комнату. За ним закрылась дверь.

– Если ты думаешь, что я не могу справиться с собственной дочерью самостоятельно, то ты ошибаешься, – загнул он первый палец. – Если ты вдруг решила, что я тупая скотина и мне безразлично, с кем ложиться в постель, то тоже мимо, – с каким-то ожесточением загнул он следующий перст. А если вдруг решила, что мне всё равно, то неплохо было бы перетрясти собственные мозги и понять: это ты напридумывала, а мне ни разу не дала толком слова вставить.

– Да вы с ума сошли, Евгений Петрович, – попятилась я, потому что в пылу скандала и по мере загибания пальцев Алексеев наступал на меня, как вражеская армия, превосходящая мои душевные силы раз эдак в сто.

– Ещё раз «выкнешь» – выпорю! – прорычал он почти торжественно.

– Ничего другого в голову не приходит, кроме рукоприкладства? – сделала я ещё один шажок назад.

Алексеев на миг завис, соображая, чем бы меня сбрить.

– Да, ты права, – кивнул он решительно. – Есть и другие альтернативные способы заткнуть тебе рот!

Ещё шаг назад я сделать не успела: он настигнул меня, как коршун, прижал к себе и поцеловал. Вначале зло, а через секунду – страстно, со всем пылом, с таким напором, перед которым я устоять не смогла.

___________________________ [1] Илона Островская ( в девичестве – Бояркина) – героиня моего романа «Я твоя навеки, ты мой навсегда»

Глава 71

Мне бы оттолкнуть его. Решительно. А я не смогла. Целовалась с ним, как в последний раз. До тех пор, пока мы не выплеснули друг на друга всё, что внутри бурлило. И тогда поцелуй превратился в сладкую пытку, в чувственный танец, в котором мы тонули и не желали всплывать.

Закружилась голова, но Женя держал меня крепко.

– Я с ней расстался. Почти, – сказал он, как только ему удалось оторваться от меня. И снова всплыло, всколыхнулось всё самое мутное и противное. То, о чём я не хотела думать.

– Расстался или почти? – невесело усмехнулась я. А потом снова подумала, что не имею права ни давить на него, ни наезжать, что-то требовать или даже просить. Как только я это поняла, сразу же сказала: – Не торопись. Подумай. Взвесь всё. Ни к чему в одночасье рушить то, что строилось годами.

Он рухнул на диван и усадил меня рядом с собой.

– Чертов гипс, – буркнул он раздражённо и вытянул ногу.

Видимо, она у него болела. Не удивительно. А потом посмотрел на меня. Пытливо, изучающе.

– Ты удивительная, знаешь? – получилось у него хрипло и… восхищённо, наверное. – Не спорь, я знаю, о чём говорю. Любая другая на твоём месте сделала бы всё, чтобы привязать меня к себе. Выдумала бы что-нибудь, оболгала соперницу, постаралась выставить себя в лучшем свете. А ты наоборот: всё отталкиваешь меня, подсовываешь кому угодно, только не себе.

– Я считаю, это неправильно, – откашлялась я, потому что в горле запершило, – я никто, а твоя невеста…

– А моя невеста «кто», да? – произнёс он как-то горько.

– Ты с ней не две недели знаком, – всё же попыталась возражать, хоть внутри всё бунтовало.

Он прав: нужно за своё бороться, зубами рвать, прижимать к себе и не отпускать. Ирка бы любой пасть порвала за своего мужчину. А я… вот такая. Потому что не уверена, что я та, что ему нужно. Да и он… не совсем понятно, тот ли человек. То, что между нами пожар, ещё ничего не значит.

– Я вдруг понял, что годы иногда значения не имеют. Нам с Мариной было удобно друг с другом. Это как купить кресло – заднице приятно, спине замечательно. Ты вроде ценишь этот предмет мебели, но потом обнаруживаешь, что по цвету не подходит и в интерьер не вписывается. И любить его не обязательно. Всего лишь зона комфорта – не более. Я понятно объясняю? Доходчиво? На примерах, что тебе близки.

– То есть, можно взять и выкинуть? Потому что вдруг тебе оно перенравилось?

Не то, чтобы я пылала к Марине симпатией, скорее, наоборот. Но какое-то внутреннее чувство справедливости не давало мне принять его объяснения.

– Просто в какой-то момент ты понимаешь: не твоё и никогда твоим не было. Мы, как оказалось, не настолько близки были. Интересы разные, с друзьями она не сошлась. Мать моя её терпеть не может. Дочь мою она не просто в штыки приняла, а… это даже словами описать сложно. Наверное, она и детей не любит. Ей почти всегда не нравилось то, что приходилось по душе мне. Но в силу того, что мы встречались время от времени, никогда вместе не жили, все эти углы как-то скрадывались, прятались. А как только крохотное испытание нарисовалось – так и полезло наружу то, о чём я… не то чтобы не подозревал, нет. Я всегда знал: то не так, это не эдак, но я склонен прощать и закрывать глаза на некоторые недостатки. Я и сам… далеко не идеал. Ты в этом убедилась, правда?

Я молчала, пытаясь переварить всё, что услышала. Женя ждал. Смотрел на меня с надеждой.

– Я не знаю, где правда, – призналась честно. – Я не знаю, как правильно. И я не уверена, что то, что случилось между нами, не блажь, не сиюминутное. Завтра ты и на меня можешь посмотреть под другим углом, найти кучу недостатков и понять, что я не то, что тебе нужно. А поэтому… давай притормозим. Мне нужно время. Мне нужно, чтобы мы… не развивали отношения.

Теперь молчал он. Качал головой, хмурился, сжимал упрямо губы.

– Хорошо, – наконец-то выдавил он из себя. – Пусть будет так. Время так время. И да, мне тоже нужно поставить кое-какие точки, чтобы не выглядеть идиотом, что пытается усидеть на двух стульях сразу. Я не хочу и не буду. Не в моём характере. Но ничего не изменится в моих решениях, слышишь? Уж если я что решаю – делаю так, как считаю нужным и правильным. А я сейчас, как никогда, убеждён, что поступаю верно. Есть одно условие: никаких Змеевых.